Имя твое

      Ощутив ладонь Хирако на своей талии, Момо чувственно застонала ему в губы и сжала в пальцах прядь его волос, другой рукой лаская шею и забираясь под шикахушо, проводя кончиками пальцев по острым ключицам. Хирако отпустил ее губы, вместо этого спускаясь поцелуями к шее, оставляя на нежной коже влажную дорожку слюны, словно пробовал Момо на вкус. Она тоже решилась — поцеловала его ключицу, тоже провела языком по коже, которая оказалась соленой, вдохнула исходящий от капитана мужской запах и внезапно почувствовала что-то твердое у своего бедра. Раньше, в любых других обстоятельствах, это жутко смутило и напугало бы ее, но сейчас Момо просто продолжила целовать, распахивая форму на груди Хирако, а тот осыпал поцелуями ее лицо и гладил ладонями по спине, словно не решаясь начать раздевать, хотя она уже принялась снимать его хаори. И, конечно же, Момо увлеклась так, что даже не думала скрывать свою духовную силу.       А зря.       — Хинамори-фукутайчо! — поцелуи и ласки командиров Пятого отряда прервал возникший из-за дерева рядовой Казума Кинуха, о котором Момо уже успела позабыть. Юноша сиял счастливой улыбкой:       — Я почуял вас! Я нашел вас по реяцу! Хинамори-фукутайчо, я… Ой!       Казума понял, что происходит, резко залился краской и отвернулся, да для верности еще и глаза руками закрыл.       — Хинамори-фукутайчо, Хирако-тайчо, прошу прощения! Я не хотел… я выполнял приказ!.. Я ничего не видел! Клянусь, я никому не скажу!       Хирако и Хинамори неохотно отпрянули друг от друга. Момо поправила волосы, а Хирако — сползшее с плеч хаори. Глянув на Казуму, капитан криво улыбнулся:       — Ну ладно, Хинамори-фукутайчо, как я понял, у вас тренировка, — он в последний раз нежно погладил Момо по щеке. — Удачи вам! — и исчез в шунпо.       Момо пожалела, что не носит с собой зеркальце и не может понять, насколько растрепана ее прическа — все-таки в какой-то момент она не уследила и позволила Хирако растрепать ее волосы. То, что Казума застал их за такой интимной сценой, смущало, но Момо ни за что бы не выдала своей слабости перед своим же учеником. Как она знала, или, вернее, как чувствовала — ученик должен относиться к учителю, как к некому божеству, так, как было у них с Айзеном — и поэтому Момо вела себя так, словно ее поцелуи и объятия с капитаном были чем-то само собой разумеющимся.       — Казума-кун, — за неимением лучшего лейтенант обратилась к юноше, — Как я выгляжу?       — Прекрасно, Хинамори-фукутайчо, — со вздохом сказал Казума. — Вы очаровательны.       Момо не могла не улыбнуться его комплименту, и, увидев ее улыбку, рядовой смущенно покраснел.       — Что ж, Казума-кун, — произнесла Момо, — ты справился раньше установленного мною срока. Ты заслуживаешь награды.       Она не успела договорить, как Казума взволнованно ее перебил:       — Если так, то я могу попросить вас об одной вещи, Хинамори-фукутайчо? Только об одной! Я обещаю, это не будет вам трудно!       Момо, не раздумывая, спокойно кивнула, даже не задумываясь, чего от нее может хотеть Казума.       — Прошу вас, Хинамори-фукутайчо, выслушайте меня, — проговорил юноша, склонив голову, как будто был в чем-то виноват перед лейтенантом.       — Это и есть твоя просьба? — недоверчиво уточнила Момо.       — Да, — сказал Казума. — Выслушайте меня, не перебивая. Я знаю, что с моей стороны требовать о таком — уже дерзость, но… если вы разрешите мне сказать то, что у меня на душе — это лучшая награда за мое скромное достижение.       — Говори, — коротко сказала заинтригованная Хинамори, заранее боясь его слов.       — Я давно смотрю на вас, Хинамори-фукутайчо — еще с тех пор, как поступил в Академию Духовных Искусств. Вы нравились мне уже тогда, ведь вы и правда прекрасны… Вы были такой нежной и на вид слабой, по сравнению с остальными лейтенантами, и я не мог отвести от вас глаз… А потом, когда Айзен предал Общество Душ и предпринял попытку вас убить — я был опустошен. Когда узнал, что вы выжили — честно, плакал от счастья, хотя мужчине и не пристало плакать… И именно тогда я стал не только восхищаться вашей внешностью, но и уважать вас. Я наблюдал за вами… Признаться, я боялся, что вы сломаетесь, что не сможете справиться… Но вы — такая хрупкая — вы столько всего пережили, и все равно продолжали искренне улыбаться! И ваша сила духа безмерно меня вдохновила. Я хотел — и хочу — быть таким же, быть похожим на вас! И ни секунды не сомневался, подавая документы именно в Пятый отряд… Я знаю, что вы любите Хирако-тайчо, и не смею ничего от вас требовать, но хочу, чтобы вы знали: я люблю вас, Хинамори-фукутайчо!       Момо, как и обещала, ни разу не перебила речь юноши — стояла, как громом пораженная. Раньше с ней такого не случалось никогда. Даже читая книги о любви, Момо всегда ставила себя на место отвергнутого персонажа — самой отвергать ей не приходилось ни разу, и она думала, что это легко — сказать влюбленному в тебя человеку, что ему не на что надеяться. Оказалось же, что это невероятно сложно, чем просто получить отказ. По крайней мере, когда тебя отвергают, ты можешь просить поддержки и ждать сочувствия, а, отвергнув, ты остаешься наедине с чувством снедающей тебя вины — и пожаловаться тоже стыдно, потому что ты в этой ситуации являешься виноватым. Раньше Момо не задумывалась об этом — а теперь задумалась. И ей захотелось плакать уже только потому, что Казума — хороший человек, и он знает, что она откажет, ничего от нее не ждет, и его сердце разбито, а она не может его любить.       Но Момо не заплакала, а, припомнив что-то, спросила:       — Но… Казума-кун… тогда ты сказал мне, что тебе нравится Сецуна-кун!       — Я соврал, — печально улыбнулся юноша. — Я и правда не мог поднять на нее меч, но ничего к ней не чувствовал. Сецуна-сан любит Чоджиро, я просто упомянул первую попавшуюся на ум девушку… Но я рад, что вы меня выслушали. Я рад, что служу под вашим началом и безумно счастлив, что вы взялись меня учить, увидели во мне потенциал… Я так вам благодарен, Хинамори-фукутайчо!       — Но, я надеюсь, ты понимаешь, что я не могу ответить тебе взаимностью? — Момо старалась говорить как можно более строго.       — Я понимаю, — ответил Казума, — Просто хотел, чтобы вы знали.       Хинамори захотелось уйти. Убежать в свой кабинет, спрятаться за бумагами и перевести Казуму в другой отряд Готей-13 — но она понимала, что если поступит так, станет предательницей, как ее бывший капитан. Предать можно по-разному, и любое предательство жестоко, как бы оно ни выразилось — и меч в грудь, и росчерк пера на документе.       Но как ей дальше общаться с Казумой? Как ей смотреть ему в глаза, зная, что он ее любит, а она его — нет?       — Мы с Хирако-тайчо помолвлены, — зачем-то сказала Момо, прекрасно зная, что это ранит юношу, но не желая подавать ему даже капли ложной надежды.       — За что вы любите Хирако-тайчо? — спросил Казума.       Сначала Момо замешкалась и застеснялась, но вовремя взяла себя в руки. Не хватало еще ей оправдываться!       — Я думаю, что наши отношения с Хирако-тайчо ни в коей мере тебя не касаются, Казума-кун. Не забывайся. Я все еще остаюсь твоим лейтенантом и учителем. Ты должен уважать меня! — отчитала рядового Хинамори.       — Да! Конечно! Простите меня, Хинамори-фукутайчо, — поклонился Казума.       — Так значит, ты смог почувствовать меня? — Момо перевела разговор на нейтральную тему. — И чем же пахнет моя реяцу?       — Персиками, солнцем и надеждой, — улыбнулся ей рядовой. — Ваша реяцу очень приятная и теплая. И мне показалось, что сладкая.       — Хорошо, — Момо скрыла смущение, и продолжила ровным тоном, — А теперь тебе стоит научиться контролировать собственную реяцу. В частности — скрывать ее.       Она вспомнила, как тому же самому и даже таким же тоном ее учил Айзен. Вспомнила, как радовалась, когда смогла почувствовать его реяцу, что пахла жасмином, звездным небом и чернилами. Тогда, когда Момо сказала об этом бывшему капитану, он таинственно улыбнулся — о, если бы Хинамори смогла понять, что означает его улыбка! А теперь она сама — чей-то учитель, и невольно копирует поведение Айзена и даже его слова.       — А как скрывать реяцу? — спросил Казума, вырывая Момо из тягучей бездны воспоминаний. Она даже вздрогнула, глядя на юношу, будто забыв, кто он и что тут делает, но быстро сумела взять себя в руки и сказала:       — Ты ведь можешь задерживать дыхание, верно? Это — почти то же самое. Только дыхание долго сдерживать невозможно, а реяцу — запросто. Представь свое тело и сияние, что исходит от него, а потом заставь это сияние впитаться в твое тело и остаться в его пределах. Я не могу объяснить это точно, не знаю обязательных формулировок — никто не знает. Каждый чувствует это сам. И я снова даю тебе неделю. Через семь дней — не раньше! — мы снова встретимся и ты покажешь мне, чему научился. Скажем так, мы с тобой сыграем в прятки. Если я не смогу тебя почувствовать, то перейдем к практике заклинаний.       Казума смотрел на Момо так внимательно, что казалось, будто он впитывает каждое ее слово. Момо невольно рассмеялась, спрятав смешок в ладони.       — Что-то не так? — немного обиженно спросил рядовой.       — Нет, все в порядке, Казума-кун, прости, — ответила Хинамори, — Я просто… вспомнила кое-кого.       — Кого же? — вряд ли Казума ожидал ответа на этот вопрос, скорее думал, что Момо снова его одернет, но она ответила:       — Себя. Я была похожа на тебя, Казума-кун. Я тоже была такой… юной. И у меня тоже был Учитель. И я тоже любила человека, который не разделял моих чувств.       — А где теперь этот человек? — неосторожно спросил Казума, и вздрогнул, потому что нежное лицо Момо приобрело жестокое выражение.       — В Мукене, — сказала она. — И будет там еще двадцать тысяч лет.

***

      Попрощавшись с Казумой, Момо пошла на ощущение реяцу Хирако, который был у себя в кабинете. Ей хотелось продолжить то, что началось в лесу, или хотя бы снова его поцеловать — опять изнутри поднималось темное и ранее неизведанное чувство — желание. Момо вспоминала губы Хирако, его руки и то ощущение твердого у своего бедра, и, хотя пугалась этого, хотела снова испытать это ощущение. Но уже у ворот отряда на лейтенанта налетела рыдающая Мияко, резко обнимая Момо и прижимая ее к своей груди. Офицер снова пренебрегала всеми правилами, но она так горько плакала, что Хинамори прониклась сочувствием к подчиненной и даже неловко погладила ее по спине.       — Мияко-сан, что случилось?       Ответом был громкий всхлип. Хинамори смирилась со своей участью и, подхватив Мичиру под локоть, повела ее в свою комнату, с сожалением миновав комнату Хирако, из окна которой доносились громкие звуки джаза.       Усадив Мичиру на дзабутон, Момо заварила две чашки крепкого и сладкого черного чая и одну вручила офицеру. Шмыгнув носом, Мияко сделала маленький глоток, и вскоре ее дыхание стало ровнее. Момо тоже отпила чаю, задумчиво оглядывая свою гостью — она успела сменить обувь на полагающуюся по уставу и запахнула шикахушо. Волосы, правда, так и остались распущенными, и макияж девушка не смыла, но по этому поводу ни устав, ни Момо ничего против не имели.       — Ох, Хинамори-фукутайчо! — простонала Мияко. — У меня такое горе! Мое сердце навеки разбито!       Она выражалась, как в плохом любовном романе, но на вид страдала искренне — Момо это чувствовала, и жалела свою неудачливую соперницу. Неужели ее собственное счастье стоит чужих рыданий?       — Что случилось? — спросила Хинамори, хотя и заранее знала ответ.       — Хирако-тайчо помолвлен! — горестно проговорила Мияко. — И наверняка его невеста — красавица, с которой мне не сравниться! Я не сомневаюсь, что сердце Хирако-тайчо могла завоевать лишь прекраснейшая из женщин!       Момо тактично промолчала, сообразив, что Хирако об имени своей избранницы Мияко не сказал. Скорее всего, просто не подумал, спеша отвязаться от назойливой поклонницы и побежать за ней, Хинамори. Но Момо врать не умела, и теперь напряженно думала, стоит ли сказать правду.       — Я не верю в мужскую верность! — тем временем решительно заявила Мияко. — Я уверена, что в два счета отобью Хирако-тайчо у этой швабры! Я сумею, вот увидите, Хинамори-фукутайчо! Я не сдамся!       — Зачем же вам рушить чужую любовь, Мияко-сан? — спросила Момо, не понимая тех, кто строит свое счастье на обугленном пепелище чужого горя. Момо никогда бы так не поступила. Мияко же была полна энтузиазма:       — Ну как же, Хинамори-фукутайчо? Я же люблю Хирако-тайчо! И он меня полюбит! А чувства той дуры — да кому они интересны? Другого захомутает!       «Нет, мы не похожи», — подумала Момо. Цель у них была почти одинакова, но методы ее достижения разительно отличались. И с этих пор Мияко окончательно перестала нравиться Хинамори и вызывать ее сочувствие — но Мияко все еще оставалась ее подчиненной. Грош цена тому командиру, что отбрасывает своих солдат в сторону из-за личных мотивов.       — Момо, любимая…       Это прозвучало громом среди ясного неба. Сёдзи комнаты Хинамори отворились, и в них заглядывал улыбающийся во весь рот Хирако. Если бы он обратился к Момо как-то иначе — все бы прошло мирно, но его слова прямо указывали на то, что между командованием Пятого отряда существуют особые отношения.       Среди повисшей тишины громко разбилась чашка, которую уронила задохнувшаяся от изумления и гнева Мияко. Офицер рывком подскочила на ноги и ткнула пальцем в сторону Хинамори, взвизгнув:       — Она?! Хирако-тайчо, вы помолвлены с ней?! С этой мышью?!       — Мияко-сан, выбирай выражения! — возмутился Хирако. — Да, мы с Момо-чан помолвлены, я разве тебе не сказал? Мы уже планируем свадьбу!       — Но чем она лучше меня?! — прокричала Мияко, глотая слезы.       — Наверное… — Хирако нарочито сделал паузу, — всем! Момо-чан для меня лучше всех на свете, и уж точно лучше таких размалеванных хамок, как ты, так что прости, но ты все портишь. Лучше убирайся отсюда, пока я не заставил тебя месяц драить туалеты — и благодари богов, что я не бью девушек!       — Я все равно не сдамся! — тряхнула волосами Мияко. — Вы еще поймете, что я — намного лучше! Вы еще… Вы… Вы пожалеете!       Зарыдав, она выбежала из комнаты Момо, по пути оттолкнув Хирако.       Хинамори неподвижно сидела на месте, и по ее щекам катились слезы. Никогда еще она не испытывала такого унижения. Она знала, что не является красавицей, но и не думала, что ее можно назвать мышью. И ей было больно почти так, как от удара мечом — только к ударам меча лейтенант привыкла и умела их парировать, в отличие от оскорблений.       Хирако подошел к Момо, сел рядом с ней и провел кончиками пальцев по ее лицу, собирая со щек и ресниц блестящие капельки слез.       — Ну, Момо, — сказал он. — Да разве стоит из-за такой дуры расстраиваться? Давай переведем ее в Одиннадцатый — там с нее быстро спесь собьют! И вправду будет за что — она нахамила лейтенанту, за такое и в звании запросто можно понизить…       — Нет, — проговорила Хинамори. — Она и так проиграла. Я просто не ожидала… Но она ругалась от бессилия. Просто потому, что не имела права ударить тебя или меня. И лучше перевести ее в Шестой, — Момо улыбнулась сквозь слезы. — Может, ей понравится Кучики-тайчо?       — Кучики-тайчо красивее меня, — усмехнулся Хирако. — Она точно на него переключится.       Он прижал Момо к своему боку, и Хинамори пригрелась рядом с его теплым телом. Джаз все еще звучал из заведенного в комнате капитана граммофона, и почему-то это успокаивало и даже убаюкивало. Но, услышав слова Хирако, Момо все же возразила:       — Кучики-тайчо не красивее тебя.       — Это значит, ты мою лошадиную морду считаешь красивой? — заржал Шинджи.       — Сам же говорил, что люди — разные! — огрызнулась Момо.       — Ладно, — вздохнул Хирако, подхватывая ее на руки и поднимаясь с пола. — Идем спать. Ты же по моей вине вчера полночи по Сейретею бегала.       — Мы снова будем спать вместе? Я думала, тебе так трудно, — смутилась Момо, обнимая капитана за шею.       — Да уж как-то не спится без тебя под боком, — рассмеялся Хирако. — А там посмотрим: вдруг ты действительно захочешь меня соблазнить? Кстати, я всегда готов, имей в виду!       Момо сердито фыркнула и шутливо ударила его по затылку.       — Все, Момо-фукутайчо! Понял и заткнулся! — радостно ответил Хирако, унося лейтенанта в свою спальню.