...message...

Ему не без труда удалось затолкать его в машину. Захлопнув за ним дверь, пристегнув на нем ремень безопасности, включил зажигание. Модестас посмотрел на совершенно опустошенного паренька, не представляя, что с ним делать. Неужели этот Иван уже знает? Саня же сказала, что не говорила еще никому. Он с ужасом взирал на тело, что мотылялось по сидению по ходу движения, смотря в одну точку. Сколько они простояли в больничном туалете, пока Ваня успокаивался – неизвестно. Только сейчас заметил, что он без своих кудрей. Реакция на стресс? Вот Саня молодец! Или это сам Белов ему лично сказал? Черт их возьми! Они ехали в тишине и вскоре парнишка заснул. Голова его склонилась на бок, руки скрещенные на груди медленно распадались, а рот начал раскрываться. Только сейчас Паулаускас сообразил, что не знает адреса своего пассажира. А будить его было жалко. Что могло творится у него в душе, он даже не хотел представлять. Ему самому хотелось сбежать от этой ситуации. Бежать-бежать-бежать. Неважно куда. Вырулив на трассу, решил, что поедет в галерею. Там можно все взвесить. Пока же надо выбрать самую длинную дорогу. *** Сердце противно ухало, напоминая, что организм, в котором оно находилось, до сих пор жив. Из всей гаммы чувств точно понимал одно – он все еще существует. Но такое чувство посещало его и раньше. Уставившись на вмятину на бардачке, скрестил руки поверх ремня безопасности. Услышал, как противно ревел мотор, но вскоре перестал слышать и его . На секунду глянув в окно, Ваня глубоко вздохнул в разочаровании. Ему вдруг захотелось увидеть рядом с собой или перед собой добросовестную, с обглоданными костями вместо тела и пустующими глазницами работницу - Ее Величество Смерть. Его изнывшееся от бесконечных метаний сердце, предательски ухающее в груди, только и делало, что разносило кровь по телу. Сквозь пелену обычного кошмара, в котором его игнорировали, ему что-то говорили. Его словно тянули в какую-то бездну. Он пытался отвертеться, но руки плохо слушались. Было так темно, хоть глаз выколи – беспросветный мрак. Но зато было тепло и мокро – его левая рука находилась будто в воде и ее кто-то крепко сдавливал. Голос зазвучал четче и демонстрировал акцент – уже знакомый акцент. - А? – Пытался он разлепить глаза. Видимо, его держали, поскольку руку сильнее сжали. Наконец, Ваня смог разомкнуть веки, и красновато-черная пелена стала проясняться. Он узнал машину, в которой выехал с территории больницы. Понял, почему было мокро – его пытались привести в чувства с помощью бутылки воды. Этот Мо…Модестас смотрел на него глазами полными страха. Ему стало нестерпимо больно в области грудины. Опустив голову увидел, что это ремень безопасности давит на сердце будто сквозь ребра. - Мне больно. – Проговорил он, приложив ладонь к этому предательскому органу, который все еще находился внутри. – Мне так больно. - Как ты меня напугал. Ты же не просыпался. *** Уже по ночному городу по полупустым улицам галерея приблизилась слишком быстро. Он осторожно толкнул своего пассажира. Тот открыл глаза и посмотрел в потолок. Потом вздохнул и стал выбираться. Обреченно. Покорно. Механично. Прислонившись к дверце, стал ждать. Модестас, поставив машину на сигнализацию, кивнул ему, чтобы Ваня шел за ним. На секунду замер, словно увидел картину в черно-белом цвете. - Ты знал? - А? - Ты знал? – Повторил парнишка, поравнявшись с ним. - Вчера Саша сказала, но точного… - С ним всегда все не точно. – Наконец, улыбнулся Иван. - Вот такой он - Белов А.