Огненная чайка

      — Больше не получится убегать, Буревестник. У нас общие скелеты в шкафу. Общая ночь, когда всё решилось.       Он лежит на кромке льда. Это его уголок, и только здесь он свободен от ржавых прутьев. Но тут он делает то же, что и всегда — лежит, бесцельно глядя вверх застывшим взгляде. Всё им здесь заморожено, и всё тут замерло. Нет, оно всегда было замёрзшим, мёртвым. Мне хочется убежать, что что-то удерживает. Что-то внутри меня, притаившееся на дне ларца, закрытого на замок.       — И что ты предлагаешь сделать? — в отчаянии кричу я, — И что я могу сделать? Сколько приступов я пережила? Сколько раз я орала не своим голосом, умоляла его остановиться? А сколько ночей мне снились эти ужасные глаза? Прошло почти два года, но мне кажется, что синяки на шее всё ещё свежи.       — Я знаю, — склонил голову Ворон, — Я знаю, что ты чувствуешь. Поэтому я и позвал тебя сюда.       — Зачем?       — Говори.        Я недоумевающе склонила голову.       — Тебе нужно выпустить всё, — сказал Ворон, — Нельзя держать дурные воспоминания в себе. Иначе могут трансформироваться в тьму.       — Ты знаешь, каково это, верно?       Лицо Ворона потемнело.       — Никто не слушал меня. Я всегда был одиноким. Я с детства насмотрелся на тьму в сердцах людей и перенял её себе. Тот подвал лишь всё ускорил.       Он криво усмехнулся, сверкнув серыми глазами.       — Что ты вообще знаешь, птичка? Ты даже не представляешь, как тебе повезло. Тебе не придётся разбивать чьё-то сердце. Всего лишь открыть этот ящик Пандоры и пострадать немного. А ты и этого не можешь!!!       Его глаза налились кровью, земля заходила ходуном.       — Говори!!!       Я стала отползать от него, дрожа всем телом. Он был пострашнее Эрика. И чем больше он ненавидел эту тьму, тем сильнее она становилась. Она просвечивалась через его кожу, таилась в глубине его зрачков. Эрик был охотником, стреляющим в чайку. Ворон был черной нефтью, разлившейся в море,  обволакивающей её перья и не дающий взлететь.       — Если ты не откроешь ящик Пандоры, это сделаю я!!!       — Тогда я сожгу его! — закричала я.       — Какая ты смешная, — глухо рассмеялся Ворон, — А огонь ты как разожжёшь?! Тут же повсюду лёд!       Он одним прыжком преодолел расстояние между нами и схватил меня за шкирку. Наши лица сблизились. Он смотрел своими сощуренными глазами в мои, широко распахнутые.       — Я сейчас отправлю тебя в твой последний полёт, птичка. Всё вокруг пеной забрызгаешь.       Как тогда. В ту ночь, когда я в последний раз видела Гарри. Но на этот раз меня никто не спасет. Спаситель сам стал палачом.       Его пальцы сомкнулись на моей шее, ногти впились в кожу.       — Может, доделать начатое Лицедеем? Уж я-то поделюсь с тобой своей тьмой. Я щедрый.       Значит, ночное имя Эрика — Лицедей… Что ж, оно ему очень подходит.       — Рыжая, Рыжая, до боли рыжая, до боли родная, — предательски затянул Ворон.       Я попыталась оттолкнуть Ворона, но тот впился в меня своим взглядом. Моё тело словно налилось свинцом. Я всё глубже и глубже погружалась в омут его зрачков. Кривая, уродливая улыбка вновь исказила его лицо — он понял, что я в западне.       В какой-то степени я и впрямь вместе с ним пережила эти метаморфозы. Сначала было воодушевление. Потом сомнение, лёгкое, ловко прячущееся, и навязчивое, прилипчивое, как банный лист. И он разрастался скользким червяком в спелом плоде. Он разрастался, поглощая всё. Дикий страх, нечеловеческий страх. Пробирался в сны, населяя их самыми невообразимыми кошмарами. А потом через них переполз и в тонкую плёнку реальности. В зеркале, в отражении в луже, за завтраком, в кабинете Ласки — везде.        Страх вытеснил всё, сделав остальной мир незначительным, блеклым, похожим на карандашный набросок. Страх победил — и это дало начало концу. Душа сгорела, песня забыта, в глазах появилась ненависть и горькая усмешка. И это уже был не Гарри и не Менестрель.       Когда мы только познакомились, он пел песни под расстроенную гитару и рисовал похабные рисунки на стене осколком кирпича. Оба безбашенные, оба без тормозов и оба знают цену дружбе, потому что невообразимо одиноки. Мы слушали в дождливые дни в наушниках «жуков» и рисовали комиксы. А рядом всегда сидел Джонатан и выводил мелодию этого дома.       И казалось, что так будет всегда. И казалось, что такой, как он, просто не может сгинуть и будет всегда всех бесить. Но нет — он купился на лёгкую наживу и не понял, что это ноша не для его плеч. А я не смогла его остановить, потому что слишком ценю свободу выбора.       — Я часто думаю о нём, — говорил Ворон, — Но слышу только белый шум. Как от сломанного телевизора.       У нас несколько раз ломался телевизор. И каждый раз я надеялась, что удастся починить. Но его приходилось выкидывать на помойку. А Менестреля не выбросишь — он ведь не телевизор.       — Когда-нибудь он закроет свои глаза, — говорил Ворон, — Навсегда.       — Не надо, — плакала я, — Плевать, что он дерётся с Халатами и душит меня. Это всё равно он — наш глупый мальчишка.       — Ты ведь знаешь, что это не так, — говорил Ворон, — Это просто пустая оболочка. Как хитиновый скелет от насекомого, съеденного пауком. Как пустой панцирь краба. Как ракушка, покинутая моллюском. И ты, и я это знаем.        И каждое его слово — новый кусок, откалывающийся от сердца.       — С такими темпами это я разобью сердце, а не твоя суженная, — смеялась я.       Даже Ворон не был в состоянии уловить всю ту боль, скрытой в этом смехе. Но то была не его вина — тьма застилала его. И сейчас. И будет, пока за него не умрёт девочка-весна.       — Вот так. Молодец. А теперь идём ещё дальше.       — Девочки, я купила абонемент в бассейн!       Капитан клуба болельщиц, которая тогда была простой ученицей с нелепыми хвостиками, по имени Луиза, махала какой-то бумажкой.       — Здорово, — сказала Кларисса, — Я тоже хочу плавать. Но у меня нет денег.       — Будем на озере купаться, — предложила я, — Бассейны — для буржуев. А мы — простые девчонки, будем плескаться в мусоре.       — Да ладно вам, — махнула рукой Луиза, — Там не так уж и дорого. Тем более, скидки действуют до конца мая.       Она облокотилась о свой шкафчик. Мы с Клариссой стояли перед ней. Рядом молчала Сандра, которая впоследствии станет девушкой Марка и одной из элиты школы. А пока она была забитой девочкой, которая считалась психом из-за того, что избила свою подругу.       Мимо нас прошла футбольная команда и облила нас краской. Все вокруг заржали.       — Как смешно, просто не могу, — сказала Кларисса, вытирая стёкла очков, — Вас столь искромётному юмору Карлин научил?       — Че ты там вякнула? — приблизился к ней один из футболистов.       Луиза принялась реветь во весь голос, Сандра дала ей платок. Я подошла к стоящему перед Клариссой и принялась обмазывать его краской со своих рук. Ему это не понравилось и он уже был готов ударить меня, как тут между нами встрял Марк.       — Финн, братишка, успокойся, — сказал он примирительным тоном, — Не надо тратить на них время. Мы же собрались пойти к девочкам, забыл?       Команда ушла. Перед тем, как присоединиться к ним, он дал Луизе влажную салфетку и подмигнул. Луиза выронила платок Сандры и проводила Марка влюблённым взглядом. Марк её не один раз защищал от нападок своих приятелей и благодаря этому его почитательницы иногда приглашали её погулять с ними. Кларисса говорила, что не очень-то верит, что Луиза перестанет быть изгоем. Говорит, что легче проглотить лампочку, чем изгою реабилитироваться в школе.       — Значит, тень пролегла между вами уже тогда? Марк — яблоко раздора?       Потом она распустила хвосты, выпрямила волосы и надела форму болельщицы. Кларисса сразу всё смекнула и прекратила всякие отношения с ней. Сандра её невзлюбила, но продолжала общаться, потому что, по её словам, ей было слишком лень с кем-либо ссориться. Особенно с такой, как Луиза.       Луиза ходила по коридору, как королева. Чулки на фоне смуглой кожи, черные глаза, прямой нос, свидетельствующий об индейских корнях. А я думала, что она всё та же плаксивая Луиза со смешными хвостиками. Я подбегала к ней, что-то рассказывая, на она смотрела на меня со снисходительной усмешкой. А потом всё рассказывала подругам в прокуренном туалете, и они смеялись. А я сидела в кабинке, не смея и шевельнуться, боясь, что они заметят меня и набросятся коршунами. И Луиза заливисто смеялась, как с нами когда-то. Тоже перевёртыш. Ненавижу их. Наши «спортсмены» тем и хороши, что не скрывают своей гнусной натуры.       — Просто чем ближе ты стоишь к человеку, тем легче вонзить в него нож.       — И всё равно я буду обжигаться вновь и вновь. Лучше, чем отрастить панцирь и признать своё поражение.       — У неё опять был приступ, прямо посреди урока!       — Серьёзно? Сколько можно уже?!       — На меня пена попала, мерзость!       — Почему её не перевели в коррекционный класс?! Мне уже надоело, что над ней все трясутся, как над королевой какой-то!        — А ты помнишь, как она к Лесли лезла, типа не ходить на ту вечеринку?! Типа, предчувствие!       — Че, в гадалки подалась?       — Кларисса рассказывала, что она её всякие глупости делать заставляла.       — О да! Я когда ходила с ними, каждый раз обалдевала от её тупых идей. Какие-то тупые пляски под дождем, кто о чем думал в пять утра…       — А если я думала о том, что хочу посрать? Ха-ха-ха!       — Возвышенно! Экцентрично! Феноменально! Браво, Лесли, у тебя такая утонченная натура!       Пока я затыкала уши, чтобы не слышать эти голоса, Ворон пришел в себя и отодвинулся от меня, виновато потупив глаза. Что-то говорил, но я не слышала.       — Прогони их! — кричала я, катаясь по земле, — Ворон! Убери их! Что ты наделал?!       Чьё-то лицо нависло надо мной. Мягкие кудри коснулись лица. Зелёные глаза насмешливо глядели.       — Сейчас! — пробился сквозь шум звонкий голосок.       И тут же всё стихло. От Поступи пахло мятой, и я готова была целовать ей ноги, но ограничилась простой благодарностью.       — Извини меня, Буревестник, — пробормотал Ворон, — Я не могу это контролировать. Оно сильнее меня.        — Всё хорошо, — сказала Поступь.       — И почему я этому верю? — улыбнулся он.       У меня был тот же вопрос.