Кочевнический цикл

Итачи умирает третьим. Он закрывает брата собой, крепко сжимая в ладони единственное имеющееся оружие — небольшой раскладной нож. Он не колеблется ни секунды, потому что знает — ему есть за кого умирать. Бинты на руках пропитаны кровью насквозь, ещё местами даже свежей, открытые раны кровоточили до сих пор. Итачи тяжело дышит, кто знает, сколько его маленький брат протянет без него, но выбора у него не много. Выиграть для Саске день или два — уже успех, а там, дай Бог, он найдёт какой-то отряд выживших. Итачи верит, что брат будет в порядке, поэтому смотрит через плечо на него и кричит: — Беги, Саске. Беги вперёд и не оборачивайся, я обязательно догоню тебя, как только разберусь с ними. Саске едва сдерживает слёзы страха, что скопились в уголках глаз. Ему так страшно, и ноги, словно ватные, перестают слушаться. Он смотрит на брата и будто ждёт, что тот скажет, что всё это шутка. Так страшно остаться одному. Но тот ничего не говорит, только уверенно кивает. И младший отнимает прижатую в страхе ладонь от лица и бежит, как и просил Итачи, не оглядываясь. Бежит он недолго, сказывается сильная усталость и детская неподготовленность. Он забирается в какой-то переулок, прижимаясь к стене и поджимая ноги. Здесь тихо, помимо пары крыс и самого Саске тут никого нет, нет этих чудовищ. И совсем скоро тишина начинает угнетать и давить на уши, от чего мальчик жмурится. Он знает, что такое смерть, и ему не сложно понять, что брат не догонит. Хочется разреветься, заплакать в голос, но нельзя. Нельзя допустить, чтобы Итачи умер даром. Живот сводит от голода, и он урчит так громко, что Саске кажется, что его сейчас и обнаружат. Он на четвереньках подползает к какому-то чёрному пакету, что лежит возле мусорника, и рвёт его. Мусор — чего ещё стоило ожидать? Саске шморгает носом, перебирая пустые банки из-под консерв, шкурки банана и — о чудо — натыкается на незаконченную пачку с печеньем. Сначала он кривится, а потом думает, что вряд ли найдёт что-то лучше. Кто вообще сейчас, в такое тяжелое время, выбрасывает едва начатую упаковку? Ответа Саске не знал, но был чертовски благодарен этим людям. Голод утихает, позволяя провалиться в беспокойный сон на пару часов, спрятавшись между большими железными мусорниками, содрогаясь от холода ночи, пронизывающим до костей. Утренние сумерки встретили его бледными лучами солнца и сыростью. Брат так и не пришёл. Саске позволяет себе проронить пару слезинок, но тут же стереть их ладошкой. Он не должен плакать, братик хотел, чтобы он был сильным. Он думает, что опрометчиво высовываться, но и сидеть на месте не имеет смысла. Таким темпом его найдут быстро; нужно было двигаться, бежать. Саске высматривает тварей в отражение небольшого зеркальца, высунув руку из-за стены, чтобы не попасться им на глаза, он помнит — брат так делал. Рука подрагивает, мальчишка давит очередной всхлип, и, не увидев никого поблизости, рванул с места. А куда бежать-то? Саске не знал, но и останавливаться не хотел. Квартал-два, и силы постепенно сходят на нет. Он слишком устал, ему слишком страшно. Сердце бьётся, как у маленького кролика. Саске жмурит глаза, прижимая ладонь к груди, туда, где клокочет, но не останавливается, продолжая слоняться в тени домов, пока… Он взвизгивает так громко, что, кажется, слышно на весь опустевший город, когда наталкивается на кого-то, кто хватает его за маленькие ручки. Он визжит и вырывается, пытаясь отбиться, но потом поднимает глаза и замирает, увидев родное лицо брата. — Братик, братик, ты пришёл, братик, — как мантру повторяет он. Саске не сдерживается, он обнимает того за талию и глухо всхлипывает, утыкаясь носом в живот. Итачи молчит, лишь громко дышит, а после тянет его за запястье. Мальчик издаёт вопль боли, распахивая глаза, когда чувствует, как чужие зубы впиваются в кожу и с мерзким звуком отдирают плоть от кости. Он кричит, пока голос не садится, а после беззвучно рыдает, пытаясь отпихнуть то, что когда-то было его любимым старшим братом. И замирает, вглядываясь в чёрные стеклянные глаза, из которых катились слёзы по бледным щекам. И, наверно, это справедливо. Сначала Итачи кормил его своей плотью, оставляя одну рану на своём теле за другой, а теперь уже сам кормится Им.