Плантагенеты

— Да как ты смеешь, негодяй! — закричала вдруг Маргарет Бофорт. И когда масленые глазки супруга встречались с её жарко пылавшими очами, не приняла ни его улыбку, ни лживо-подобострастные кивки, но лишь холодно и презрительно отворачивалась. Видимо, он сделал какое-то неосторожное движение, потому что следом за этим раздались брань и лязг, а затем шум борьбы, когда графа схватили по знаку королевы. Дернулась было, но с места не двинулась, продолжая сидеть молча и стиснув челюсти с такой силой, что у нее подрагивала нижняя губа. Придворная дама и лекарь следили за ней с ужасом, время от времени кидая отчаянный взгляд на консорта, стоящего с непокрытой головой в грязи. Ей предлагали позор, унижение — бегство в чужие страны! Войска Тюдоров двигались на запад для встречи с деспотом, переправляясь где вброд, а где по мостам через реки и речушки. Каждый день обученный шпион приносил известия о приближении Йорка. Благодаря этим донесениям, знали, всего в нескольких километрах отсюда, на равнине, мятежники разбили лагерь. Сэр Джаспер подошёл к равнине с севера. Во всех отрядах знаменосцы несли знамёна и флаги своей правительницы. Местные жители выходили на дорогу, они, провожая войско, толкали друг друга и шептали: — Бог в помощь, Милорд! Смерть всем вашим врагам! Или — Пусть здравствует Ричард Третий! Его привезли рано утром. Бросая сабли и мечи, люди бежали к реке, надеясь переплыть на другой берег; кому-то было суждено бесславно утонуть. В конце концов были вынуждены признать поражение, что увязли, своим правым флангом обходя, намереваясь ударить в тыл. Полотнище с гербом всё в пятнах крови и лошадиной пене. «Не было рыцаря, достойнее во всей Англии!» — подумал Маргарет, стараясь не смотреть на тело, лежавшее у него под ногами. Но оно словно притягивало. Когда-то это был мужчина, родич, чье лицо смеялось и плакало. Теперь не было видно, лишь вызывающее ужас кровавое месиво. Брови Ее Величества на переносице, и в этом состоял единственный признак того, что она испытывает какие-то эмоции. Стэнли, раскрасневшийся и запыхавшийся, воскликнул:  — Бог мой, да Вы так же спокойны, как и несколько часов назад! Мы сдохнем, как крысы, а ненавистный претендент на венец имеет могучую, неудержимую, страшную силу! Заклинаю, покинем хотя бы Лондон. Пока говорил, удивление сменилось недоумением, а недоумение — гневом, вспыхнувшим в характере в тот самый миг, когда упомянул отступление. Играют, поддерживая на трон лишь того, кто удобен. И оставляют, едва ветер удачи переменится. О чём молятся нынче лорды? О том, чтобы как можно быстрей сошла в могилу следом за сыном? Предатели, псы недостойные! Непомерная гордость и властолюбие этой женщины слишком сильны. Они нерушимой стеной окружали сердце наследницы Ланкастеров и даже в этот тяжелый миг, когда она, быть может, рисковала быть атакованной, стена эта не дрогнет и не поддастся. Она была одна с этой гордостью, заключена с ней вместе в этой маленькой, тесной и душной тюрьме, именуемом дворцом, в жарком и грязном городе, который она ненавидела всей душой. — Я не стану обсуждать с Вами будущее короны, дорогой муж, — рыкнула она, и темные глаза ее ярко и сурово сверкали на бледном лице, охваченном молочной белизны покрывалом, — я разумею прежде всего насилие против чудовища и его приспешников. К чему это лицемерие? Вам ведь прекрасно известно, как травили и оскорбляли Нас в законных правах. Вам известно, что Глостер преследовал, и лишь вмешательство небесное не дало ему осуществить свой преступный замысел. Но — сам явится с повинной, меняться будем плоть за плоть. Напишите, напишите ему, что жив Эдуард, сын Эдуарда! Ее это забавляло — смотреть на синие жилы и красные пятна, которыми покрылась одутловатая фигура. Ночная молитва успокоила Бофорт. Она охотно умостилась на подушке, позволив служанке укрыть себя покрывалом, и почти сразу же забылась тревожным сном, который то и дело прерывался вздохами и стонами. Тихо, ни единого звука. Ветер колыхал брошенное знамя и пригибал траву. Осторожно поднимая ножки, Уля выбралась из шатра: молодцы-хранители возражать не стали. Равнина казалась безбрежной. Река спокойно несла свои воды, и тишину нарушали лишь шум воды да пение птиц. Поймала себя на мысли о том, что спокойствие это не может, не должно быть ничем нарушено. Но действительность рисовала изрытую конскими копытами землю и трупы, лежащих по обе стороны реки. Казалось, слышала, как крики, стоны и звон оружия заглушали звуки равнины. Неужели