***
Нечто резким ударом вернуло ее в сознание, заставляя дернуть головой. Она с трудом раскрыла покрасневшие глаза, испуганно оглядываясь. В ванной комнате никого не было. Всё затекло и тело болезненно ныло. Побелевшие губы подрагивали. Из крана продолжало лить, и она дрожащими руками закрыла его. Вокруг стихло. Виски сдавливало. Дышать давалось с трудом. Опираясь о бортики ванны, она осторожно выбралась из неё. Трясясь от холода и морщась от преследующей её боли, Дениз побрела в спальню. Стараясь не смотреть в сторону той комнаты, она входит в свою. В ней царит непроглядный, чернильный мрак. Она наощупь находит выключатель и щёлкает. Свет озаряет помещение, и в ту же секунду перед глазами появляется он. Чаглар стоит посреди комнаты, и насмешливо смотрит на нее, склонив голову набок. На его губах играет дьявольская усмешка с примесью безумия и руки спокойно покоятся в карманах брюк. Она резко выдыхает и выключает свет. Глубоко вздыхает удушливый воздух. Вновь включает, и отчётливо слышит свой крик, хлыстом полоснувший об слух. Перед её глазами Чаглар хватает ее же за волосы и тянет за собой. Дениз непослушными пальцами вновь нажимает на выключатель, погружая комнату во тьму. Крики и звуки затихают. Её обволакивает темнота, и она чувствует себя в безопасности. Она делает шаги вглубь, захлопывая за собой дверь. Замирает, вглядываясь в пустоту. Ничего не видит, ничего не слышит. Ноги подкашиваются, и она падает на дубовый паркет. Прижимает колени к груди, больно зарываясь руками в волосы. Оттягивает их, сжимает; до помутнения жмурит глаза. И кричит. А в это время, по ту сторону двери, прислонившись лбом к гладкой поверхности, он мучительно впитывал в себя её крик.***
Просторный зал, чей высокий потолок поддерживали изящные колонны, насквозь пропитался запахом крови и смерти. Огромная люстра откидывала причудливые блики на гладкий серый пол, в котором можно было разглядеть свои смутные очертания, и на столь же гладкую импровизированную плаху, с которой полетело немало голов. В углах затаился мрак, а в воздухе — страх. Позади него — массивные дубовые двери с выгравированными на них волками. Они грозно скалили клыки, угрожающе сверкали неживыми глазами. Впереди — невысокий помост, на котором гордо возвышался величественный трон. Золотистый метал, что холодно поблёскивал при свете; резные ножки и выкованные на подлокотниках морды волков; широкое мягкое сиденье, высокая спинка и багровый бархат, коим они были обиты. Раньше Альп, стоя за спиной Чаглара, смеялся над этим дорогим креслом, на которое у него никогда не хватило бы денег; смеялся над теми жалкими людьми, что трепетали и боялись, видя его; смеялся над Чагларом, что сам себе воздвиг трон, словно король, и царственно восседал на нем. Смеялся, ведь никогда не мог подумать, что сам окажется на месте тех жалких людей. Что сам будет трепетать и бояться, стоя на коленях перед помостом; что будет дрожать и изнывать от страха под пристальным взглядом Эртугрула. Теперь ему не смешно. Чаглар смотрит на него с высоты помоста, задумчиво постукивая пальцами по подлокотнику. Слегка взъерошенные волосы с челкой, что так хищно спадала на лоб, лёгкая щетина, элегантный чёрный костюм, кожаные ботинки и трон под ним — в этом, должно быть, и есть весь Чаглар Эртугрул, в свои двадцать восемь подмявший под себя всю изнанку Стамбула. — Итак? — прозвучал его бархатистый голос, едва уловимым эхом отдавшись от стен. Альп невольно вздрогнул, и двое парней, стоящих позади и не позволяющих ему встать с унизительной позы, грубо надавили на голову, заставляя склонить её перед их господином, — Как вид снизу? — Чаглар… — пытается объясниться Альп, но его неприятно пихнули по левому плечу, — Господин, — исправился он. Эртугрул милостиво кивнул, позволяя ему говорить. Его слегка скучающих взгляд должен был дарить надежду, но Навруз слишком хорошо его знал. Можно спастись, если в голубых глазах ярким пламенем горит азарт; можно быть помилованным, если они хитро прищурены; можно быть прощённым, если в них мелькал интерес, но ничем неприкрытая скука — принятое решение, что обязательно будет исполнено. — Я… — начинает