***
Накатывающая волнами мучительная тошнота, трезвон и мощные стуки во входную дверь выдернули Энди из небытия. Парень неудачно оперся, приподнимаясь, на раненую руку и застонал от жгучей, прострелившей до локтя боли. Он был дома, в собственной кровати, звонил, не затыкаясь, звонок в прихожей, кто-то с лестничной площадки ломился в квартиру и истошно звал по имени. Судя по голосу, Егор. Рай на земле, Господи — приехал, не сука… Открывать мужику Энди не собирался, да и не был уверен, что сможет встать, но ведь Егор вышебет дверь нахуй. Так долбит — замки не выдержат! Или соседи из-за шума вызовут ментов — ночь, и дверь вскроют менты. Пришлось сползать с кровати и, цепляясь за стены и стеная, тащиться в прихожую. Перед глазами плавало и мутилось, желудок крутило спазмами, в голове царил хаос, во рту стоял мерзкий водочный привкус. Едва он отпер, Егор ввалился в квартиру, красный, с дикими, выпученными глазами, потный и встрепанный, в распахнутой куртке, увидел цепляющегося за дверной косяк Энди с пропитавшейся кровью забинтованной рукой и в окровавленной одежде, охнул и сгреб парня в объятия. — Чудо, ты что натворил?! — бормотал, колотясь крупным ознобом и, словно слепой, снова и снова беспорядочно ощупывая тело любовника через одежду. — Мой глупый, ну зачем?! Я же тебя не стою… — он уже почти кричал, покрывая запрокинувшееся, землисто-серое, с запавшими щеками лицо Энди горячечными поцелуями куда придется: веки, лоб, нос, виски и скулы. — Энди, Энди… Надо в травму… Врача… Энди отдался его ласкам и прибалдел, растворяясь в выплеснутой на него огромной нежности, теряя последние остатки соображения. Егор здесь, с ним. Теперь все непременно, точно сбудется. Пара… В травм.пункт Егор Энди так и не потащил — причитая «Энди, Энди, мой глупыш», усадил на кухне за стол, разрезал, не сопротивляющемуся, ножницами повязку, осмотрел порезы, повторно обработал найденным на дверце холодильника йодом — Энди шипел, но терпел, плотно замотал руку обратно разорванной на полосы, взятой из платяного шкафа простыней, голубой в мелкий цветочек, и отвалился, отфыркиваясь, сполз по стене на пол кучей тряпья. — Ну ты даешь, чудо, — сказал снизу, пытаясь восстановить сбитое дыхание, прикрывая подозрительно влажные глаза воспаленными веками. — Я чуть не ебнулся. Никогда больше такое с собой не делай, слышишь, кусок кретина! Энди кивал, счастливо улыбался и клонился на табуретке вбок, едва живой от слабости и голода и пьяноватый. В мозгах у него по-прежнему творился полнейший сумбур. В квартире нуждающегося в помощи и присмотре парня Егор не оставил — забрал ночевать к себе. Привез, завернутым в одеяло, всего в крови, кое-как умыл, переодел в свои, чистые шмотки, заставил съесть ломоть хлеба с котлетой, выпить большую кружку сладкого чая и уложил с собой спать, выцеловывая и нашептывая на ухо много-много ласковых слов. Кем мужчина его только не называл, успокаивая легким петтингом: солнышком, малышом, котенком, деткой, зайкой, мышоночком… Еще — безмозглой бестолочью, болванкой, психом, вампиром и террористом-одиночкой. Ну и чудом, естественно. Бесконечно, не скупясь и совершенно искренне. Никогда в жизни Энди не было так невъебенно хорошо, даже под наркотой. Разве что в раннем детстве, давным давно, когда мама на коленях укачивала, напевая колыбельные. Уже уплывая в сон, познавший дзен парень пробормотал сквозь дрему: «Я тебя люблю, Гошенька» и отрубился прежде, чем смог услышать в ответ неуверенное и спотыкающееся: «И я тебя, Андрюшка, кажется…»Глава 12
12 апреля 2018 г. в 19:59
Егор поимел наглость — или совесть — позвонить часа через три, когда Энди уже затих, отплакав в подушку безнадежность: голос мужчины звучал нетрезво и виновато.
— Энди, Энди, — затараторил бодрячком, едва парень сонно ответил «алло», — Ты очень сильно обиделся? Можно я сейчас приеду? Ну пожалуйста, малыш… Мне стыдно, клянусь…
Мигом проснувшийся Энди молча выслушал тираду, подскочил, взъяряясь, рыкнул в динамик ругательство и швырнул мобилку о стену. Аппарат брызнул осколками.
— Пара?! — заорал парень в потолок, оседая обратно без сил. — Какая нахуй пара?! Иди в жопу, урод! Я тебе не малыш!
