Огненная чайка

      Дни были однообразными. Потолок. Лампы. Уколы. Еда. Сладость. Таблетки. Мелькающие белые халаты. Я вцеплялась в любое нарушение этой унылой повседневности. Например, в чёрное пятно мухи. Она шутро ползала по потолку, едва слышно жужжа. Вскоре она улетела, а я начала плакать и ёрзать в постели. И после это переросло в истерику.       — Я НЕ МОГУ ЗДЕСЬ НАХОДИТЬСЯ! КАК ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО ЭТО МЕСТО ДАВИТ НА МЕНЯ?! ЭТО НЕ БОЛЬНИЦА — ЭТА ТЮРЬМА! НЕМЕДЛЕННО ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА! НЕ-МЕД-ЛЕН-НО!       Меня скрутили. Я вырывалась, брызгалась пеной, закатывала глаза, визжала, плевалась, царапала санитаров, била их, пинала, проклинала. Меня крыли матом под замечания доброго психиатра в очках. Эта добрый психиатр — единственный лучик света здесь, и если бы не она, я бы давно рехнулась и передушила тут всех.       Дальше был сон. А после сна — сладость и больная голова. Несколько дней я находилась как бы в оцепенении. Или то были не дни? Я потеряла счёт времени. Всё смешалось в единую кашу, все звуки — в единую какафонию. Лекарства выкачали из меня силы злиться. Осталось лишь на дне моего сознание навязчивое желание что-то сказать Нелли.       Мистер Эррони приходил, задавал дежурные вопросы, устраивал тесты. И в один прекрасный день сообщил:       — Радуйся: если твоё состояние не ухудшится, тебя в скором времени переведут в общую палату.       — Я рада.       — Хорошо, отдыхай.       Он вышел, захлопнув дверь.       «Я и так отдыхаю. Целыми днями отдыхаю. Интересно, когда я смогу отдохнуть от этого отдыха?»       Тупое равнодушие. Навязчивая одержимость. Мне нужно сказать Нелли что-то. Но что? Что? Это не даёт мне покоя. Я запуталась в своих мыслях, и порой мне казалось, что это уже не я.       Что-то новое рождается во мне. А может, оно всегда во мне было?       Лапмочка мигает. Её давно пора поменять, но никто не хочет. Всем лень. И не надо. Тут всё старое, застыло во времени. И эти пыльные коридоры, надписи на стенах, грязная плитка туалета, хорошо спрятанные окурки в туалетах, скрипящие качели в саду. Анахронизм. Вневременные чертоги.       — Собирайся. Тебя переводят в общую палату.       «Чему там собираться? У меня никаких вещей с собой».       Меня встречают родители. Дали мне стопку журналов, шарфик, шапку, свитера, платья, юбки, брюки. Подачки строго проверялись персоналом. Потом отводят в общую палату. Я открываю скрипучую дверь в невиданный, крохотный и замкнутый мир. Пахнет порошком, спиртом и мятой. Только одна кровать занята. То была Нелли. Она усердно переплетает косички, ей помогает Ромео.       — Зои! — вскрикивает она, заметив меня.       Нас оставляют. Она кидается мне на шею. Ромео приветственно кивает.       — Какой сейчас день? — спрашиваю я.       — Пятое ноября, — радостно отвечает Нелли. — Ты всё пропустила.        — Ничего, скоро зима, — успокаивает Ромео. — Всё наверстаем.       Он вертит в руках радиоприёмник.       — Ты его настроить забыл, — всовывается в дверной проём девочка.       Я сажусь на кровать рядом с Нелли и Ромео. Радио громко шипит, Ромео шипит вместе с ним. Нелли покатывается со смеху.       — Как забыл, если не забыл? — огрызается Ромео.       — Вот это колёсико, — устало сказала девочка.       Она протягивает руку и вертит колесико. Вскоре сквозь шипение начинают пробиваться обрывочные звуки песни. И этого хватило, чтобы Нелли оживилась, а девочка скривилась.       — О нет, только не он, — простонала девочка.       — Мариам, ты ничего не понимаешь в хорошей музыке, — снисходительно сказала Нелли.       — Давайте на моё переключим, чтобы никому не было обидно, — миролюбиво предложил Ромео.       — Опять канал для латиносов? — разозлилась Мариам. — Вы мне не даёте слушать мою любимую музыку! То визги, которые обожает Нелли, то мексиканские мяукания! А я, может, блюз хочу послушать…       — Это ещё хуже, чем-то, что слушает Нелли, — сказал Ромео.       Я молча подошла к радиоприёмнику и переключила на какую-то станцию. Заиграл рок-эн-ролл.       — Дискотека! — воскликнула я.       Потом вскочила на кровать и принялась танцевать. Нелли засмеялась и присоединилась ко мне. Мы взялись за руки и принялись лихо отплясывать сальсу. Ромео хлопал в ладоши, Мариам хлопнула себя по лбу. Забавляясь над испанским стыдом девочки, мы хором подпевали:

Ты не кто иная, как охотничья собака, Которая всё время лает. Действительно, ты никогда не ловила кролика, И ты не друг мне!