Альп, нервно сглотнув, и понимает — он не знает, что сказать; не может подобрать правильных слов. Все оправдания, что он заготовил, сидя запертым в подвале, в один миг показались ему ничтожными, бессмысленными, — Я… — Я предал тебя, — подхватил Чаглар, — Я ослушался тебя. Я поставил своё желание превыше твоего. Я посягнул на то, что принадлежит тебе. Навруз обречённо прикрыл глаза, стараясь подавить холодную волну страха. Он видел, как напряглись позади него люди Эртугрула, готовые в любой миг исполнить каждый его приказ. После таких обвинений, что легко перечислил сам «потерпевший», безнаказанным уйти невозможно. По щеке скатилась слеза, и Альп прикрыл глаза. — Знаешь, мне вот что интересно, — слегка поддаётся вперёд Чаглар, — Ты действительно думал, что тебе это удастся? Думал, что пара-тройка «хитроумных» махинаций, типа сливания информации копам, прикроет тебя и займёт мое время? — он, казалось, искренне недоумевал, — Ты чем вообще думал, парень? — Я влюбился, — тихо признался Альп, — Я не хотел, но влюбился… — Нет, Альп, — разочаровано выдохнул Чаглар, — Ты не влюбился. Ты возжелал то, что принадлежит мне. Навруз дернулся. — Зависть, друг мой, — сильнейший мотив, сильнейшая эмоция, которую не обуздать. — Ты по себе знаешь, да? — тихо, но четко отозвался Альп, исподлобья вперив ненавистный взгляд к бывшему другу, коим никогда его не считал. Он заметил движения за спиной, словно кто-то тянулся к кобуре, но Чаглар остановил их одним жестом. — Знаю, — с улыбкой ответил Эртугрул, — Посмотри, куда привела меня зависть, — он небрежно взмахнул рукой, и все трое, словно повинуясь непроизнесенному приказу, обвели зал взглядом, возвращая его к трону, — И посмотри, куда она привела тебя. Альп унижено поджал губы. Страх всё ещё липкой паутиной обволакивал легкие, и вздыхать тяжелый воздух давалось с трудом. — Есть люди великие, и есть люди глупые. Первые, как правило, бывают жестокими и не следуют правилам, а вторые — соблюдают и чтят мораль, честь и доброту. Первые сидят на вершине пищевой цепочки, вкушают все блага жизни и погибают творцами истории. Вторые же служат первым, гробя свои жизни на серые, лишенные смысла дни и кричат о праведности и совести, вот только… — Тебе, человеку, убившему своего покровителя, чувство совести не знакомо. У тебя её нет! — истерично, с нотками паники прокричал Альп, — Ты лишь гробишь жизни тем, у кого она есть! — страх завладел каждой его клеткой, выворачивая внутренности наизнанку. Не позволяя мыслить здраво. Он так пытался умереть достойно, что выставлял себя жалким. — Вот только о совести всегда кричат бессовестные, — невозмутимо закончил Чаглар. В тот же миг Альпа схватили за руки, волоча к плахе. Он из последних сил сопротивлялся, отбивался, пытался выбраться и спастись. Левой стороной лица его прижали к гладкой поверхности, и по обе стороны головы пригвоздили его запястья. Мучительно зажмурив глаза и не сдерживая слез, он томительно ожидал холодное лезвие у своей шеи. Однако прошла секунда, две, минута, но ничего не происходило. Навруз, глубоко дыша, настороженно приоткрыл глаза. Чаглар нечитаемо смотрел на него сверху вниз. — Давай же, убей меня! — жалостливо проскулил смертник, подавляя всхлипы, — Чего ты ждёшь? Убей меня уже… Давай же… — Ты не умрешь сегодня, — Эртугрул подошёл ближе, слегка наклонился, обдувая его ухо горячим дыханием. Взгляд дрожащего Альпа уткнулся ему колени. Внезапно он остро почувствовал приятный аромат мяты, и для него этот запах стал синонимом смерти. От страха Навруз вновь закрыл глаза, — Дениз заплатила за вас обоих, — доверительно сообщил ему Чаглар. В ту же секунду вспышка резкой и нестерпимой боли ослепила Альпа, и в зале раздался душераздирающий крик. Широко раскрытые глаза прояснились спустя минуту, и он с ужасом громко взвыл. Чужие руки его больше не держат, и Альп сползает с плахи, корчась на полу. Четыре обрубка пальцев остаются на гладкой поверхности. Помещение наполняют болезненные всхлипы и мучительный скулёж. С кончика ножа, что держал в руках Чаглар, мерно капала кровь. Виновные понесли наказание.***
