Постоянство веселья и грязи

Она так и не пошла его искать — ни через неделю, ни через месяц. А на расспросы друзей, которые, наконец, поняли, что их железяка пропала всерьез и надолго, отвечала: — Это его выбор. Он снова получил свободу, и только ему решать — что с ней делать. Я уважаю его решение. Это действительно было так — Нора желала ему только самого лучшего. Но боль от этого не уменьшалась. От разговоров о Дансе она по-прежнему уклонялась: по старой привычке не хотела показывать слабость. Смолчать было проще, чем, пытаясь не разрыдаться у всех на глазах, рассказать о том, что битым стеклом режет душу на куски. Она вообще перестала обсуждать с друзьями свое состояние. Знала, о чем бы не начала рассказывать, закончит тем, как нестерпимо скучает по Дансу и как ей его не хватает. Поэтому неизменно переводила разговор — на охрану караванов, на оборону поселков, на очередное задание. Заданий у нее все прибавлялось. И далеко не от всех она испытывала душевный подъем. Как и обещала старейшине, Нора вернулась в Братство Стали и продолжила выполнять многочисленные поручения в своей обычной манере — быстро, эффективно, внося собственные коррективы. Болтать с «братьями и сестрами» она перестала окончательно. На поздравления советовала отвалить, на сочувствие — которого оказалось немало — отвечала кривой улыбкой. Когда она заявилась на «Придвен» в компании синта и гуля, Мэксон устроил выволочку даже более грандиозную, чем после того, как Нора пообещала его пристрелить. Говорил, что она разлагающе влияет на боевой состав, грозил понизить в звании за неповиновение, а Нора равнодушно молчала, глядя в смотровое окно. Она в последнее время намного чаще молчала, чем говорила. В конце концов, Мэксон выгнал ее с глаз долой, надавав новых приказов. К броне, которую он выдал вместе со званием паладина, Нора даже не приблизилась. Ей была оскорбительна мысль, что вещи Данса называют боевыми трофеями. Настоящим своим трофеем она считала информацию, скачанную тайком с терминалов на «Придвене» и в аэропорту. Сполна насладившись чтением дневников, переписки, исторических заметок, отчетов об операциях в других регионах, Нора поняла, что еще немного — и она окончательно перестанет верить в то, чем занимается. Что-то в ней надломилось. Ей казалось, люди вокруг не умеют и не желают меняться — хватаются за первую попавшуюся истину, прикрываются ею, как щитом. Творят себе кумиров, отдают свою судьбу в чужие руки. Так было в довоенной Америке. Так было в Братстве Стали, в Даймонд-сити, в Добрососедстве. Так было в каждом поселении, которое она навещала. Она пыталась собрать армию ополченцев, пыталась научить фермеров борьбе, но перемены пугали их сильнее смерти. Некоторые все-таки преодолевали страх и брали в руки оружие сами — но их было мало, слишком мало. Нора окончательно разочаровалась в Братстве, главная цель минитменов — сплотить людей и научить их давать отпор самостоятельно, начала казаться невыполнимой, а война с Институтом — вечной. Она постоянно раздражалась даже из-за пустяков, держать себя в руках становилось все труднее. Апатия потихоньку перекрашивала этот и так не особенно цветной мир в серое и черное и сменялась приступами ярости — когда стрелять хотелось больше, чем говорить. А потом Нора внимательно на себя посмотрела и ужаснулась, осознав, насколько ее это ослабило. Подобное же состояние на нее навалилось, когда она вернулась из Канады. Штатный психолог сказал, что это связано со стрессом и переизбытком ответственности. Посоветовал побольше гулять на свежем воздухе, посещать тренажерный зал, высыпаться и завести не связанное с работой хобби. «А главное — вам непременно нужно выговориться, — посоветовал он, профессионально-доброжелательно улыбаясь. — А потом я порекомендую вашему начальству дать вам отпуск». Отпуск ей, разумеется, не дали — откровенничать с психологами она не стала бы ни за что и никогда. Те поголовно были стукачами. Нора пыталась лечить свое «отравление людьми» самостоятельно. Завела симпатичного, но глуповатого кокер-спаниеля. В редкие выходные, рано утром, пока народ еще не