За каменными стенами

У Луны розовое платьице и босые ноги, измазанные грязью и запекшейся кровью. У Луны длинные снежные косы, в прядях которых поломанные ветки и листья пожухлые запутались. Драко приходит к ней с люмосом, маленьким подносом и надрывным «ешь». Девчонка выглядывает из тени подземелья помятая, наивно держащая за костлявую руку Олливандера, а глаза — те же самые небесные сапфиры, что и на первом курсе посреди Большого зала. Малфой их тогда возненавидел сразу же, уж слишком наивно, доверчиво, влюбленно Лавгуд смотрела на волшебный Хогвартс (мальчишка думал, что в действительности она смотрела на него). — Ты должна поесть, иначе… — Иначе нарглы разграбят мой мозг. — тоненьким голоском говорит Луна. У Драко аж под кадыком расцветает ладан; ему хочется схватить эту полоумную за шкирку и как котенка заставить есть, потому что иначе от нее прежней ничего не останется. Совсем. А парень боится признаться даже себе, что ему крайне необходима хоть какая-то тонкая соломинка, связывающая с другой реальностью, светлой что ли, мирной. — Разве ты не хочешь выжить, идиотка? — А зачем? Ее ответ и взгляд, непонимания полный, эхом разносится в Малфое трелью непростительного, потому что пережить весь этот кошмар хочет абсолютно каждый — Драко сам изнемогает от желания снова шанс иметь, а не черную метку, змеей ядовитой расползающуюся на запястье, но девчонка — нет. Лавгуд глядит на слизеринца, хлопая опаленными светлыми ресничками, и надежда как-то странно читается на дне ее темных зрачков. — Если люди будут думать, что я мертва, то не придут меня спасать и останутся живы сами. — Ты хочешь отнять у них выбор? — парень в идеально отглаженном костюме среди камней и плесени чувствует себя, сродни земле, комками валяющейся под ногами вперемешку со стеклом; такой же грязный, такой же гнусный в проявлении своем аристократическом перед сумасшедшей когтевранкой. Драко бы душу вырвать из нефритовой клетки ребер, чтобы быть хоть кому-то нужным. Например, этой девочке, которая с грустной улыбкой тянет к осунувшемуся мальчишечьему лицу свою маленькую ладошку, касается щеки и вздыхает; ей ведь его так жаль, но Луна молчит. Она молитвой к судьбе уже стерла собственное горло, чтобы тьма вскоре закончилась, чтобы никто более не слег навеки, ослепленный зеленой вспышкой. Лавгуд лишь хочет снова синеву неба, что шпили Астрономической башни огибает, звонкие кричалки с трибун, когда ловец золотой снитч хватает на исходе игры, и буйство красок на рождественской ёлке. — Ты помнишь, как красив бывает Хогвартс осенью? Тогда первокурсники прибывают на лодках, фонарики с которых отбрасывают сотни огненных бликов на зеркальную гладь озера, а мы стоим возле окон, вспоминая наш первый год. — хрупкое тельце Луны будто бы обмякает в руках; она смотрит прямо в душу Драко, а во взгляде ее отражаются те самые огни. Малфой помнит; это забыть просто невозможно — липкая теплая ночь и детское предчувствие чуда. Он кашляет, отдергиваясь от блондинки, как от чумы: — Мы мечтали о том, что недоступно. А мантии, шляпы, котлы — это были оковы, Полумна. Взрослые знали, что мир однажды кончится войной, но все равно тогда отправили нас в школу. Дали ложные надежды, — парень поднос с остывшей кашей бросает на пол; смахивает с плеч пылинки добра, — Ни у кого теперь не осталось выбора. — Ты был ребенком, восторженно всматривавшимся в потолок, — бросает Лавгуд в сгорбленную удаляющуюся спину; Драко резко останавливается, — Звезды блистели цветными витражами в глазах, занавешенные пушистыми облаками. А Кровавый барон пролетел сквозь тебя. Все тогда так громко смеялись. Малфой сглатывает ком, подступивший внезапно к горлу, на блондинку в застиранном платье не оборачиваясь — боится обжечься, не иначе. Луна же спокойно шлепает босыми ногами вглубь тесных коридоров под тихий «нокс» и слабые напевы маггловской песенки. Она его, Драко, помнит. Она его, вообще-то, видела. И влюбленно смотрела не на волшебный Хогвартс.