      И сказать, что у нас не было слуха — ничего не сказать. Мы были бездарностями. И нам это нравилось. Это была моя первая тёплая компания. После мы не один раз так собирались. Сбегали во время отбоя, негромко включали радио, сооружали палатки из подушек и одеял и прятались там, представляя, что сидим в пещере у костра и рассказываем истории. Иногда к нам приходил Брайан, приносил гитару и пел. В основном то были «Вкус мёда» и «Лестница в небо». Играл отлично, а вот пел — не очень. И примечательно то, что мне ни разу не удавалось поговорить с Нелли. Даже когда пришла Кларисса. Девочка из клуба шахмат, тихоня, известная своим странным поведением в начальной школе и удивительными россказнями о её снах. Мы её приняли к себе, но было уже не так весело. Замечала это только я, чувствуя отчуждение. И его источником была она. И потому я втихую начала её ненавидеть.       Вместе с ней пришёл Блейн. Ужасная язва, рисующий срамные места и ничего кроме них, и жутко невыносимый тип. И в то же время самый проницательный человек во всей больнице. Быть может, и во всём городе. Мудрец с плащом из Млечного Пути. И глаза золотые, как лава, как янтарь, как Солнце. И он был жутко влюбчивым типом. Достаточно было не послать его — и он бегал за тобой хвостиком, посвящая тебе «портреты». Но наших девочек такие ухаживания совершенно не трогали. Они, конечно, любили его, трепали по голове, тискали, хохотали, а порой убегали от него, но становиться его музой не желали.        — Гляди, Нелли, что я нарисовал!       Показалась голова Блейна. Он демонстрировал нам гигантский лист с не менее гигантским рисунком. Мариам закричала и чуть не свалилась с кровати. Ромео прикрыл глаза руками. Нелли заржала. Кларисса сморкнулась и принялась кашлять.       — Что же ты свою специализацию расширять не желаешь? Порисуй, например, лица…       — Это лицо! — не своим голосом закричал Блейн. — Не видишь, что ли?!       — Не вижу! — вторила ему Нелли. — Это гениталии!       — Вы можете заткнуться?! — заорала я. — Музыку из-за вас не слышно!       Приёмник работал с перебоями. Каждый из нас предлагал разные способы его починки. Мариам штудировала справочники. Брайан без конца крутил колесики и нажимал на кнопки. Ромео просто стучал по нему. Но ничего не помогало. Посему я в тот момент сидела злая и раздражённая, битый час пыталась понять, что с ним не так.       — Да забей ты на него, Зои, — положил мне руку на плечо Ромео. — В зале проигрыватель есть. Без этой развалюхи обойдёмся.       Делать было нечего. Я спрятала его в шкафу в соседней палате, забросала вещами и с тяжёлым сердцем вернулась, мысленно прощаясь с нашим старым приятелем.       — Да ладно, не кисни, подруга, — вскочила Нелли. — Сейчас телек обещали включить.       — А у нас он есть? — хмыкнул Ромео. — Я думал, это просто декорация.       Мы всей компанией бросились в зал. По телевизору шёл мультик про Чипа и Дейла. Перед ним образовалась толпа, регулируемая санитарами. Мы протиснулись вперёд, чем навлекли на себя неодобрительные взгляды и брань, уселись и принялись смотреть. Телевизор — всегда радостное событие, потому что редкое. Сколько раз была тут, а застала его включённым всего два раза, не считая этот.       — Разве я настолько плох? — прошептал Блейн.       — Вовсе нет, — улыбнулась Нелли, сверкнув брекетами.       — Заткнитесь, — прошипел Ромео.       