Постоянство веселья и грязи

— У нас все в порядке, генерал Марш, — в голосе фермера слышалось некоторое удивление. — Как вы прогнали тех рейдеров, так и спокойно уже неделю. Жаль, к нам тогда не забежали. — Хорошо, что все хорошо, — с улыбкой кивнула Нора. — Как я посмотрю, вы все так же гостеприимны. Немного поболтала с хозяевами, а вызнав все, что хотела, допила компот, поблагодарила и распрощалась. Алек и Вера уже знали, что тепличные мутафрукты нравятся Норе больше грунтовых, и набили ей полные карманы в дорогу. — Ферма Финча, Потогонка, теперь вот Гринтоп, — задумчиво протянул Ник. — Нам точно помогает какой-то Серебряный Плащ. — А еще маяк, Кантри-Гроссинг и тот домик на берегу, — напомнила она. — А там даже о помощи попросить не успели. По-моему, кто-то просто ходит по востоку Содружества и убивает всех агрессоров, каких встретит. Рейдеров, супермутантов или болотников — без разницы. Истории были похожи в одном — незадолго до избавления от опасности в поселении останавливался бродяга. В разговоры не вступал, на вопросы отвечал односложно. Отрабатывал ночлег колкой дров или другой работой, утром уходил. А потом выяснялось, что угрозы, висящей над фермой, больше нет. — Есть идеи, кто это? — в устах Ника фраза прозвучала не вопросом, а утверждением. Нора кивнула. Валентайн подождал продолжения, а не дождавшись, усмехнулся: — Какой лаконизм. — Данс, — все же ответила она. Это имя, впервые за четыре месяца сказанное вслух, обожгло ей губы, словно было радиоактивным. — Думаешь? С его стороны было бы неразумно оставаться в Содружестве, да еще бродить так близко от главной базы Братства. — У меня нет никаких фактов. Считай это интуицией. — Хм, что ж, раньше она тебя не подводила, — Ник все еще сомневается. Если честно, она и сама сомневалась. Может, дело было вовсе не в интуиции, а в словах Глории, разбудивших надежду? Засыпая, Нора не раз рисовала в уме новую встречу с Дансом — и мечтала о ней, и злилась, и страшилась. Она десятки раз мысленно говорила ему: «Я знаю, почему ты ушел. Тебе нужна новая жизнь — твоя жизнь. Но почему ты ушел молча?! Мы ведь друзья!» Порой ей казалось, что она не сможет сдержать гнев и обиду — и прогонит его прочь. Порой — что вцепится в него хваткой смертекогта и никогда больше от себя не отпустит. А иногда, словно наяву, слышала, как он говорит мертвым механическим голосом: «Плоть — это плоть, машина — это машина. Их союз — извращение». Или видела, как его лицо становится пустой маской, и Данса там, внутри, уже нет — до него добрался Институт, безжалостно выскреб мозги и подселил в них чужака. Врага. Охотника. Он холодно улыбается, глядя в глаза, и она не сразу понимает, что лезвие ножа уже вошло ей в левое подреберье. Днем она гнала подобные мысли прочь, не позволяя страху себя подмять, но ночью они все равно просачивались в кошмары. Недельный рейд от Замка до Сэнкчуари закончился. Они с Ником вернулись в поселок поздно вечером, Псина, как обычно, встретил ее заливистым лаем, бросаясь на грудь и крутя хвостом. Она угостила его припрятанными в кармане беличьими сухариками и, сбросив рюкзак, немного подурачилась с ним на заднем дворе. Ник уже ушел. Тихо гудел генератор, где-то переговаривались дозорные, в доме бормотало радио Свобода. А потом пес насторожился, поглядел куда-то за ее спину, коротко гавкнул и снова бешено забил хвостом. Нора встала с земли, отряхнулась от пыли и медленно обернулась, уже зная, кого увидит. У нее моментально сел голос, она просто стояла и молча смотрела на Данса. В потрепанной рейдерской броне, с отросшей шевелюрой и густой бородой, он совершенно не походил на себя прежнего. На лоб свисала челка с редкими нитями седины, из-под нее краснел свежий шрам. В вечерних сумерках глаза казались темнее, чем обычно, под ними лежали круги. Данс обеими руками вцепился в штакетник, словно опасался, что его снесет ветром, и так же, не отрываясь, разглядывал ее. Наверное, так смотрит путник, бредущий