Огненная чайка

      Она умерла в пять часов утра. Сквозь штору пробивался рассвет, по стеклу скатывались капли дождя, небо было голубым с фиолетовыми облаками. Она не дождалась цветения сирени и черемухи, не дождалась дуновения южного ветра и весенних ливней. Я уверена — зефир бы её согрел. Но теперь она холодна и бледна. И сердце Вечности остыло навсегда, той весёлой искринки больше не было в её золотых глазах.        Когда её уносили, мы всей гурьбой провожали Халатов, несмотря на то, что нас пытались прогнать. Я видела её посиневшее лицо, закрытые глаза, тень ресниц, раскиданные спутавшиеся волосы, круги под глазами, впавшие щеки. Никто не думал, что всё так выйдет. Никто не думал, что мы потеряем её. Никто не думал, что она выберет смерть.       После этого в больнице царила атмосфера отчужденности и было холодно, несмотря на то, что близилась весна. Но потом её забудут, как забывают всех ушедших. Сюда приходят и уходят, и мы друг другу лишь попутчики.       Мы продолжили жить дальше: жгли костры, убегали по ночам, делали цветы из бумаги, рисовали, пели под гитару, сидели на крыше, носились по саду, но что-то изменилось, неуловимо, и потому вынести это было невозможно. Поэтому Мариам ушла, не выдержав нагнетающей атмосферы и в особенности пустого взгляда Блейна.       — Странно. Что я в ней нашёл? — спрашивал он, вырезая из бумаги. — И что она нашла во мне?       — Она не пугалась твоих рисунков, — сказала я. — И не видела в тебе всезнающего мудреца.        — Тоже мне, причина, — рассмеялся Блейн.       Он закончил свой цветок. Белый, с жёлтым в центре. Много-много таких цветочков на извилистой ветке, сделанной из картона.       — Я ей постоянно дарил такие букеты, — сказал он. — Зимой ведь цветов не нарвёшь.       — Так даже лучше, — сказала я. — Цветы сорвать каждый может. А вот сделать… Я бы не смогла. Лепёшки какие-то сморщенные всегда получаются.       — Вот и у меня сразу не получилось. Но мне хотелось ей подарить что-нибудь этакое. Только ей. Белые цветы, как на её платье. Она его часто рвала о ветки деревьев и никак не могла нормально зашить. Ромео пришлось каждый раз распарывать и заново зашивать. Потом ему это всё надоело, и он решил научить её сам… В итоге оба так расбушевались, что чуть в одиночку не попали.       Он глухо засмеялся. Мне стало страшно.       — Не надо, — попросила я. — Когда тебе смешно от того, что больно, это признак того, что ты сходишь с ума.       — Ну надо же, какие мы посвящённые. А то, что мы в психушке — это не признак? — съязвил Блейн.       — Да мы тут как на курорте, — хмыкнула я. — Какая же это психушка?       — И то правда, — согласился Блейн. — Я был в психушке в другом городе. Вот там действительно психушка: с режимом, как в армии, с решётками на окнах, таблетками на завтрак и прогулками под наблюдением медперсонала. Да и больные там другие…       Он положил цветы в вазу на окно. Они смешались с другими: красные маки Ромео, моя ветка сакуры, жёлтые тюльпаны Клариссы.       Последняя была легка на помине. Открыла дверь, замерла в проёме. Лохматые волосы, стеклянный взгляд, худые руки, торчащие кости на запястье. Блейн сморщился, как будто съел лимон. Я схватила его за руку и повела прочь из палаты.       — Куда? — удивился он. — У меня терапия через десять минут.       Я не отвечала. Мы спустились по скрипучим деревянным ступенькам крыльца, вышли по каменистой тропинке в сад. На деревья были развешены гирлянды, привязаны цветы из цветной бумаги и фенечки.        — Чувствуешь? — спросила я.       Подул тёплый ветер, принёс запах талой воды, корицы и мокрой травы. Запах приближающейся весны.       — Да… — сказал он. — Скоро весна. А за ней лето. Как думаешь, каким оно будет?       — Очень хорошим, — сказала я. — После него останутся светлые воспоминания.       И то была правда, уж я-то знала. Конопатое, цветущее лето. Самое лучшее лето.       Я шла по направлению к кухне, чтобы взять стакан лимонада. На скамейке возле кабинета Ласки сидел, сложа руки на коленках… Эрик, собственной персоной. Он ослепительно улыбнулся, сощурив зелёные глаза.       — Какая встреча, — сказал он. — Думала от меня скрыться? От судьбы не убежишь, сладенькая.       Я воздела руки к потолку.       — За что мне такое несчастье?       — Ты хотела сказать «счастье»? — хмыкнул Эрик. — Согласись, я ведь такой лапочка.       — Да, настолько лапочка, что я  вынуждена тебя покинуть. Не могу вынести твоей убийственной харизмы.       Я побежала сломя голову на кухню. Осушила стакан лимонада. Потом ещё. И ещё. Успокоилась. Вернулась в палату. Легла в постель. И тут в палату вплыла чёрным лебедем лучшая подруга и по совместительству причина моих неприятностей.