Грешная нежность

— Ты будешь сильной. Ты не сдашься. Ты будешь бороться до конца, — уверенно говорила себе Дениз. Рука с силой кромсала овощи, отрезая от них неровные, кривые кусочки. Готовить она не умела и не любила. Также, как и убираться. Дома у них часто был бардак, а ели они с отцом, в основном, макароны и яичницу — единственное, что у неё получалось приготовить без риска поджога дома и смертельного отравления. Хотя Орхан предпочитал питаться вне дома, возвращаясь только для сна. Дениз совершенно не представляла себя в будущем рядом с гладильной доской, окружённой орущими карапузами. Она была карьеристкой. В университете её часто хвалили, обещая успехи в выбранном ею поприще. И Дениз верила в это. Верила, что сможет добиться многого. Её детство прошло в нищете и она хотела быть богатой. Нет, она не была зависимой от денег или падкой на них. Дениз никогда не стала бы зарабатывать нечестным путём и никогда не станет уважать людей, добившихся всего только благодаря родителям. Она лишь хотела достичь всего самого лучшего самой и иметь возможность купить всё, о чем мечтала. Хотела путешествовать по миру, узнавать новое. Может, когда-нибудь написать собственную книгу. И она была благодарна Барышу за то, что он полностью поддерживал её, её идеи, её мечты. — Что бы не случилось, ты не будешь унижаться перед этим подонком. Не будешь показывать ему свою слабость. Не будешь больше плакать, — уверяла она себя, но слезы беспрерывно скатывались по щекам. Они застилали глаза и продолжать нарезать лук было невозможным. Дениз раздраженно откинула нож. Червячок страха и тревоги крепко поселился в груди, грызя рёбра, не давая спокойно дышать. Она всё ожидала, что обернётся и увидит его. И ей было поистине страшно. Она боялась его. Боялась того, что он может с ней сделать. И страх этот оттеснял её ненависть к нему. Оттеснял её смелость, которой она так гордилась. Она поливает салат из помидоров и огурцов оливковым маслом и с силой начинает размешивать, вымещая свою злость. В голове всплывает его образ. Его глубокие глаза, пронзительный взгляд, тонкие губы, аккуратная щетина, — всё в нем её бесило, вызывало лишь отрицательные чувства. — Вижу, ты удачно вжилась в роль домработницы, — слышит она голос за спиной и замирает. «Нет, нет, нет, только не это» — проносится в голове. Она медленно оборачивается, встречаясь с ним взглядом. Его морские глаза зазывают в свой темный омут. В них она видит лишь бесконечную пустоту. И скуку. Такой взгляд бывает у людей, у которых есть всё и которым это всё наскучило. Она настороженно и немного нервно кивает в знак приветствия, стараясь как можно незаметней нащупать нож за спиной. Он уверенно ступает к столу, отводит стул и садится. Она крепко сжимает рукоять. — Я, пожалуй, буду виски. И, ради бога, отпусти нож. Он тебе ничем не поможет. Она с недовольным выражением лица громко опускает нож на столешницу, и сердито топает к стойке с алкоголем. Достает стакан. Филигранная гравировка. Толстые стенки. В этом доме буквально всё показывало богатство хозяина. Тянет руку к бутылке с тягучей, рубиновой жидкостью. — Не это, — слышит она и раздраженно одёргивает руку. Прикрывает глаза и вновь открывает, впиваясь злым взглядом в насмешливую физиономию Чаглара. Она медленно протягивает руку к следующему флакону и вновь слышит «не это». Он благосклонно кивает, когда её рука останавливается у графина с янтарной жидкостью и небрежно наливает напиток в стакан. — Ты ведь работала в сфере обслуживания, — она грубо ставит перед ним стакан и пара капель выплёскиваются, но Чаглар благополучно не обратил на это внимания, — Официанткой, точнее. Неужели всё ещё не научилась разбираться в алкоголе? — Верно. Я работала официанткой, — пауза, — В детском кафе. А там, как тебе известно, не продают алкоголь, — она не была сильно удивлена его осведомленностью о её жизни. Но маленькая искорка самодовольства мелькнула в её