А. - Какое все мерзкое. – Подпер стенку парнишка. - Чего ты хотел? Это жизнь. - Я?.. – Уставился он в одну точку. - Я хотел сказать… – Модестас старался понять, что творится с ним, но собственные мысли очень мешали. Паулаускас открыл главную дверь и, подождав пока Ваня зайдет, закрыл ее изнутри. Да что ж такое? Словно кто-то без его ведома запустил в голове поисковую систему – перед глазами замелькали кадры, которые раньше снимал. Они все были мутными, с глитчем, нечеткие, с разных мероприятий, выставочные, необработанные, в негативах, в конвертах, на роллапах, никому не показанные, тематические, известные … - Слушай, где ты говорил здесь кухня? Вырвал его из этого очень редкого состояния парнишка. Модестас обернулся на его голос, поняв, что почти поднялся на второй этаж, задумавшись. - Кухня? - Да. Я бы что-нибудь пожевал. – Смотрел на него Ваня, запустив руки в карманы. - Там. – Указал он влево. – Я тоже выпил бы чего-нибудь. Спустился, стараясь отключится от назойливых мыслей. Надо что-то начать делать. Хвала небесам, что холодильник не пустовал. Включив кофемашину, достал кружки, поставил на стол пузатую сахарницу с гусями, порезал лимон, выкинул, чуть покрытые плесенью, овощи, кинул на стол пару открытых шоколадок и пакет с сушками или баранками - до сих пор их не различал - и открыл шкаф, где хранился весь алкоголь. - Будешь? – Открутил крышку с бутылки коньяка. - Ты хочешь, чтобы я заблевал и галерею? – Усмехнулся Ваня. – Я думал, что в палате выблюю свои гнилые мозги, или они вылезут, может, даже и через нос. - А я с твоего позволения… - Модестас налил коньяк прямо в кружку. - На здоровье. – Кинул пиджак на спинку стула Иван и взял протянутую кружку кофе. – Спасибо. - Сахара побольше ложи. - Клади. – Потер ладонью свой лоб парнишка. Паулаускаса насторожила эта отстраненная улыбка. Обычно так улыбались люди, которые уже решились. Неважно на что, но решились. И их от этого не отговорить – им все равно в принципе. Главное не наставлять. Вот его это лично бесило, когда пытались образумить только потому, что его взгляд отличался от их. Допив коньяк, смотрел, как Иван медленно жует мороженый шоколад. Не просто жует, а механически повторяет одно и то же действие челюстями. Телефон оповестил о входящем. Он, наливая себе еще коньяку, читал сообщение от Сани: «Модь, ты же вернешься?» «Вернусь. Тут возникло неотложное дело в галерее». «Не бросай меня, пожалуйста». «Я же сказал, что приеду, как освобожусь». Отправил он ответ, погасив экран, но тут же разблокировал: «Ты же знаешь Белова, не потерпит оплошностей». - Мне нужно идти? – Поставил пустую кружку на стол Иван, глядя на его телефон. - Нет. Это по работе. – Убрал телефон Паулаускас, заметив, что Саня написала «ОК». - Можно еще? – Указал парнишка в сторону кофемашины. - Конечно. – Приподнял он руку с кружкой в сторону кофемашины. – На синюю. – Сказал, видя, что Иван стоит перед машиной неподвижно. – Объем…шарик покрути. Ага. Парнишка прислонился к гарнитуру, скрестив руки на груди, чуть опустил голову, рассматривая носки своих туфель. Снова дежавю – Сашка также стоял, только обычно материл кофемашину за медлительность. - Вы давно с ним знакомы? - С университета. Играли в баскетбол в противоборствующих командах. – Оживился Модестас, надеясь, что это напряженное молчание исчезнет. - Да? – Улыбнулся Ваня, уже много спокойнее. – А я играл, чтобы диплом неудовлетворительной оценкой не испортить. А сейчас… - Обернулся на писк машины. – Сейчас играю, чтобы в книжного червя не превратиться. – Сел обратно за стол, поставив перед собой дымящуюся кружку. - Все мы во что-то играем, чтобы в кого-то не превратиться. - Ты меня не знаешь. - Немного. - Ты знаешь