Ахмед Арслан всегда был верен маленькому голубоглазому мальчику, что с ненавистью смотрел на своего отца. Он был верен красивому юноше, умному и амбициозному, так легко завоевавшему доверие Эрдогана. И верность мужчине, жестокому и беспощадному, что правил всем преступным миром Стамбула, ни на секунду не покидала его сердце. Он искренни обрадовался, когда Чаглар наконец вызвал его к себе после двухлетнего отдыха, во время которого Ахмед скучал и увядал. Ему пятьдесят с лишним лет, и в каждый день своей жизни он нуждался в работе, опасности и службе. Однако благодарный ему за всё Эртугрул, после получения травмы, отказался принимать отказы и отправил его лечиться и отдыхать, оплачивая все его потребности. Ахмед прекрасно знал, что происходит во время его отсутствия, но поводов для беспокойства не было - Чаглар всё держал под контролем, ни разу не отступившись. Арслан гордился им так, словно он был его собственным сыном и сейчас, стоя за дубовыми дверьми, задумчиво разглядывал скалящихся волков. Они были разными, неровными и не похожими друг на друга. У одного клыки были длинней, у другого - шире. Один смотрел грозно, словно хмурясь, другой - открыто, словно приветствуя. На голове одного покоилась корона, у другого же ее не было. Эртугрул выгравировал их сам, долго и кропотливо вырезая каждую деталь. Из раздумий мужчину вывел холодящий душу крик, раздавшийся из зала. Проводивший его паренёк испугано вздрогнул, но Ахмед давно привык к боли – к своей и чужой. Через пару минут двери распахнулись, выпуская металлический запах крови. Двое вынесли безжизненно повисшего и скулящего парня. Арслан с удивлением узнал в нём Альпа. Его он помнил хорошо. Ленивый, завистливый и глупый - первый друг Чаглара, что, узнав о его успехах, ни разу от него не отлипал. К нему мужчина испытывал лишь глубокое отвращение, постоянно намекая Эртугрулу на недостатки кудрявого. Видимо, тот всё же совершил ошибку, вызвав гнев господина. — Ахмед! — заметил его Чаглар, радостно улыбаясь. О край пиджака он вытирает окровавленный нож и наскоро убирает его за пояс, — Сколько лет, сколько зим! — Господин, — кивает Арслан, и входит в зал. Равнодушно скользит взглядом по обрубкам пальцев на плахе. — Рад видеть тебя живым и не дряхлым! — Эртугрул раскидывает руки для объятия, и Ахмед, не сдержав смешка, тут же обнимает его в ответ. Похлопав его по спине, Чаглар ступает к трону, — Ну, старик, рассказывай, как твой огород? — шутливо спрашивает он, садясь на мягкое сиденье. — Всё отлично, слава Аллаху, — мужчина остался стоять перед помостом, внимательно рассматривая столь знакомый трон. Когда он одним весенним утром появился здесь, в этом самом зале, все отнеслись к нему скептически, ехидно называя его обладателя «избалованным ребёнком, дорвавшимся до кучи бабла и внимания». Но Чаглар им не был. Чаглар был нищим ребёнком, вкусившим вкус власти и богатства. Эртугрул был поистине безжалостным, властным и непредсказуемым. Имея при этом некую гениальность, он потом и кровью, выгрызая глотки соперников, получил то, что принадлежит ему по праву силы, по праву завоевания. Чаглар не только принял волчьи правила, он сам стал волком – кровожадным, осторожным и бесстрашным. Но Ахмед прекрасно знал, видел, что он не смог избавиться от оков детства. Те ржавыми, но нерушимыми цепями обхватывали каждую его кость, каждый нерв и каждое чувство. И всё это вместе вылилось в безумие – мерзлое и стылое, обжигающее сознание. — Альп, увы, отстранён от своей должности, — наигранно расстроенно сказал Эртугрул. Ахмед бросил быстрый взгляд на обрубки и кровь, — Теперь его место займёшь ты и вновь приступишь к своим обязанностям. — Это большая честь для меня… — Ахмед, — раздраженно прервали его, — Оставь все эти бла-бла-бла другим. Я ценю всё то, что ты сделал для меня, — он проникновенно заглядывал ему в глаза, и Ахмед вспомнил, что никогда не мог противостоять этому взгляду – в нём он всегда видел отражение испуганного ребёнка, — Ты единственный, кому я действительно могу доверять. Надеюсь, что ты не разочаруешь меня. — Я не подведу вас, — твёрдо пообещал Ахмед. Так, как когда-то пообещал восьмилетнему ребёнку не оставлять его одного.