глазах. Ей так по-детски хотелось крикнуть «раунд», хотя ничего такого и не произошло. Его это позабавило, что было видно по насмешливо блестящим глазам. Обхватив миску одной рукой, она стояла по ту сторону стола от него и хмуро жевала овощи. Он попивал виски, не отводя от неё холодного, пронзительного взора. Чувствуя себя невероятно неуютно, она отвечала ему злобным взглядом, не представляя, как сильно смешит его. Синие глаза медленно прошлись по её лицу, выделяя особое внимание губам, скользнули к шее, очертили оголённые ключицы, задержались на обтянутой тканью груди. — Чего смотришь? — не выдерживает она его насквозь сканирующего взгляда, прерывая его «исследование» её тела. Кончики губ слегка приподнимаются. — Говорят, смотреть на красивых людей — благое дело, — она изумленно приподнимает брови, — Должен же я как-то пытаться омыться от грехов, — она вновь хмурится: в его голосе звучит неприкрытая издевка. Его юмор ей не приятен. Другое дело Барыш: его шутки всегда были безобидными и по-настоящему смешными. — Ха-Ха, шутка на миллион от Чаглара… — под конец она слегка запинается, понимая, что не знает его фамилию. Без неё её слова звучали не так, как надо, и от этого она становится ещё мрачней. Он хмыкает. Допивает виски. — Налей ещё, — велит он. Ей невольно вспоминается отец, когда-то давно повторявший эту фразу по несколько раз за день. Она делает шаг, но тут же одергивает себя: гордость вновь задерживает её. Инстинкт самосохранения говорит ей выполнить приказ, и как можно скорей. Разум вторит ему. Сердце безвольно бьется через раз. И только гордость молчаливо держит за горло, душит. Она, черт возьми, не обязана прислуживать ему. Более того, она обязана не прислуживать ему. Она уперто стоит на месте, не сводя взгляд со стакана. Нервно кусает губу. Он опускает смешок, видя борьбу на её лице. Интересный, однако, ему попался экземпляр. — Не буду, — выдыхает она, решительно сжимая кулаки. Он долго смотрит на нее. Молчит. Она чувствует, как спину покрывает холодная испарина. «Вот черт, Дениз, тупая ты дура, какого лешего ты, мать твою, творишь?» — напряжённо думает она, следя за ним. Спустя минуту, показавшейся ей вечностью, он берет стакан, и нарочито медленно двигает руку к краю стола. Подмигивает. Секунда и слышится звон. Стакан разлетается на пару больших осколков. Она лишь слегка дергает плечом от испуга. В горле пересыхает. Ч-черт.  — Убери, — коротко приказывает он. Она упрямо стоит на месте, пытаясь подавить страх, отдающийся болью в висках. — Дениз, ты ведь не хочешь проблем? — мягко журит он её с наигранной жалостью в голосе, — Я почти уверен, что тебе вовсе не хочется провести эту ночь в комнате развлечений, — в памяти невольно всплывает плеть и наручники, и на секунду в голове промелькнула картина, где она обнажена, прикована к той самой кровати теми наручниками, как плеть с хлестким звуком опускается на кожу, оставляя красные кровавые следы. Дениз вздрагивает и нерешительно делает маленький шаг в его сторону. Ей чертовски не хочется пресмыкаться перед ним. Но ещё ей чертовски сильно не хотелось когда-нибудь оказаться в той комнате. Затем ещё шаг и ещё. Она стоит прямо перед ним, и ей кажется, что кто-то проводит льдом по линии позвоночника. — Молодец, — хвалит он её с ободрительным кивком. Она чувствует унижение от глупого, но такого подходящего сравнения с дрессированием щенка. Ей казалось, что именно это он и делает — дрессирует её. И самым худшим было то, что она так легко поддавалась, — Давай, девочка, ты сможешь, — она кривит губы на секунду, но слез нет. Дениз обещала, что не будет плакать. И она сдержит свое обещание. Она опускается перед ним на колени, думая о том, как сильно его ненавидит. Подбирает первый осколок. Она напряжена до предела, и не может спокойно вдохнуть. — Вот видишь, ничего сложного, — добродушно говорит он, когда остаётся лишь один неровный, самый крупный кусочек дорогого