За каменными стенами

      Древнейший магический зуд — вот, что чувствует на своей шее Рейвен Рейес, когда на неё так откровенно пялится Джон, Мерилин его дери, Мёрфи.       А их ведь разделяют столы, и люди, и пестрящие противоположностями гербы, где над головой у Рейвен — дикий, неукротимый лев, у Джона же — нефритовые змейки, что способны с рук его послушно переползти к любой доступной, тупоголовой девчонке, влюблённо смотрящий Мёрфи в рот. Но Джон не сводит взгляда игривого именно с всклоченной Рейвен, у которой мантия вся запачкана чернилами и учебниками по астрономии она подпирает подбородок — девчонка-далекая-звезда, недо-изобреталь и заучка, не понятно как прибившаяся к Гриффиндору.       Вот такие у них отношения: Джон ей на трансфигурации шлёт бумажных птичек, Рейвен — превращает его пергамент в таракана, ха-ха. Потому что этот слизеринский паренёк сплошное веселье и интрига, натянутая струна на маггловской гитаре, которая играет, стоит только провести по ней робко пальцами. Рейвен не привыкла к таким, громким; в ее мрачном небольшом мирке правильность — это чёткость, математичность, стратегия, не авантюрность на грани праздника. У неё же уже был один такой — яркий, шумный, он освещал улыбкой, подобной солнцу, целую комнату и, подобно тому же солнцу, он обжег Рейвен своими внезапными пульсирующими сердечками в глазах, глядящих на популярную Кларк Гриффин в упор. Больше подобных не нужно, не вынесет просто сердце, изношенное Коллинзом, как заржавевший механизм, ведь по правде все они — и Финн, и Мёрфи тоже — однажды устанут от той, кто предпочитает перерисовывать карту звёздного неба с профессором Синистра в ручную, нежели использовать магию, которая в понимании волшебников — константа; не выбор, что они делают ежедневно.       Однако, странная Рейвен Рейес все равно — желанна, неприкасаемая, по-прежнему не его, не Джона; она, словно хищник, спрятанный на женской груди, приманила, да так, что теперь — перманент, и блеск жадный во взгляде Мёрфи априори только для неё одной. Даже показной отказ, когда Рейвен встаёт из-за стола, откидывают волосы назад, прищуром жженым бросая, мол, прийди в себя, Джонни, успокойся, оказывается лишь новым порезом на изумрудной броне — хлестким, горячим, приятным. Он знает, эта маленькая львица покорится вскоре, как бы шерсть не вздымалась на загривке, как бы не противилась она, на дыбы бы не вставала — она обязательно придёт, чтобы добавить внутривенно яду, по которому слизеринский парнишка итак специалист. Рейвен появится, тень одиноких коридоров, найдёт Мёрфи в Совятне, будто не специально забыв даже письмо, которое хотела отправить, и уверенность на миг потеряется, лишь заметит она мужские изрезанные запястья:       — Выдохни, птенчик, — выдаёт он — голос игрив и прост — прежде, чем Рейес успевает открыть рот, — У меня не суицидальные наклонности, а сова с характером. Тебя, кстати, напоминает. Такая же необузданная.       — Просто признайся, что ты мазохист, Мёрфи. Тебе нравится, когда тебе делают больно.       — Когда это делаешь ты, я не отрицаю, — а за зрачками чёрными у него плещется лукавая зелень, полуулыбка трогает его губы, — Да ладно, ты же сама знаешь, что, как только все удары твои заживут, я приду умолять ударить ещё.       — Только я не понимаю почему. — просто Рейвен спокойно там, где все понятно и знакомо, для неё Джон — один из фокусов Зонко, от которых не знаешь, чего ожидать: то ли рванет, то ли запищит, то ли зажмёт в тугое кольцо рук меж стеллажей библиотеки — о, Мерлин!       — Ты — моя красная гвоздика, — роняет, словно это должно что-то для Рейес значить; Мёрфи отталкивается от грязного подоконника и, как замечает сама Рейвен, в его движении нет ни капли брезгливости, присущей богатеньким парнишкам, он идёт мимо, но ладонь вдруг его чиркает по ее, будто по коробку спичка — по телу проходит дрожь, а Джон останавливается в жалких дюймах, — В тебе вздымается революция. Бунт. Он готов поставить весь Хогвартс на колени, если ты поддашься — вот, что мне в тебе нравится, Рейвен. Мятеж, делающий тебя настоящей гриффиндоркой.       И как же громко он дышит,       красивый,       как       черт.