заполонил улицы, гуляла с ним в Коммон парке. Кормила там голубей и белок. Начала читать комиксы. Перестала брать материалы на дом. И непрерывно обдумывала — во что превратилась ее жизнь и как так вышло? Работа, раньше казавшаяся ей такой полезной и благородной, стала нескончаемой тоскливой рутиной. Едва ли не треть пойманных ею убийц выпускали на свободу за недостаточностью улик или по чьей-то протекции. А те, что навсегда оставались за решеткой, ничуть не делали этим мир лучше и чище. Им на смену все время приходили другие — не менее отвратительные и страшные. Но куда страшнее этих людей были голод, война и болезни. Там, где маньяк убивал десятки, всадники Апокалипсиса уносили миллионы. Все ее усилия были тщетными и никому не нужными. Смерть шла навстречу этому миру, и от Норы не зависело ровным счетом ничего. Потрясение, пережитое в Канаде — кровавый хоровод предательства и безумия, окончательно истощило Нору не столько физически, сколько морально. Она набрала прежний вес и залечила шрамы за пару недель. Но сердце восстанавливаться не желало, болело и отравляло жизнь. И только брак с Нейтом вернул какое-то подобие покоя. Ему она смогла раскрыть душу. Так же, как и он ей. Они стали не только боевыми товарищами, семьей, друзьями и любовниками, но и лекарством друг другу. Данс тоже стал ее лекарством. Иначе почему ей становилось так легко рядом с ним? С тяжелым, упрямым и зашоренным человеком? И почему, глядя на него, она порой искала в нем черты Нейта? Но его она тоже потеряла. Возможно из-за этого мир сделался таким неприятным? Некоторые лекарства вызывают привыкание... Ход собственных мыслей совершенно ей не понравился. Во-первых, он умалял их с Дансом дружбу — принижение другого человека до объекта, уменьшающего боль, выглядело мерзко. А во-вторых — низводил до жалкой наркоманки ее саму. — Я всегда обходилась без наркотиков, и намерена поступать так же и впредь, — сказала Нора себе. — И без глупых иллюзий тоже как-нибудь проживу. То, что я здесь сделала, я сделала сама! Все, что ей требовалось — отвлечься и переключиться. Теперь отпуск был еще более невозможен, чем раньше. Прогулки на свежем воздухе в компании собаки занимали сейчас большую часть ее времени. Значит, в качестве отвлечения не помешали бы новые лица в ее жизни. И, возможно, новые цели. Никогда не знаешь — что именно поможет тебе найти утраченный смысл. Обдумав это, Нора решила вернуться в Старую Северную церковь. На вопрос Дьякона: «Почему?» — она пожала плечами и ответила: — Я рисковала жизнью ради синтов. А за одного даже была готова умереть. — Ха. Любопытно. Так ты неожиданно преисполнилась решимости их защищать или хочешь узнать кое-что о кое-ком? Впрочем, неважно. У меня есть для тебя дельце, а там посмотрим. После долгой беготни, перестрелок и дурацких шуточек Дьякон все же порекомендовал ее Дездемоне. Так Нора стала членом Подземки и получила свое первое настоящее задание. Заданием оказался Эйч, взъерошенный, как воробей, молодой мужчина с доверчивым и немного испуганным взглядом. Точнее — эйч два двадцать два. Синт, которого она помогала спасать. Сперва он от нее шарахался, как раненный рад-олень, потом немного привык и даже проникся симпатией. Пока они ждали наступления темноты, прячась в разрушенной церкви, Эйч отвечал на ее вопросы и с робким любопытством задавал свои. Он выглядел большим ребенком — наивным и забитым враз. Но во время нападения рейдеров это, казалось бы, сломленное существо попыталось пойти в рукопашную. И дело было не в отсутствии знаний — из разговора с ним она поняла, что Эйч хорошо знаком с концепцией смерти и ужасно боится небытия. Дело было в отваге и желании защищать свою свободу. Это не могло не восхищать. Нора снова задумалась — каким был Данс до того, как ему переписали воспоминания и его семьей стало Братство Стали? И как ни пыталась, не смогла представить того скромным техником. А чтобы представить кем-нибудь еще, ей не хватало знаний об Институте. Во время сотрудничества с Подземкой она постепенно восполняла пробелы в информации, зарабатывая доверие у этих параноиков. Они полагались