За каменными стенами

Хорошо, что мы все-таки не вместе, пытается убедить себя усиленно Сириус, взглядом по-блэковски черным буравя раскачивающихся на флагах алых львов. Я бы стал для неё самым худшим кошмаром, непростительным в спину; я бы подвёл ее обязательно, ведь не умею по-другому, так, лишь плешивый брошенный стаей щенок, моментами захлебывающийся в холодных водах местного озера. Сириус не отнимает от неё глаз, когда она не замечает — ночное небо в грозу — просто не может оторваться (сюда бы Лунатика с его праведными лекциями а-ля «ну и дебил же ты, мохнатый; перестань постоянно делать это»), а Джейми по инерции как-то кладёт Блэку на плечо темную макушку, жмется. Это привычно уже, заученно, не отнять, не измерить, и так громко вздыхает, глядя прямиком на Лили — личную тихую гавайскую гавань, рыжую-рыжую весну и лучшую из всех полученных наград: — Знаешь, Бродяга, а мне ведь ужасно повезло, — говорит Поттер, — У меня есть вы, мои бравые Мародеры, и она. Что же можно ещё желать? А Сириусу будто впервые не хочется более шутить, изнываться; он закидывает вальяжно ноги на письменный столик, заляпывая грязью с подошв чьи-то десятые эссе по з.о.т.и, и улыбается Джейми совершенно непревзойденно, мол, Сохатая, я вообще-то неповторим, гордись. Она бьет парнишку за эту ухмылочку-для-влюблённых-дурочек в бок, но смеётся, радостно морща носик; пламя из камина резво играет переливами на ее спутанных волосах — не хуже медного галеона на голове Эванс, не иначе. В гостиной становится, кажется, слишком тепло: Поттер ерзает, подгибает острые колени под себя, дышит чересчур громко чересчур близко к шее мальчика-Блэка; он неожиданно давится даже вдохом, словно ещё одно слово — и все пропало. А снежинки круговоротом летают снаружи, лохматыми лапами цепляясь за оконную раму. — Ты бы могла притащить мне отцовских сигарет и парочку пепперони после каникул. — цедит Сириус практически в нос ей, унимает мастерски предательски бьющиесе сердце, — Я буду счастлив, ты же знаешь. Я бы на твоём месте пожелал этого. — Будто бы ты не можешь все это достать сам. — может, конечно, может. Они ведь самолично создали карту со всеми потайными ходами от Хогвартса до Хогсмида, и Джейми была как раз-таки по правую руку, когда Мародеры ночью вторгались в «сладкое королевство», набивали карманы, прятались под поттеровской мантией-невидимкой настолько рядышком, что Блэк делил с сохатой девчонкой каждый глоток спертого воздуха: — Вот увидишь, приползешь через два дня под мой порог, Бродяга, заскучаешь. Ее верный хвостатый друг — сборище бед, вечный ураган и балагур; в Сириусе отпечаталось все тайное волшебство чистой крови и оно же взростило в парнишке озверевшую тьму, ее нужно держать в узде, холить и лелеять, чтобы не сожрала полностью, не завопила противным писклявым голоском Вальбурги с колдографий. Блэк ведь способен поджигать своих идолов синем пламенем и тут же превращать их в прах — это неописуемо, это заставляет девчонку с мальчишеским именем «Джеймс» — не «Джейми» по правде — верно так глядеть на снизу вверх, и под ребрами у нее нежится чувство, которого ранее не было. Гордость. Счастье. А точно именно меня Сириус Блэк по-настоящему считает «своей»? — А ты откроешь? — загар на точеных скулах скусывает уголки его смешливых губ. — Да какая разница? Я знаю, что у тебя есть дубликат, Бродяга. И она по-странному ласково касается его руки сжимает, будто в подтверждении, я рядом, я здесь, ты мне нужен всегда и везде, а Сириус все-таки сдерживает от лишнего прыжка свою расхлябанную сердечную мышцу, потому что, да, я шепчу тебе на ухо чуть слышно робкое «я люблю тебя»; ты улыбаешься. А потом таким же взглядом глядишь на веснушчатую Лили Эванс.