тех людей, что приходят к тебе на день рождения или на какое-либо личное событие? – Заговорил Иван, нарушив затянувшуюся тишину. - Обычно да. – Ответил ему Модестас. - Иногда нет. Их бывает слишком много. - Я…мне… - Опустошил он кружку кофе одним глотком и потянулся к бутылке. - Сладенький, не на пустой желудок. – Придержал коньяк Паулаускас. - Я быстро бегаю. Успею добежать до раковины. Он, чуть повременив, отдал бутылку парнишке, осознав, что сейчас выступает в роли того незнакомца, которому проще открыть свою душу, нежели своим близким. Да и есть ли у него эти самые близкие. - Я ненавижу этот день. Просто ненавижу. – Открыл рот Ваня, высунув язык, после глотка. - Тебе просто надо принять эту ситуацию…– Модестас придвинул к нему лимон и остатки шоколада. - Я не про сегодня. – Еще глоток, еще пара механических движений челюстями. - Мой день рождения. Конечно, здесь некого винить, кроме себя. Ненавижу. Ненавижу. Эти слова проскальзывают в моей голове по несколько раз за час. – Вылил он себе остатки коньяка. – Я ненавижу эти слова из открыток, гифок, историй, постов в соцсетях - их придумывают бездушные люди. Я ненавижу эти фальшивые улыбочки своих, они приходят, потому что надо. Я ненавижу подарки. – Одним движением опрокинул в себя содержимое кружки. – Я… ненавижу эту никчемную болтавню за столом. Я ненавижу эти тосты, повторяющиеся год за годом. Я ненавижу эту атмосферу, когда все мечутся в поисках выше перечисленного. – Посмотрел на стол перед собой, вознеся руки к верху в карикатурном жесте. – Я-не-на-ви-жу-э-то-т-ден-ь. Но больше всего я ненавижу себя. Ненавижу за то, что я вообще есть. Бред? Нет. Чистая правда. – Смотрел словно сквозь своего собеседника. Паулаускас достал еще бутылки. Поставил пепельницу на стол. Закурил. Разлил скотч и продолжил смотреть на своего бывшего пассажира. Главное было сдержать свой поток слов и это картинное мельтешение перед глазами – нельзя отвлекаться. Пусть высказывается. Пусть хоть одному из них полегчает. - Единственное, – парнишка усмехнулся, на мгновение отвернулся в сторону и, погоняв кружку из руки в руку, продолжил, – что меня радует в этот ненавистный день – улыбка моей мамы. Она, похоже, одна без фальши, искренне по-человечески рада в этот день – день рождения своего сына. Когда я был маленьким, этот день был праздником. Приходили все … правда, некоторых уже нет в живых, но ….– Ваня кашлянул пару раз и заговорил, сквозь обреченную улыбку. – Что-то говорили - в основном всякую чушь, которая подходит для маленьких. И вот тогда этот день был праздником! Но все маленькие растут и ….– Протянул он кружку за следующей порцией. – Некоторые понимают, что жизнь прекрасна, а некоторые в ней разочаровываются. А день рождения это ты - центр внимания. Ненавижу! – Поставил со всей силы на стол вновь опустошенную кружку. – Ненавижу. Не-на-ви-жу. Каждый день рождения приносит только одно. Чувство, что прошел год, а жизнь и ты вместе с ней не изменился. Ну, может, стал, чуть циничнее или наоборот сентиментальнее. Хуже дня в году нет. Модестас даже не чувствовал обжигающего вкуса алкоголя – каждое слово оседало в голове тяжестью. Не понимал зачем парнишка ему это говорит, но готов был слушать сколько потребуется. *** - Никогда не замечал, что зависим от своего окружения? - Знаю. Таков социум. – Закурил литовец следующую сигарету. - Нет. Я не про общество. - Друзей? - Да. Вот ты же друг Белову? - Смотря какому. – Усмехнулся Паулаускас. - Который «А.