стекла. И лежит он прямо у его ног. Задержав дыхание, она тянет к нему руку. Но стоило тонким пальцам коснуться осколка, как нога Чаглара опускается на тыльную сторону ее ладони. Она рефлекторно дергает рукой, но толстая подошва дорогих туфлей прижимает её руку, а заодно и осколок, слишком сильно. — Отпусти, — громко говорит она, пытаясь освободиться. Но все её попытки тщетны. — Послушай меня внимательно, девочка, — тихо, вкрадчиво говорит он, лишь сильнее наступая на её ладонь, — Мне совершенно не нравится, когда меня не слушаются, — она слышит тихий, лёгкий треск стекла. Боль в руке становится невыносимой, и она с силой сжимает губы, чтобы не застонать от боли. Нет, она не покажет перед ним свою слабость, — Знаешь, что происходит с теми, кто мне не нравится? — она отрицательно мотает головой, дергая онемевшей от боли рукой, — Будем надеяться, что не узнаешь. Хорошо? — она молчит, не совсем понимая, что он от неё хочет. Все её мысли, все до единой, заняты болью, — Хорошо? — напористо повторяет он, ещё сильнее наступая. — Хорошо… — выдавливает она, чувствуя, как его нога лишь сильнее опускается на её ладонь. Слыша громкий треск стекла, она повторяет громче, едва ли не кричит, — Хорошо! — он сразу же убирает ногу, и она прижимает дрожащую руку к груди. Пульсирующая боль, казалось, лишь усилилась от полученной свободы. На тыльной стороне её ладони теперь отчетливо виднелся след подошвы его обуви. Она с трудом, пошатываясь, поднимается с пола. В глазах слегка мутнеет, и она делает глубокий вдох, жмурясь на миг. Стараясь не причинять пострадавшей руке боль, она второй небрежно, словно мелочь, вываливает осколки перед ним на стол. И тут же осознаёт свою ошибку. Глаза её расширяются от страха. Она хочет повернуть к нему голову, но в один миг он прижимает её животом к столу. Держа её за шею, он не позволяет ни подняться, ни пошевелиться. Наклоняется к ней, выдыхает горячий воздух ей за левое, не прижатое к столу, ухо. Она не может видеть Чаглара, но ощущает его каждой клеткой тела. Рука сильнее сжимает её шею, и она закрывает глаза, пытаясь не заплакать. Пострадавшая рука отошла на задний план. Её унизительное положение перед ним причиняло ей боль намного больше. — Ты должна быть послушной девочкой, — шепчет он ей в ухо и слегка прикусывает мочку. Она начинает в страхе дергаться, пытаясь высвободиться, не понимая, что делает лишь хуже. Но всё бесполезно. С ужасом она чувствует, как нечто упирается ей между ягодиц и замирает, — Вот так, — слышит она его хриплый голос. Чаглар слегка поддаётся вперёд, и она пытается сильнее вжаться в стол, чтобы не чувствовать его член так сильно. Он почти больно упирается в неё, и Дениз со всей силой прикусывает щеку. «Не плачь, пожалуйста, не плачь», — приказывает она себе.  — Хорошая девочка, — произносит он всё так же хрипло и внутри неё нечто, словно смертельный фейерверк, взрывается. Холодная дрожь проходит по телу, и Дениз чуть не застонала от ужаса, охватившего её с ног до головы. Он отпускает её и отходит на шаг. Она тут же отшатывается от него, судорожно вбирая в отказывающие от страха легкие. Он выглядит таким же холодным и безучастным. Равнодушным. И это лишь сильнее заставляет её бояться. Чаглар кидает взгляд на настенные часы. — Идём, посмотрим фильм, — говорит он и неспешно выходит из комнаты. Она послушно следует за ним. Домашний кинотеатр встречает их легкой прохладой и приятным полумраком. Она пристально и настороженно наблюдала за каждым его шагом, за каждым жестом, готовая в любой миг убежать. — Садись, — вновь велит он, расслабленно откидываясь на спинку кожаного дивана. Она несмело садится на самый край, как можно дальше от него. Он усмехается этому, но ничего не говорит. Свет гаснет. Дениз охватывает мрачное предвкушение беды. На огромном экране высвечивается название неизвестного ей фильма. Она отчего-то сглатывает вязкую слюну, читая его: «50 оттенков серого».