уж все кончено? Кто победил? Спасен ли цезарь? А что, если они убиты, а что, если теперь вдова? Отчаянье захватило сердечко. Разноцветные, красивые бабочки летали над мертвыми и полуживыми. Здесь и там были сломаны сучья, смята трава, свежие цветы обагрены. Солнце лило свои жаркие, отвесные лучи и сушило лужи. Она встряхнула головой, чтобы прийти в себя. Думать об этом пристало трусам, а мужчины рождены, чтобы сражаться. Сперва она увидела Ричарда, стоящего на коленях спиною к ней, уронившего голову на грудь. Оцепеневший, окостеневший изваянием, в серьезных боевых доспехах, не сумела удержать его, и вместе рухнули в песок и пыль. Девушка обхватила руками его плечи. Они были такими деревянными и неподвижными, что испугалась, хотя только что думала, что уже ничто не может ее испугать сильнее. — Tsar, — позвала она, беспомощно и отчаянно, и немного хрипло, так что едва узнала свой голос. — Господин мой… взгляните же на меня… Его трясло как в лихорадке. Он двинулся и еще мгновенье смотрел перед собой ужасно и непонятно, а потом вдруг разжал руку и поглядел кругом себя враз помутневше. С другого фланга кричали своё. Наконец две несущиеся навстречу друг другу армии столкнулись. Послышался звон щитов. Обезумевшие кони сбрасывали седоков и затаптывали их копытами. Ричард бился с неиссякаемой энергией. На том берегу его люди дрогнули! Он схватил под уздцы первого попавшегося жеребца, на котором не было тяжелой боевой сбруи, взлетел в седло и с криком пришпорил его, направляя в воды канала. Тот захлебнулся ржанием, взбрыкнул пару раз, но потом подчинился и пошел, разбрызгивая воду. Слышал, как Нортумберленд что-то кричит ему — должно быть, просит вернуться, — но не собирался стоять и смотреть на победу Алой розы. Он не думал в тот миг, что поступок его еще более безрассуден, чем весь план. Ему не хватало дыхания, будто он долго бежал, и в висках пульсировало, губы его усохли. Провёл по ним языком и взмолился о том, чтобы Бог дал ему силы в этом первом бою держаться как подобает члену своего рода. Ощутил, давящая боль появилась с левой стороны, а посередине груди будто открытый холод прошёл. Незаметно подъехал барон и, застав врасплох, выбил его из седла. Крича: «Смерть!» и «Сдавайся, самозванец!» — стоял наверху. Узрел попранный, обесчещенный символ своего дома, и, пошатываясь, поднялся на ноги, нашарил свой клинок. С трудом поднял отяжелевший меч и, шепча одними губами, принялся мстить. Они схлестнулись в схватке, еще более свирепой, чем та, от которой только что горело поле. В себя пришел под деревом. Храбрая «У» нежно отирала водой, пытаясь заодно что-то делать с волосами — липли ко лбу его и бровям. Народ приветствовал короля, пением своим и своей силой озаривший долину, и от фантазии о том, что говорили друг другу в Лондоне, у него все мелькало кругом. Только теперь, когда накал страстей снизился, он почувствовал запах и тошноту. Изменников нашли, слепец ложный, что яд готовил и колдовал. Узнавал, узнавал почерк своей невестки Вудвилл. В эти дни с Йорком была еще одна перемена. Строгий к себе, неуклонно прошедший школу нравственного самоулучшения, он считал себя вправе быть строгим к другим, и, временами, его строгость могла даже иногда показаться жестокостью. К тому же деятельная жизнь, посвященная всецело святой и великой для него цели, жизнь, сопряженная со многими огорчениями и даже ударами, развила в нем характер, иной раз тяжелый. Скорбя по Энн, твердо решил про себя, что больше не допустит любовных чувств. Ныне положил, что судил очень резко: бедная девочка с иной половины мира и юная. «Что она за человек?» — вдруг поразился тому, отчего сей простой вопрос ни разу прежде не посещал его. Да, чертами необычна для Англии, но хороша собой, перед трудностями стойка и как спутница внимательна. — Благородная леди, Вы позавтракаете со мной? Не сдержанная и полная загадок таила в себе чары. С удивительным легкомыслием и почти детской беспечностью, без всякого повода переходящая от самого безнадежного отчаяния к самым необоснованным надеждам, способная забыть любое горе потому, что впереди только лучшее, и радостно воскликнуть, улыбаясь сквозь еще не просохшие слезы. Выйдя из темницы, обрела сочные краски и чудный цвет. Даже бусы из красного коралла, что тугой змеей обвивали ее тонкую шею, напоминали о грехе. То, что надломилось в нем, жаждало срастись, распрямиться. В его идеальном плане есть один изъян: никогда не станет ей братом во Христе и не сможет принять только как сестру.