Он чувствовал себя полностью выпотрошенным, размазанным в лепешку и изничтоженным. Зачем его Егор так, за что?! Хотелось выть, колотиться головой о стены, напиться вдупель, вырвать из груди вновь всколыхнувшуюся, грызущую диким зверем боль, бежать из квартиры куда-нибудь, исчезнуть, раствориться. Не соображая, Энди до крови закусил губу и вниз лицом рухнул на кровать.
— Иди в жопу, Гоша, — шепотом повторил он в подушку. — Иди в жопу.
Очередная жестокая, беспощадная надежда-обманка. Выбросить из головы и забыть как кошмар.
Вот только забыть — как, если кроме Егора ни о чем не думается, без него не естся и не дышится, если он — везде, куда ни плюнь? Блядское привидение!
— Я спятил, спятил, — бормотал Энди, трясясь ознобом. — Ну невозможно так спятить на мужике за двое суток! Это все наркотики, это не я…
В мозгах у него творилось нечто не поддающееся описанию, абсолютный винегрет из эмоций, обрывков мыслей и бесконечно повторяющегося образа Егора, сердце словно разлеталось в кровоточащие клочки. Боль топила, визжала, жгла вулканической лавой и мутила разум. Ее было слишком много для одного впавшего в полнейший душевный раздрай, по уши влюбившегося двадцатичетырехлетнего человека.
— А-а-а-а-а! — завопил Энди, скатываясь на пол, и чуть ли не на четвереньках, шатаясь и беспрерывно крича, метнулся в ванную. Парню показалось — если он чем-нибудь острым полоснет по коже, боль выплестнется наружу вместе с кипящей, бешено колотящейся пульсом кровью.
Бритвенный станок не пожелал поддаваться сразу, Энди разломал его ножницами и жадно схватил маленькое, выпавшее из крошева пластика острейшее лезвие. Вот оно спасение, скорее, скорее, пока не спалило до тла! Продолжая истошно кричать, он с размаха полоснул себя крест накрест по запястью левой руки, взвыл от новой, принесшей извращенное наслаждение физической боли и тупо уставился на побежавшие из довольно глубоких надрезов темно-красные, сливающиеся в струйки тяжелые капли. Хорошо-то как, горит огнем! Кайф! Еще!
Третий надрез, выше пересекающихся двух первых, четвертый, над ним, пятый, шестой…
В глазах помутилось, ванная закружилась, в заполнившей ее вдруг темноте заплясали яркие, похожие на звезды вспышки, парень выронил лезвие в раковину и привалился плечом к стене, близкий к истощенному обмороку. Заторможенно подняв расчерченную кровавыми полосками до локтевого сгиба руку к лицу, он некоторое время разглядывал и нюхал собственную кровь — пахло чем-то металлическим, потом неуверенно лизнул — солено, сплюнул, и толчком очнулся.
«Что происходит? — подумал вяло, цепляясь скрюченными пальцами другой руки за край раковины. — Я себя порезал, что ли? Ну я даю. Совсем рехнулся».
Процесса экзекуции Энди не помнил. «Каким волшебным образом я очутился в ванной, с исполосованной рукой? — удивлялся парень. — Не иначе бес попутал»…
Текущую кровь необходимо было остановить, порезы обработать антисептиком и чем-то обмотать руку. После — замыть в раковине и на полу кровавые страшные следы. Если кто-нибудь случайно сейчас зайдет в гости и увидит, могут вызвать психовозку, и доказывай потом врачам до посинения, что не самоубийца и вообще ничего подобного сделать не намеревался! Даже слушать не станут — накачают лекарствами и запрут на две недели, до выяснения. Сообщат маме. Узнают на работе. Ох, нет.
О том, кто именно должен явиться в столь поздний час с визитом, Энди предпочел не думать. Лишь надеялся тайно, где-то на грани подсознания, потроша аптечку на предмет йода и бинтов — Егор не сука. Йод он не нашел, щедро залил порезы взятой на кухне, недопитой вчера водкой, остатки водки, примерно стакан, выхлебал из горлышка бутылки прямо в ванной как воду, не чувствуя мерзкого вкуса, скуля от боли и отчаяния, вкривь и вкось обмотал пострадавшую руку всеми обнаруженными в аптечке бинтами, плюнул на уборку и по стеночке пополз в кровать, подыхать.
Кроме как подохнуть, стремительно-блаженно пьянеющему парню абсолютно ничего в эти мгновения жизненного слома больше не хотелось, но, чтобы дорезаться, не осталось сил. Про снотворное и прочие имеющиеся в квартире таблетки рухнувший в кружащий водоворотом, лишающий разума и воли омут чернейшей депрессии идиот, к счастью для себя, забыл напрочь.