А.» - Искренне улыбнулся Ваня. - Да. - Ты ему доверяешь? - Да. - Он знает о тебе самое гадкое? - Да. - Вы сильно изменились со времен универа? - Да. - А любовь? - Любовь? - Ну… - Раскрыл ладонь и тут же положил ее обратно на стол. – Это же трудно. - Нет, сладенький, наши предпочтения различаются. Он открыл рот, снова раскрыв ладони, вздохнул, ища нужные слова, улыбнулся, прищурился, выбирая из всего своего лексикона идеальные. Поспешно сделал несколько глотков и, постучав по столу пальцами, заговорил: - Каким бы хорошим не был твой друг, он – явление временно-проходящее. Ты и сам таковой для кого-то. Вы и меняетесь оба, как личности. Попутно изменяется и ваше окружение. Это происходит по не зависящим от вас причинам. Часто друзья исчезают из твоей жизни, когда влюбляются. Редко кто, несмотря на новое чувство в душе, сумеет не растерять то ценное, – Ваня собрал все пальцы к большому, сдавив их до побелевших ногтей, – что связывало вас годами. В большинстве случаев предмет обожания затмевает все. И хотя поначалу друг вроде еще вместе с тобой, но это все равно уже не то. Ты постепенно отходишь на энный план и выслушиваешь монологи только о ней – второй половине. Успел вставить слово – повезло, не успел... что ж. – Горько усмехнулся, отвернувшись. - Но вот наступает переломный момент: любовь уходит, а ты остаешься. К тебе возвращаются с прежним настроем, но ты-то уже знаешь цену этим отношениям... – Повернул голову обратно, смотря в коричневые глаза напротив. – По большому счету, общение окрашивается в лживые оттенки. Совместные мероприятия носят подтекст карнавала: на всех надеты маски, и все там, потому что надо. Никто не спросит, а хочешь ли ты туда идти, в душевных ли ты силах говорить, в состоянии ли ты двигаться, способен ли ты думать? - Махал рукой в разных направлениях перед собой. – Ты как должностное лицо. Возможно, найдется кто-то, кто рад твоему визиту без приглашения, кто не будет судачить о других «ваших», кому не нужен повод, чтобы встретиться или позвонить. – Он закончил говорить уже своей кружке. *** - Тебя кто-то бросил? – Отмер Модестас спустя несколько минут тишины, потушив в пепельнице истлевшую сигарету. - Бросают тех, кого когда-то любили, а не использовали. – Сцепил Иван руки в замок перед кружкой. - Знаешь, - поджег он сигарету, сделал затяжку и, выпустив дым в сторону, улыбнулся, - я когда учил русский… сам видишь, он мне не особо поддался. Мне как-то привели в пример предложение: «Любить нельзя использовать». - Казнить нельзя помиловать. – Подпер щеку кулаком парнишка, смотря веселее. - Верно, но не к этому. – Указал на него сигаретой мужчина. – Так вот. Я очень удивился насколько меняется смысл от местоположения запятой. Это всего лишь запятая. И только ты решаешь где ее поставить. Так же и в жизни. Ты сам должен… - Я теперь ставлю запятую после второго слова. – Поднялся он на ноги и, чуть пошатнувшись, сделал шаг в сторону кофемашины. Паулаускас недонес сигарету до рта. В голове, словно прозвучал сигнал о завершении – все картинки перед глазами остановились, выставив вперед одну единственную. - Сладенький, - поспешно встал он, зажав сигарету зубами. - Мне надо сигналку проверить. Я скоро. Быстро поднявшись по переходу в коридор над выставочным залом, достал телефон. - Серый, где хранятся все негативы? - Это тебе зачем? – Ответил ему надтреснутый голос. - В каком кабинете? – Прохаживался он мимо дверей. - Ты что не в больнице? - Мне ломать все замки? – Модестас остановился перед пятой дверью. - У Сашки в кабинете в самом нижнем ящике с левой стороны. – Спокойный и безэмоциональный голос. – Там, где скобы и прочая канцелярская мелочь. Возьми ключ, что на большой скрепке с номером 18. Только обратно положи, иначе