За каменными стенами

Седрик-Седрик-Седрик. Джинни Уизли засыпает в обнимку с подушкой, зная, что под ней значок заветный с «голосуй за Диггори» лежит. Джинни — малышка; маленькая девочка, грезящая сначала тем самым мальчиком-который-выжил, а после с ума сходящая по пуффендуйцу с остатками рая за карими (практически медовыми) зрачками. Гермиона говорит, что влюбляться сейчас нельзя — надо Гарри помогать, ограждать от нападок и верить, что никто не пострадает на Турнире. Джинни же «помогать» не может. Она только хочет рукой коснуться пшеничных волос Седрика и быть в его ладонях вместо какого-то дрянного шведского тупокрылого. Седрик-Седрик-Седрик. Уизли на крик срывается, голос дробя на искорки золотого из тонкой палочки; радостно в ладоши хлопает на втором этапе; ком в горле глотает, потому что ей ни капельки не страшно. Диггори — чемпион; он из-под толщи темной заиленной воды выпрыгнет летучей рыбкой, брызгами яркими на туманном небе разлетаясь. Джинни бросается к нему первая, — теряется в толпе визгливых девиц — расталкивает зевак локтями, под руками пролезает прытко (благо мелкая) и в полуметре от пуффендуйца останавливается — ладонь протяни, и вот он тут, настоящий, не акрилово-желтый, живой. Сердечко тук-тук-тук, краснеют щеки; Уизли кажется, будто старшекурсник смотрит прямо в девичьи глаза и сладко-сладко улыбается, кивает, словно, здравствуй, Джиневра. В грудине у девушки в этот момент взрывается сгусток безумной нежности, который едва ли в культ хрустальными стенами не возводится внутри. Седрик-Седрик-Седрик. На Святочный бал Уизли надо очень-очень — Диггори Чжоу ведет по коридору под локоть. А Невилл — хороший; его так жалко расстраивать, потому что Джинни Лонгботтому действительно нравится, но у огненной пташки в ее маленьком пылком сердечке есть место только для одного правильного мальчика. И этот мальчик поглядывает из-за затылка когтевранки посреди украшенного мерцающими звездами зала как-то слишком странно-прожигающе, оценивающе, тепло, возможно. Подолы салатового платья шуршат и путаются под ногами, когда Джинни ходит по залу от Гермионы к Рону и обратно. Она аккуратные ноготки кусает, что всего несколько часов назад телесным лаком покрыла, персиковый бант дергано поправляет и совершенно не видит Седрика вокруг. В подъязычье у малышки Уизли бьется эта мысль, словно пульс — Гермиона же говорила не влюбляться, глупая, а ты наивно верила и ждала какого-то сигнального огня. Седрик-Седрик-Седрик. Это ведь мир заменяемых — ты низшее из существ. Джинни подтирает слезы-капельки кулаком, вздыхает полной грудью и выдыхает резко Диггори едким охристым паром сквозь острые розовые губы. Молли, вспоминает девушка, втолковывала дочери ежедневно, что именно она — пламя и медь — исключительная; только она — солнце. Младшая Уизли теперь однозначно верит в ее слова. И готовится разбить чье-нибудь хрупкое сердце в отместку своему штопанному.