Кочевнический цикл

Руки у мамы были тёплые и пахли молоком. Саске очень нравилось, как пахло от мамы. Запах домашнего уюта и стойкого спокойствия. Она заклеивала цветастым пластырем царапину на щеке и целовала в лоб. Она укладывала на колени, гладила по волосам и шептала успокаивающие слова, когда Саске получал первые ссадины. Мать собирала Саске в Академию каждый день, стоя в дверях с бенто и заботливо поправляя шарф на шее сына. Просила не переусердствовать и не задерживаться, на что тот кивал и отводил взгляд. Всё равно задерживался на тренировках, всё равно мать потом обрабатывала ожоги от тогда ещё неуправляемого катона. Микото никогда не разделяла своих сыновей на более или менее любимого, по крайней мере не так, как это делал отец, который не забывал упрекнуть его каждый раз хоть в чём-то. Итачи лучше, Итачи умнее. Итачи, Итачи, Итачи. Саске и сам прекрасно знал и видел, не нужно напоминать об этом. И мать никогда не сравнила сыновей, потому что каждый из них был отдельной её Вселенной и каждого она любила словно двумя разными сердцами, не позволяя смешивать эти чувства. И когда отец за ужином снова хвастался достижениями брата, именно мать мягкой улыбкой и добрыми словами успокаивала смуту в детском сердце. Сомнение, конечно, утихало — мама никогда не врала ему, и не было причин не верить ей. Мать нежными объятьями и тёплым молоком с мёдом забирала простуду и плохие сны (хоть те и были редкостью тогда). И сейчас, закрывая глаза в пустом доме, в холоде ночи, Саске только и может, что вспоминать мать — её улыбку, её глаза и её заботу — потому что теперь кошмары, кровью брызнувшие на сны, — стабильность, хоть и пугающая.