он взбесится, когда не обнаружит хоть одного ключа. Кстати, как он? - Не знаю. – Открывал он дверь рабочего кабинета Белова. – Я у него не был. - То есть Саня?.. - Все, пока. Он бросил телефон на край стола, стряхнув пепел в пепельницу из-под банки пива, что стояла на подоконнике. Выдвинул первый нижний ящик – счета. Открыв следующий, обнаружил зарядки, сломанные телефоны и кучу хлама. Наконец, в третьем обнаружил «канцелярскую мелочь». Выматерился, перебирая ключи на больших скрепках. Найдя нужный, стал выбираться из-за стола, чуть не надавив рукой на закрытый ноутбук. Когда Белов его поменяет? Хотя, что он удивляется? Это же Белов. Ключ подошел к четвертой двери. Ему было просто необходимо найти подтверждение своей визуальной находке. Это должен быть именно тот мальчишка, который доводил Сашку до бешенства. Тот самый, что оказывался у него самого на заднем сидении в помятой или порванной одежде. Тот, которого неоднократно увозил домой по просьбе все того же Белова. Модестас вспомнил, как почти … это было шесть лет назад? Да... Тогда он очень злился, получив нечитаемое смс от Белова, стоя посреди еще намеченного выставочного зала: «Цнвзм кнго. Я.ре слгц нго ытнь! Убнт егш! Мол». Он мчался через весь город, чтобы приехав, увидеть вполне адекватную картину. На заднем дворе сидел сам Белов и этот мальчишка. У мини кострища красовались плоды недавней вылазки на природу – копченая стрелядка. Паулаускас сглотнул слюну от воспоминаний того аромата. Окутанные сигаретным дымом, в окружении валявшихся пивных банок и бутылок, эти двое молча ели рыбу. Сашка сидел с сигаретой во рту, а мальчишка методично вытаскивал кости из своего куска, постоянно вытирая руки о какую-то тряпку на коленях. Пепел грозился упасть на джинсы, скопившись уже достаточно на краю сигареты, Белов посмотрел на свою правую руку с куском жирной рыбы, потом на левую, блестевшую в свете огня тоже от жира. Парнишка подорвался со своего места, быстро вытер руки о тряпку, вытащил сигарету, стряхнул пепел и аккуратно вставил ее обратно в рот Белову. Замер, заметив его. Судя по тому, как пошатнулся Сашка при развороте в его сторону – пил он давно. Модестас зашагал к ним, подцепив себе рыбу с газеты. Когда же? Когда черт его дери!? Убрав очередной бокс с не теми негативами, на секунду прислушался к «тишине»: только звук гудения вентиляции, ламп и шипение кофемашины. Положив очередной лист на просмотровый столик, склонился над ним со слайдовой лупой. Это были кадры с первоапрельского мероприятия «Zавода». Усмехнулся. Он, как впрочем и все, уже и не помнил изначального названия этого бара – как его прозвали заводом, так и существует он по сей день. Так и есть. Наконец, его отпустило – он нашел ту самую картинку, что упорно маячила перед глазами. Ваня – еще не тот, что сейчас перед ним, еще в теле – стоял возле машины спиной к бару, но с повернутой головой. Даже в расфокусе и в профиль была видна его заискивающая улыбка. Именно та улыбка, говоря о которой, заплетающимся языком, Белов хотел изничтожит ее носителя. Ликвидировать из своей жизни. Вернувшись в кабинет, положил ключ обратно в ящик. Удивился, что на столе стояла кружка и открытый ноутбук. На экране красовалась страница Белова, а диалоговое окно социальной сети гласило: «Здесь будет выводиться история переписки». Адресатом был Иван Едешко. - Ваня? – Поднял он взгляд на дверной проем. Живо спустился на кухню, но никого там не обнаружил. Только на спинке стула висел пиджак парнишки. Главная входная дверь была приоткрыта. Фонари на улице освещали его одиноко стоящую машину. Вокруг не были ни души.