только на дела — и Нора не могла их в этом винить. Сама поступала так же. И, как это с ней порой бывало, неприятные прежде люди постепенно становились все менее неприятными — так много самоотверженности и смелости она в них нашла. Нора чувствовала, как медленно, со скрипом, их отношение тоже трансформируется, становится чуть-чуть более терпимым — к ней, к минитменам, к Добрососедству. К людям в целом. Ей было приятно осознавать, что причина этому — она. Они менялись. Именно это и стало точкой выхода из ее затяжной депрессии. И письмо. Прощальное письмо Эйча. Нора прослушала его с улыбкой, чувствуя, как по сердцу растекается тепло. Она понимала, что при новой встрече тот ее не узнает — это было неважно. Знание, что Нора окрылила его так же, как он ее, разогнало тучи на ее небе. А потому она все-таки решила поговорить с доктором Амари, не особо надеясь на успех расспросов: — Доктор, у меня к вам личная просьба. Нет ли у вас данных о синте эм семь девяноста семь? Ему стирали память, но я не знаю точно — когда. — Минуточку. Поищу в своей базе, — та застучала по клавишам, а потом с удовлетворением кивнула: — Да, один из моих первых клиентов, еще при Пинки Томпсоне. Был у меня пятнадцать лет назад. — Пятнадцать лет?! — Нора опешила. — Подождите, это же очень давно. Неужели никто не заметил, что он совсем не меняется внешне? — Почему же не меняется? — пришел черед удивляться Амари. — Синтетическая плоть во всем подобна настоящей. Она точно так же вырабатывает ресурс. У меня нет данных, но я уверена, что синты могут взрослеть или стареть. Иначе их было бы слишком легко вычислить. До сих пор нет ни одного теста — физического или психологического, который нашел бы разницу между синтом и человеком. Полная идентичность. Единственная разница — пластиковый контроллер, спрятанный в мозгу. Именно он способен отключить синта, задать ему новую парадигму или управлять им на расстоянии. Жаль, извлекать его нам пока не по силам. — Значит, вы записываете воспоминания на него? Как на голодиск? — Не совсем так. Скорее, я усиливаю через него действие шезлонга виртуальной симуляции на мозг. Это как в разы усиленный гипноз. Я вспомнила, я записала ему воспоминания мусорщика из Столичной Пустоши — он попросил, чтобы я подобрала для него относительно мирную жизнь. — Мирную? Странно. Получив новую личность, он стал военным. — Новую память, дорогая. Не личность. Личность у него все та же, ее не изменить даже такому глубокому гипнозу. Не могу сказать, что я удивлена. Если хочешь — расспроси Глорию. Она была с ним знакома и может рассказать больше, чем я. Глория смерила ее долгим взглядом. — Эм семь девяноста семь? Почему ты спрашиваешь? — Он был моим другом, — слово «был» резануло Нору почти физически. Но сказать по-другому она не могла. — Недавно узнал о себе правду и... ушел. Глория ухмыльнулась: — Бедолага, могу представить, как его корежит. Когда я его тут с тобой увидела, чуть не заорала. Пришлось быстренько сбежать к ПАМ и посчитать варианты. Вышло, что не врет, что действительно меня не узнал. Судьба — странная штука, правда? Он сбежал из Института раньше меня. Ну, то есть, это я теперь знаю, что сбежал. Не сказать, что мы дружили. Там с дружбой все не особо хорошо. Просто виделись, разок вместе на миссию сходили. А потом он взял и пропал после взрыва на оружейном заводе. Все думали, он погиб, я тоже. Нора похолодела. — Хочешь сказать... он был охотником? — Ну да. После создания он прошел тестирование, потом обучение. Ему стерли память, но оставили нестандартное имя, потому что готовили для нестандартных задач. Только он года не проработал, как пропал. Выходит, нашел Подземку и начал новую жизнь. Забавно, что в Братстве Стали... И, знаешь, когда увидишь его снова — не рассказывай про охотника. Не зря же он захотел это забыть. — Думаешь, увижу? — улыбка получилось кривой и не особо искренней. — Конечно. Ты же у нас в каждой дырке затычка. Да и он, как я поняла, не из тех, кто умеет сидеть на заднице ровно. Может, снова на нас выйдет. Но скорее всего — сразу на тебя. И сердце Норы вновь застучало часто и гулко.