Святая горчица и другие приправы

Констебль Скотланд-Ярда Персиваль Грейвс тяжело вздохнул, заметив ещё издали прикованную к ограде парка девушку. Она стояла с гордо поднятой головой, поэтому широкие поля шляпы совершенно не спасали ее лицо от дождя. Грейвс поежился, представив, как замёрзла и промокла девушка. Подойдя ближе, он узнал в ней даму, с которой буквально столкнулся в дверях их участка месяц назад. По словам констебля Ковальски, эта девушка, переодетая на тот момент в мужской костюм, хотела устроиться в полицию на работу. Грейвс тогда ещё искренне удивился, что ее не приняли — ведь машинистки и стенографистки им были очень нужны — но Ковальски усмехнулся, покрутив пальцем у виска и произнес: — Грейвс, эта сумасшедшая хотела быть полицейским! И вот сейчас эта юная неудавшаяся констебль явно не хотела сдаваться в достижении своих целей, только они стали другими, судя по надписи, прикрепленной к шляпке. «Выборы для женщин» гласил потекший синей краской лозунг. Грейвс снова вздохнул, невесело улыбнулся своим мыслям. С суфражистками он ещё не работал, и по рассказам парней из других участков, а также по статьям в газетах и распространяемым листовкам, у него сложился совершенно противоположный образ от того, что он сейчас видел. Ожидания его были разрушены, как только он встретился взглядом с этими широко распахнутыми карими глазами, что, казалось, смотрели прямо в его душу. Волосы, выбившиеся из прически, мокрыми сосульками свисали вдоль лица и липли к скулам. — Мисс, я констебль Грейвс, — Персиваль подошёл ближе и закрыл девушку от дождя своим зонтом, чувствуя, как тяжёлые капли забарабанили по его каске, — прошу вас отойти от ограды и не мешать общественному порядку, иначе я буду должен вас задержать. — Мистер констебль, — девушка грозно взглянула на Грейвса, а потом вдруг хитро улыбнулась, — у меня нет ключей от этих замков, — и девушка потрясла руками, прикованными цепью к решетке ограждения. Персиваль перевел взгляд на худые бледные запястья, что казались особенно хрупкими, опутанные крупными звеньями черной цепи. — А где же они, мисс? — Грейвс снова взглянул в ее красивое лицо. — Потеряла, — дерзко ответила девушка. — Хм, мисс, мне кажется сейчас не время для шуток, — устало произнес Персиваль, — вы можете заболеть. — С каких это пор полиция заботится о суфражистках? Мои коллеги по движению столько от вас натерпелись, но это не может остановить нас! Мы будем бороться за свои права, — воодушевленно произнесла девушка, не отрывая взгляда от лица Грейвса. — Мисс, простите не знаю вашего имени, боюсь я должен предложить вам продолжить вашу речь в участке, — Грейвс извлёк из кармана отмычку и показал девушке. — Я Порпентина Голдштейн, моя тетя Вида Голдштейн возглавляет движение за права женщин в Австралии, — девушка гордо выпятила подбородок. — Очень приятно, мисс Голдштейн, — ответил Грейвс и опустил зонтик на землю, вновь открывая девушку холодному дождю, — пожалуйста, сохраняйте спокойствие, я должен вас освободить. — Не смешите меня, мистер констебль, сняв эти цепи, вы не освободите меня от давления патриархального консервативного общества, — звонкий голос девушки раздался намного ближе от его уха, чем Грейвсу бы хотелось. В тот момент, как он вставил отмычку в замок у правой руки суфражистки, Персиваль почувствовал резкую боль в правой ступне. — Мисс Голдштейн, я считал вас доброй леди, но теперь я должен зафиксировать это, как нападение на представителя закона, — Грейвс нахмурился и посмотрел на девушку из-под густых бровей. Этот взгляд всегда несколько охлаждал пыл нарушителей. Но видимо, на девушку он не произвел должного эффекта, потому что она засмеялась: — Ох, простите, сэр, я оступилась. И вообще, я не стану подчиняться законам, в принятии которых я не участвовала, и власти, которая не представляет моих интересов. Грейвс решил не начинать спор, раздумывая, большой ли будет синяк на ступне после ее каблука. Он несколькими четкими движениями снял замки с цепей, и они с громким звоном рухнули к ногам девушки. Почувствовав свободу, Голдштейн резко метнулась в сторону, но мокрая длинная юбка липла к ногам и сковывала движения. Поэтому Грейвс, подхватив с земли зонт, в два шага нагнал девушку и крепко сжал ее локоть: — Куда же вы спешите, мисс, или вы хотите, чтобы я приписал вам побег? На что Голдштейн лишь дернула локтем так, чтобы ударить констебля в бок посильнее. — Что же я вам сделал, мисс? — удивленный такой агрессией, спросил Персиваль. — Такие, как вы, пытают кормлением моих подруг по движению, мешают нашей борьбе, — не унималась девушка. — Замуж вам пора, — произнес Грейвс, бросив быстрый взгляд на строгий профиль. — Типичный ответ мужчины, которому нет дела до желаний женщины, — возмущённо воскликнула Голдштейн, — я хочу иметь право решать, что я сама хочу делать со своей жизнью и своим телом. — Мисс, я вовсе не хотел вас обидеть, — произнес Грейвс, повернувшись к девушке и встретившись с серьезным взглядом карих глаз, — я просто хочу, чтобы вы боролись за свои права, не нарушая законов. — А мы и не хотим быть нарушительницами законов, мистер констебль, мы хотим их создавать, — произнесла девушка и отвернулась, продолжая молчать на всем пути до участка. Грейвс раздумывал над ее словами, украдкой рассматривая девушку. Он, действительно, понимал, что в ее речах есть истина. Ведь уже начало 20 века: вокруг происходят такие удивительные вещи, как полеты на самолёте, изобретение автомобиля, возможность запечатлевать события не только в статичных фотографиях, но и движение объектов на пленку, а женщины до сих пор не могут участвовать полноценно в жизни общества. Грейвс считал, что именно эти доводы, а не благодарная улыбка за горячий чай в участке, не притягательный взгляд темных глаз на красивом лице и не резвый ум и пылкий нрав, переубедили его предъявлять обвинения и задерживать суфражистку Голдштейн. Персиваль отпустил ее, выписав штраф, и под смешки и странные взгляды коллег проводил до выхода из участка. И вот спустя неделю скучных патрулей, опасных задержаний и ночных мечтаний о точеных скулах, розовых губах и хрупких запястьях Порпентины Голдштейн, Грейвс подошел к своему полицейскому участку и заметил столпотворение людей вокруг. Окна на первом этаже здания были разбиты. Протолкавшись сквозь толпу и войдя в помещение, Грейвс направился к своему столу, что стоял аккурат у разбитого окна. Все бумаги были завалены осколками и в самом центре стола лежал булыжник. Грейвс взял его в руку, и вдруг на стол соскользнула из- под камня свернутая бумажка. «Простите, мистер констебль, но если политики нас не слышат, удар нужно наносить по тому, что господа особенно ценят. Ничего личного.» Грейвс смял записку в кулаке и улыбнулся от предчувствия скорой встречи с этой просто невыносимой и тем самым настолько притягательной дамочкой.