по высохшей пустыне, на показавшийся впереди колодец. — Привет, Нора, — первым нарушил он молчание. Его голос звучал слегка осипло. Она собрала все свое мужество и усмехнулась: —Эй, кто ты, незнакомец? Паладин Данс не умел говорить слово «привет». Честно говоря, шутка получилась не смешной, а немного жуткой. Но он все равно улыбнулся — кривовато, но все же. Его ответная шутка была такой же черной: — Насколько я знаю, этого зануду убили где-то четыре месяца назад. Меня зовут Ричард. — О‘кей, Ричард, — его имя перекатилось на языке незнакомо, но ужасно приятно. Оно показалось сильным и гордым. И, определенно, ему шло. — С чем пожаловал? Нора не собиралась его задирать. Но видение ножа, пронзающего сердце, заставило ее встать в оборону. Данс ничем не выдал, что ее слова его как-то задели: — С извинениями. И серьезным разговором. — Что ж, поговорим, — кивнула она с иронией. — Надеюсь, не о том, какое страшно зло — синты. — Я приношу свои извинения, — с этой фразой, сказанной очень серьезно и твердо, он снова превратился в знакомого ей паладина Данса. — Это не лучший мой поступок, я должен был хотя бы написать тебе записку. Нора, я виноват перед тобой, — Данс по-прежнему не сводил с нее взгляда. — Я могу рассказать, почему я так поступил, но убежден, это меня не оправдывает. — Расскажи, — кивнула она, подойдя ближе к разделяющему их забору — так, чтобы лучше видеть и слышать. Данс сглотнул, словно у него пересохло горло. — Когда я смотрел тебе вслед, думал только об одном: я — машина, вещь, а у вещи должен быть хозяин. И моим хозяином будешь ты — это разумно и правильно. А потом... понял, что эта мысль причиняет боль. Что поступить так с нашей дружбой — это убить ее и унизить нас обоих, — он помолчал. Сердце Норы стучало так сильно, что ей казалось — это слышит даже Данс. — И тогда я вспомнил вопрос, который ты мне задала — чего хочу я? Я сам? И кто это — я сам? И я растерялся, Нора. У меня были цели — победа над Институтом, очищение Содружества, защита технологий от незрелого разума. Но на самом деле это цели Братства и твои. Я хотел быть максимально эффективным, выполняя их, но можно ли считать это целью? Мне показалось, что у меня нет ничего своего. И меня тоже нет. И никогда не было. Он вздохнул и потер лоб знакомым жестом. Данс так делал, когда подбирал правильные слова. — Я понял, что, если дождусь тебя, никогда не узнаю ответа на этот вопрос. И навсегда останусь вещью. Поэтому взял оружие и боеприпасы и ушел. Не хотел предать себя, и вместо этого предал тебя. Он снова сделал паузу. Нора молчала и давила непрошеные слезы. — Какое-то время я и был никем. Ходил, куда глаза глядят. Прятался, охотился. Убивал тех, кто на меня нападал. А потом попал в радиационную бурю и попросил убежища в особняке Круппов. Данс рассказал, что у него были опасения — он думал, поселенцы его узнают и начнут расспрашивать. И даже сочинил подходящую ложь. Но они его не узнали. За все время скитаний его узнала только КЛЕО, когда Данс зашел в Добрососедство за патронами. Люди из особняка впустили его к себе, как обычного бродягу, взамен на обещание починить им насос и помочь с ремонтом крыши. Пока он работал, женщина, которая была там старшей, пожаловалась, что Замок далеко, и им придется долго ждать помощи. В полицейском участке неподалеку засела банда рейдеров, которая постоянно грабила фермеров. Данс подумал — ему все равно по дороге. Пошел и убил их всех. — В отсутствии силовой брони, оказывается, есть свои плюсы, — признался он. — Какое-то время можно оставаться незамеченным. Пока они поняли, откуда идут выстрелы, я уложил уже половину. А потом добил остальных. Обыскал трупы, забрал добычу и ушел. И понял, что удовлетворение от сделанного — мое. По-настоящему мое. Он наконец выпустил перекладину штакетника и посмотрел на свои опущенные руки. — Я все время прислушивался к себе, вспоминал, наблюдал. И окончательно для себя решил — я не чудовище. Даже если