Блейн обнял Нелли, та положила голову на его плечо. Мариам скривилась, а я улыбнулась. Но тут же меня полоснуло жуткое чувство. Как только мультик закончился, я шепнула Нелли, что мне нужно поговорить с ней наедине. Блейн с Ромео заинтересованно на нас посмотрели, а Мариам неодобрительно покосилась. Кларисса шёпотом пожаловалась, что у неё нестерпимо болит горло и с утра мучает температура.       Мы пошли с Нелли в служебный туалет, который служил курилкой, беседкой, местом для свиданий — для чего угодно, в общем, но не для справления нужны. Медперсонал ходил в туалет на другом крыле, потому что в этом всё было раздолбанно, прокуренно и воняло так, что можно было задохнуться.       — Что такое?       Нелли устроилась на подоконник. Её трясло от смеха. Проницательностью она не отличалась.       — Нелли, меня постоянно преследует такое чувство, будто тебе что-то угрожает, — сказала я.       Она резко побледнела.       — Это всё началось с Кларриссы. А может, с белого платка. А может, и с того, и с другого. Хотя, всё-таки с Клариссы.       — Что? Кларисса? Платок? Ты можешь выражаться яснее?!       — Просто я заразилась от неё гриппом. Горло очень болит. Даже говорить больно.       — Поэтому ты пропустила завтрак?       — Да. Не перебивай меня. Короче, потом у меня начался насморк, и я нашла платок. Белоснежный такой, даже жалко было его пачкать. Но я всё-таки высморкалась в него и спрятала в шкаф. А ночью я увидела свою смерть. Утром платок исчез.       — Ты… что?!       — Увидела свою смерть. Ты дрыхла, как убитая, а я побежала к мальчикам. Когда в палате двое Знающих, я скорее побегу туда, чем обращусь к тебе, уж извини.       Да. Точно. Знающие, прозвища, Грань, Иные. Я что-то слышала об этом, но мне такая жизнь казалась далекой и недоступной. Я не была её частью. Пока.       — Королева предложила мне выбор. Уйти с ней или остаться. Вырваться или умереть. Я предпочла второе. Вечность думает, что из-за Королевы я умру. Что если бы не она, то не было бы никакой опасности. Быть может, это и так. Но она предложила выбор. Она не хотела моей смерти. Но, когда дело касается меня, Вечность не отличается рациональностью.       — Почему же ты предпочла умереть? Если верить рассказам этих… Иных, то Грань — это хорошо.       — Не совсем. За всё платят. Королеве пришлось отречься от всего, что любила, чтобы стать серым кардиналом больницы. Я не хочу быть частью Грани. Не моё это…       Она подобрала окурок, повертела его в руках и бросила. На стене зарябили надписи. Я снова почувствовала сладковатый запах.       — Зато её частью можешь стать ты, — повернулась она ко мне. — Ты Буревестник, я это при первой встрече поняла. В какой-то степени ты Джонатан Ливингстон, чайка-мечтатель. И в какой-то степени ты несёшь на крыльях шторм. Нет, это не будущее, это настоящее: просто ты, пролетая над морем, видишь, как вдали рождаются гигантские волны, и летишь оповещать моряков и жителей берега. Но можешь ли ты что-нибудь изменить? В конечном счёте, у каждого из нас есть выбор.        — Только верный ли он? — спросила я.       — Для меня верно лишь остаться. Я не смогу быть частью Грани. Она плохо на меня действует.       Нелли грустно улыбнулась.       — Вечность меня обычно называет Травницей. Я ещё летом готовила вкусный чай. И цикорий таскала. Весело было… Уже не посидим так. Ты меня подмени, ладно?       Она рассмеялась. И с каждым смешком она разбивала моё сердце. Один смешок — один осколок.