Огненная чайка

      Июнь сопровождался песней цикад, запахом горячих грязных волос и запекшегося пота, полуденной негой и ощущением сухости в горле. И чем жарче становилось, тем более ухудшалось моё состояние, тем ближе подступало ко мне прошлое, тем больше раскрывалась дверца ящика Пандоры.       Когда вернулся Блейн, мне стало легче. Вдвоём мы с ним гуляли по крыше, воображая, что линия горизонта — океанская гладь. Он мне рассказывал о севере и юге, о горах и морском дне, о забытых мелодиях и сожженых рукописях. Мы не говорили, подобно «образованной молодёжи», о классике литературы, философии и иных мирах. Мы говорили о том, что здесь и сейчас, о том, что было и всегда будет. Мы не тянулись к звёздам — нам хватало блеска воды и солнечных зайчиков. А иногда мы заходили на чердак, и он играл на пианино. Сначала неуверенно, нехотя. Ромео говорил, что сначала он чуть ли не шипел при виде этого инструмента, а сейчас он играл, закрыв глаза, повторяя пение соловья, свист ветра и шум прибоя и листвы.       — Дед заставлял играть меня на этом инструменте, — говорил он, — Кровь стекала с моих пальцев, окрашивая клавиши в красный. На концертах многие плакали, но они не знают, что это кровавые песни.       Он сжимался от страха, делаясь вмиг беззащитным и маленьким.       — Ты знала, что многие пианисты и скрипачи ненавидят музыку? Что многие балерины видят станок в кошмарах? Искусство построено на реках крови. Гении дома выпускают свои когти, а в глазах публики остаются вдохновенными служителями народа, преданными вечным темам.       В те минуты даже воздух становился плотным. Он пугал меня, и я просила его прекратить. И тогда он делался прежним добродушным и слегка язвительным пареньком.       Не открывай ящик, Пандора.       Эрик мог веселить меня, устраивать всякие шалости подобно Карлсону, но он мог лишь заглушать. Быть может, он и шумел, чтобы перебить свой внутренний крик. А может, я опять делаю из окружающих лирических героев.       Меня пичкали таблетками, кололи, донимали терапиями, мистер Эррони всячески меня унижал, выворачивая мою душу наизнанку, и потому мы с Эриком отыгрывались на санитарах. Угоняли тележки, я сидела, он вез, а иногда мы устраивали гонки с Клэр и Ромео, а Блейн с ехидным видом мелкого предпринимателя принимал ставки. Дрались едой в столовой, порой устраивая масштабные войны. Рисовали на стенах, писали всякие глупости, бегали по коридорам во время отбоя, подсовывали санитарам крыс, жуков, тараканов и пауков, соревновались в небылицах во время групповой терапии. Победу присудили Эрику: он создал целую эпопею об инопланетном жителе шкафа, являющимся носителем коллективного сознания межгалактической империи колонизаторов, присланным, чтобы поработить человеческий вид.       А потом к Эрику присоединился Саймон. Он прибыл одновременно с вернувшимся Блейном. Саймон был удивительно лохматым, небритым, похожим на Йети, а на руках у него были нарисованы созвездия. Когда я его впервые встретила, он сидел на скамейке возле кабинета мистера Эррони, сложив руки и выпрямив спину, как школьница на общем фото. Возле сидел Эрик, жеманно что-то ему рассказывая, держа в руке стакан с трубочкой и кусочек лимона, нанизанном на зубочистку.       — Эрик, ты отпочковал себе собрата? — удивилась я, — Что это за кадр?       — Если я Эрик Первый Препротивнейший, то он Саймон Второй Придурочный, так сложно догадаться, что ли? — проворчал Эрик.       — А почему второй? — села я рядом с Саймоном.       — Потому что первый у нас я, — Эрик чуть ли не светился от гордости, — И только я. А он — моя правая рука.       — А я думала, я твоя правая рука, — обиделась я.       — Ну, ты моя правая нога, — примирительным тоном сказал Эрик, — Тоже очень ответственная должность.       — А ты у мистера Эррони, что ли, наблюдаешься? — спросила я. — От всей души сочувствую тебе.       — Что, настолько всё плохо? — испуганно спросил Саймон.       — Конечно! — оживился Эрик, — Ты не представляешь, что только с ней не делали! И запирали в изоляторе, и привязывали к кровати, и кололи парализующее, и лечили электрошоком, и даже провели лоботомию! Теперь она матерый псих, прикинь!       — Обычно после лоботомии становятся овощами, — заметил Саймон.       — А она у нас особый случай, — хмыкнул Эрик, — она так просто не сдастся. Она ведет кровавую войну с карательной психиатрией, принявшей облик гуманистической.        — Да ладно? И скольким психиатрам она расцарапала морды?       — Какое «расцарапала»? Бери выше! Она троих убила, нескольких избила, во всех кидается фекалиями. Видел лысину мистера Эррони? Это она сделала!       — Нифига себе! Это её голоса научили?       — Это она голоса учит! Корону Зои — королеве психов!        Эрик вскочил, поставив ногу на скамейку, и принялся декламировать, и вскоре его подхватили другие голоса:       — Корону Зои! Корону Зои! Корону Зои!        Я громко хлопнула себя рукой по лицу. Из кабинета вышел разъяренный мистер Эррони и накричал на нас. Схватил меня и Эрика за ухо, потащил в кладовую и запер там.       — Всё, это было последней каплей! — надрывался он под наш перекрестный смех, — Вы уже всех сотрудников достали! Сколько можно вести себя, как обезьяны?!       Он запирает дверь на ключ и уходит. Мы остаемся с Эриком одни в полной темноте, и мне это жутко не нравится.       — Помнишь, как я говорил? — смеётся Эрик, — надо уметь находить во всём позитив. Кладовка — это же целый лабиринт! Здесь столько всего интересного можно найти!       — Например, вход в Нарнию, — съязвила я.       — Или в Средиземье, — поддержал Эрик.       Я наткнулась на что-то гладкое и холодное.       — Баночка? — я недоверчиво ощупала её, — Да, и впрямь стеклянная банка. Только вот с чем?       — С маринованными человеческими мозгами, — осклабился Эрик, — Это осталось от тех, кто насолил мистеру Эррони.       — Что?! — обалдела я и выронила банку.       Запахло спиртом и чем-то ещё.       — Ха, да ты чего? — рассмеялся Эрик, — Это же просто лекарство! Ой, не могу, видела бы ты сейчас свою рожу!        — Перестань, Эрик, — взмолилась я, — Я итак вся на нервах, я ненавижу замкнутые тесные пространства. Особенно если темно! А почему нас никто не слышит?.. Действия мистера Эррони же неправомерны. Почему ему никто не помешал?       — Ну, во-первых, нас вся больница ненавидит, причем по моей милости, — хмыкнул Эрик, — А во-вторых, отсюда не очень-то хорошо слышно. Да и в третьих, здесь довольно малолюдно, ближайший кабинет принадлежит семейному психотерапевту, который плохо слышит.       — Значит, нет спасения?       Я скатилась вниз по стенке, сев на колени. Закрыла лицо руками. Мне хотелось заплакать, но это бы дало Эрику материал для новых шуток и подколов.       — Нет спасенья, нет возврата, — мрачно сказал Эрик, — Мы сгнием здесь. Сожрем друг друга своим безумием. И темнота будет проводником. О, она отличный проводник.       Внезапно он расхохотался. Я вжалась в стенку, мысленно моля хоть кого-то услышать нас и прийти на помощь.       — Интересно, чье безумие победит? — спросил он скорее самого себя, чем меня, — Хотя, нет… Мне больше интересно, как долго ты будешь держать ящик Пандоры закрытым? Может, тебе подсобить, а?        — Эрик, пожалуйста, замолчи, — сказала я дрожащим голосом.       Мне стоило заткнуться. Но было поздно. Он почувствовал мой страх и его это сильнее раззадорило.       — Эй, птица-буревестник, хочешь, смочу твои крылья кровью? Летать ты не сможешь, зато твоё оперение станет ярко-красным. Разве не красиво? Прямо как Ворон! Только без тьмы. Только тебе не поможет какая-то там муза.       Я беззвучно заплакала. Меня трясло и бросало в жар, голова буквально трещала по швам.       — Давай, Буревестник, я подсажу тебя поближе к огню. Ты загоришься, но зато почувствуешь пламя на вкус! Поцелуешься с костром по-французски. Давай! Вкуси все оттенки эмпатии, это ведь неизбежно, и ты это знаешь. Ты сгоришь, так какая разница, сейчас или потом?       — Нет! — хотелось закричать мне, но вышел сдавленный хрип, — Я хочу ещё пожить. Я так просто не сдамся.       — Бла-бла-бла. Громкие речи, но за ними прячется страх. Прыгай ко мне, сестренка. Почувствой мой огонь на вкус.       Я услышала, как он начал подбираться ко мне, гнусно хихикая и зовя меня «кис-кис-кис». Я нащупала осколок банки и выставила его вперед.       — Не сопротивляйся, я только выпущу твою кровь, черной её заменять не стану. Я это не умею! Хотя, быть может… Знаешь, а мне интересно, как ломаются люди.       Он подбирался всё ближе и ближе, и я чувствовала его горячее дыхание, слышала едва слышный хрип, доносящийся из его груди, чувствовала вкус своей слюны, наполняющей мой рот так быстро, что я не успевала её проглатывать. Не отдавая себе отчета, я полоснула осколком по нему.       Кровь! Кровью окропились белоперые крылья.       Чувствовала теплое и мокрое на моих руках и лице. Слышала его крик, хрип, бульканье. Яркий свет ослепил меня. Раздались шаги, голоса. Замелькали руки. Я потеряла сознание.       — Очнулись?       Этот голос был женским, бархатистым, мягким и вкрадчивым. Ласка.       — Что случилось? — прохрипела я.       Я лежала в Клетке. Клетке, ставшей домом Брайану. А голос Ласки доносился откуда-то издалека. Я попыталась встать с кровати, но смогла только приподняться на локтях.       — Меня теперь посадят? — испугалась я.       — Нет, что ты, — рассмеялась Ласка, — Это же просто царапина. Ты же расскажешь, что произошло, правда?       — Он… — я бессильно опустилась на подушку, — Он вдруг переменился. Стал каким-то странным, пугающим, даже зловещим.       — Он пытался напасть на тебя?       — Ну… Да.       — Ты не представляешь, как сильно заточение в тесном замкнутом пространстве меняет людей. Особенно если это двое. Они варятся там, вынимают все свои секреты, выворачиваясь наизнанку. А порой превращаются в искаженные отражения самих себя. Как в кривых зеркалах. И совершенно неважно, друзья это, влюбленные, враги, а может, просто знакомые. А вы оба — ходячие ящики Пандоры, и иногда мне непонятно, кто страшнее — ты или он?       Слова отняли все мои силы. Я лежала, глядя в потолок, и, наверное, со стороны походила на рыбу, выброшенную на берег. У меня состояния дикого ужаса всегда завершались вот таким вот. Не без содействия Халатов.       — А Эрик сейчас в последней палате. Спит беспробудным сном. Наверное, к пробуждению уже не будет ничего помнить, — сказала Ласка, — А ты не бойся. Здесь не страшно. Я знаю, что вас это место пугает, и совершенно напрасно. Это ведь шанс побыть наедине с собой. Перезлиться, переплакать, переболеть. В полной тишине. Впрочем, можно выпросить прогулку в сопровождении медперсонала.       Мне вредно оставаться наедине с собой, как ты этого не понимаешь? Да и какое это одиночество? Я как под микроскопом, за мной круглые сутки наблюдают. Это не одиночество, это заточение. Клетка.       Я снова лежала в беспамятстве, прокручивая в голове сцену в кладовке, смакуя ощущение теплой крови, сжимаясь от страха. Порой меня тошнило, порой мне хотелось биться в истерике, но я знала, что тогда меня надолго здесь продерджат, и я не выпускала яд, чувствуя, как он разъедает меня изнутри. Исправно ходила в туалет, отвечала на вопросы, ела каши, пила чай. Внешне старалась казаться выздоравливающей девочкой, иногда даже улыбалась. Сжалившись надо мной, Ласка выпустила меня.       — А где мистер Эррони? — спросила я её.       — Я уговорила его, чтобы он разрешил мне взять тебя.       — То есть, теперь Вы мой лечащий врач?       — Да. Ты рада?       — Да. Вполне.       Я шла по коридору, и мне казалось, что на меня все косо смотрят, но на самом деле всем было плевать, такие вещи здесь никого не удивляют. Не то чтобы здешние такие жестокие, но драки здесь в порядке вещей. Тот же Ромео регулярно с синяками ходит и разбитыми кулаками.       Клэр шла мне настречу. Как всегда: завораживающий взгляд из-под шляпы, длинная юбка и лохматые волосы.       — Ты опять не заметила, что меня уволокли, да? — обреченно спросила я.       — Заметила, — пожала плечами она, — Но не придала этому особого значения. Кстати, Брайан вернулся.       Странно. Я не заметила, что его не было, мне казалось, будто его и не уводили вовсе. Но когда мы пришли в его палату, и я увидела, как он сидел с накинутым на плечи одеялом, такой понурившийся и костлявый, я поняла, что он пропал. Того развесёлого Ворона больше нет. Он остался далеко-далеко, там, где ещё хуже, чем в Клетке, и только муза весны способна его оттуда вытащить.