в моей голове не мысли, а программа — пусть так. Менее настоящим я себя от этого не чувствую. Я понял, что люблю жизнь и ненавижу бессмысленную смерть и пустое гниение. Мне приятно защищать тех, кто слабее. Мне понравилась свобода, но я пришел к выводу, что две главные вещи в моей жизни по-прежнему Братство и ты. Данс снова поднял на нее взгляд — спокойный и серьезный. От него по позвоночнику пробежали мурашки, а в груди стало горячо и тесно. — Наверное, я влюбился в тебя, когда увидел, как ты расстреливаешь гулей, — продолжил он, снова охрипнув. — Красивая, бесстрашная и смертоносная. Нездешняя. Такая яркая, что мне порой было больно на тебя смотреть. Потом, когда узнал тебя получше, пропал окончательно. Я жалею только об одном — что не сказал этого раньше... А сейчас уже поздно. Ты ведь не простишь меня? — было видно, что этот вопрос дался ему тяжелее, чем тот, про приказ Мэксона. Нора сделала еще шаг и приблизилась к нему почти вплотную. Их разделял только забор. Она не очень хорошо его видела — в глазах плыло, ноги подкашивались, а от грохота ее сердца сотрясалась земля. Кровь стремительно мчалась по венам, несла тепло и жизнь. Нора давно не чувствовала себя настолько живой. Она словно опять вышла из криокапсулы. Данс хотел что-то сказать, но запнулся. Нора сморгнула пелену и в свете, что зажегся в окне, увидела, как расширились его зрачки. Наверное, так же, как и у нее. — Нора... — ее имя, все же произнесенное срывающимся голосом, прозвучало, как мольба, как молитва. — Я не представляю, как без тебя жить. Затертая дешевыми романами до дыр, фраза сияла, как произнесенная впервые на только что сотворенной земле. Она была прямой и безыскусной, но в ней кипело столько неприкрытого чувства, что Норе казалось — ее вот-вот разорвет. Живому человеку не полагается столько счастья за раз. А потом невольно вспомнила шутливое признание Нейта — и образы двух мужчин наконец-то навсегда разделились в ее душе. «Я буду помнить тебя, милый, — подумала она. — Но теперь могу отпустить». Нора нашла ладонь Данса и осторожно вложила в нее свою руку. Так, будто это была не рука, а сердце. И он словно почувствовал это. Бережно поднес к губам и поцеловал — с такой бесконечной нежностью, что Нора уже не смогла сдерживать слезы. Данс мгновенно перемахнул через штакетник и крепко прижал ее к себе. От этого она разрыдалась только пуще, уткнувшись ему в грудь лицом. Он гладил ее по голове, целовал макушку и говорил, что она — свет и жизнь, лучшее, что есть на этой планете, что он убьет каждого, кто посмеет ее обидеть, и сделает все, чтобы построить мир, в котором она будет счастлива. А потом приподнял ладонями ее лицо и принялся покрывать поцелуями лоб и мокрые щеки. Лучший способ осушить слезы придумать было трудно — нежность переплавилась в обжигающую страсть. Они целовались, как сумасшедшие, наверстывая все упущенное время, обнимались так крепко, словно хотели слиться в одно целое — пока тело не начало выламывать от всепоглощающего желания. Дверь, открытая спиной Данса, едва не слетела с петель. Пока они добирались до спальни, опрокинули торшер, смахнули с полок и разбили пару ваз. Одежда, броня, оружие вперемешку летели на пол, срываемые нетерпеливыми руками. Они изучали друг друга с восхищением и жадностью, дарили себя без остатка и без устали, упоенно, самозабвенно, грозя обрушить и кровать, и дом, и весь мир вместе с ними. Их голоса, сливающиеся в унисон, полные невыразимого, бессловесного счастья, звучали до самого рассвета. — Рич, — пробормотала Нора под утро. — Это было извинение или разговор? — Гораздо большее, чем извинение. А разговор будет завтра. — Хоть намекни, о чем? — О Братстве. Я понял, что Мэксон ведет его не туда. И его надо остановить. Нора приподнялась на локте и воззрилась на него с изумлением: — Ты сейчас серьезно? — Потом поговорим, — усмехнулся он и поцеловал ее в висок. — Спи. Впервые за долгое время ей не приснилось ни одного кошмара.