Огненная чайка

      — Давай, шевелись. Я ждать не буду.       Мы шли по пыльной лестнице. Его фигура маячит далеко впереди. Я едва поспеваю за ним. Мы выходим в тесный коридор, подходим к ржавой двери. Ромео взламывает замок и открывает дверь…       Нас обдаёт запахом пыли, старой бумаги и дерева. В тёплом пепле погребены игрушки, волчки, погремушки, соломенные куклы, тетрадки с однотонными обложками. Едва слышно играла музыкальная шкатулка. И, кажется, я узнала эту мелодию…       У окна, купаясь в лунном свете, стояло пианино. Искореженное, кособокое, но всё же пианино. И даже стояла нотная тетрадь.       — Ты знала, что Вечность был пианистом? — тихо спросил Ромео.       — Что? — обалдела я. — Вот это разносторонняя личность.       — Он ненавидел этот инструмент, потому что с ним были связаны плохие воспоминания. Но потом я привел его сюда, и он заиграл. Как он играл… На этом пианино любой может сыграть, если его коснется лунный свет. Но так, как Вечность, не сыграет никто.        Я тронула клавиши. Они были тёплыми, гладкими. Принялась играть произвольную мелодию, но получалось у меня неважно.       — Он мог без нот сыграть, — сказал Ромео. — Мог подобрать их на слух и воспроизвести по памяти в три часа ночи. Спросонок. Через десять лет после того как услышал мельком один раз.       — Да прям уж, — рассмеялась я.       — Ладно, мы не за этим сюда пришли, — сказал Ромео.       Он лёг на тёплый пепел. Я плюхнулась рядом с ним.       — Не делай ничего, — сказан он. — Я сам всё сделаю.       Мы взмыли в небо, обрастая перьями. Внизу был город, пестревший крышами, фонарями, заснеженными газонами. Мы поднимались всё выше. Я взмахивала своими крыльями, чувствуя небывалую свободу и лёгкость. Мне казалось, что я сверну все горы мира.       — Скажи, какая я птица? — спросила я Ромео.       — Чайка, — удивился тот. — Кто же ещё?       Сам он был острокрылым стрижом с точёным клювом и дерзким взглядом блестящих глаз. Он летел впереди, рассекая воздух, и указывал мне путь.       — А куда мы летим? — спросила я.       — Через океан, — ответил он.       Город сменился заснеженной пустыней. До самого горизонта не намечалось никаких деревьев, только редкие заброшенные постройки: засправочные станции, магазинчики, хижины, фермы… Вот и моя была ферма. С голым пшеничным полем, на котором теперь, увы, ничего не росло, загон, хлев, маленький кирпичный домик. По дороге на всех парах мчалась машина, в которой сидела молодёжь.       — Летом здесь красивее, — заметил Ромео. — Жаль, что тогда я не взял тебя с собой.       — А я тогда только на терапию ходила, — сказала я.       Если бы я могла показать ему язык, то я бы показала.       Дул холодный и пронизывающий ветер. Он залезал под оперение, подталкивал сзади, гнал тучи к югу. А впереди маячил город, как дворец в Ксанаду. Как и всегда, он был полон огней, придорожных кафе, гостиниц, цветов, гирлянд, уличных музыкантов и художников, продавцов жаренных каштанов. Неудивительно, почему все рвутся сюда. Если тот город давит, то этот освобождает.       Зимний пляж — это пристанище одиноких, поэтов, художников и мечтателей. Они сидят на голом песке и задумчиво смотрят вдаль или же бродят вдоль кромки воды. Выше на скале стоял реабилитационный центр — предмет мечтаний наших. Попасть туда — это лучше, чем попасть на Карибы или Гоа. Цветы, кафе-веранда, балкон с видом на закат, музыка, доносящаяся из города, и пляж совсем рядом. Окна в комнатах выходили на море, и больные засыпали под шум прибоя, и снились здесь только самые лучший сны. Понятно, почему стоил он таких бешеных денег.       Но нам нужно было лететь дальше. Вскоре и город, и реабилитационный центр остались позади, сделавшись маленькими, далёкими и недостижимыми. А впереди была только гладь океана, волны, белая пена и облачное небо.        — Думаешь, долетим? — спросила я.       — Долетим, — твёрдо ответил Ромео.       Я отражалась в воде. Белопёрая чайка с чёрными «перчатками» на крыльях. Я гордо выпятила грудь.       — Быть может, я и вправду Джонатан Ливингстон, — сказала я.       — Наверное, — отозвался Ромео.       Пейзаж не менялся: море, небо, отражение. Ни шторма, ни вечера. Крылья начинали затекать.       — Я устала, — пожаловалась я.       — Устала? — недоверчиво переспросил Ромео. — Ты птица, если что. Как ты можешь устать летать?!       — Ну, ходить я тоже устаю, — пробормотала я.       Ромео устало вздохнул.       — Ещё немного осталось.       — Ну да, другой континент — это так близко…       — А мы летим не на другой континент. Мы летим в Огненную Землю.       — А такая есть? Круто!       — Да. Самая южная точка Америки.       Он вдруг резко повернул в сторону.       — Потерпи, ещё немного осталось.       Я напряглась. Ради Огненной Земли можно и потерпеть. Потерпеть и затёкшие крылья, и раздражение, и скуку.       Вскоре мои мучения были вознаграждены, и вдали замаячила земля. Вопреки моим представлениям, то был скалистый берег с пингвинами, маленькие и уютные домишки и заснеженные горы.       — Где же тут огонь? — спросила я.       — Посмотри вниз.       Горело множество костров. Дым, затмевающий звезды, огни, тянущиеся к небу, отражающиеся на льду о свет в домах, и бенгальские огни, и алый закат, отражающийся в море и окрашивающий небо.       — Мореплаватели, впервые прибывшие сюда, увидели множество костров, разжигаемых туземцами. И поэтому назвали это место Огненной Землёй.       — И впрямь, — восхищённо сказала я, — Огненная.       — Ой!..       Мы снова были на чердаке. Ромео закашлялся. Я испуганно посмотрела на него.       — Всё в порядке? — спросила я.       — Да, — процедил Ромео. — Просто слишком долго продержался. Мой рекорд, знаешь ли.       — Знающие могут такие штуки? — спросила я.       — И не только, — сказал Ромео.       — Вот бы стать одной из вас…       — Не надо это тебе. Тьмы в тебе нет, но не твоё это.       — Ой, да ну тебя.       Он закашлялся ещё больше, согнувшись в три погибели.       — Эй, не стоило так напрягаться…       — Ради тебя не жалко, — улыбнулся Ромео.