Тропой искушения

Вкрадчивой песней голос неторопливый и низкий кружил под крестовыми сводами церкви. Вытесняя собой прочие звуки, он густился в огненных кронах десятков свечей, в самых дальних углах, опутывая прихожан, он пленял послушную паству. — Дети мои, — говорил Отец. Подобно статуе он высился пред алтарём лицом к послушникам, сжимая в руке Слово. За его спиной раскинул свои лепестки-колья крест, и Джон знал, у него рано или поздно опустится на колени грешник. Вскинув руки, будто заботливый родитель, Джозеф обнимал всех и каждого. Вот она — его паства — пред ним. Внимает словам с благоговейным трепетом. — Многие годы я прозябал в забвении, не видел, я не хотел видеть, не слышал, ибо не желал этого. Каждый день нам скалятся с экранов и жёлтых полос заголовки, пропитанные ядом, злобой и страхом. Вы сами свидетели! Потерянные в пучинах своих неуёмных амбиций политики, миллиардеры, горстка никчемных людей, ведомых своими пороками, ломают хрупкое равновесие мира. Нашего мира. Общего. Сотворённого Господом! Они выжимают всё до последней капли и ничего не дают взамен, — сжав руку в кулак, Отец с горькой усмешкой спросил: — Когда вы слышите «мир», вы чувствуете себя в безопасности? Нет. В этом мире уже давно не было безопасно, Джон прекрасно это знал. Ещё в детстве ему вколотили в голову эту простую истину. И все же, сейчас, под крылом Джозефа, он чувствовал себя как никогда хорошо, он был на своем месте, там, где и было ему суждено. Отец говорил. И паства соглашалась: украдкой кивали женщины, приложив к груди руки; застыв, послушно внимали мужи. Джон наблюдал за ними, ощущал буйство чувств, густившихся в сердцах, — трепета, благоговения, любви и счастья. Эфемерной материей они просачивались наружу. Наполняли. Будоражили. Ранили? Да. Ведь в отличии от Отца кроме чувства страха в чужих душах Джон ничего не сеял. — Грядет Коллапс! Но не бойтесь, ибо Господь ниспослал на меня озарение, шепнул на ухо свою волю, — Джозеф сделал характерный жест. — И теперь я делюсь ею с вами. Все вокруг замерли, и даже Джон ощутил напряжение, но порожденное не словами, а взглядом. Мимолетным. Холодным. Разочарованным? В безбрежном океане тепла его окатило холодной волной осознания. Отец был недоволен. Выпрямившись, так что ноюще хрустнули позвонки, Джон сцепил перед собой в замок руки, чёрные от въевшихся в плоть чернил. — Тот, кто искренен в своей вере, найдет своё спасение здесь. Грешник всегда может получить искупление, нужно всего лишь покаяться. Следуйте праведному пути, будьте послушны. И мои Вестники помогут вам, — вслед за его рукой десятки глаз скользнули к Джейкобу, к Джону и к Фейт, простирающей руки к послушникам. — Мы любим вас; мы хотим видеть вас рядом, рука об руку; мы принимаем вас такими, какие вы есть. Я ваш Отец, а вы мои дети. И вместе мы достигнем Врат Эдема. Смолк голос. Вмиг пространство взорвалось овациями, десятками восторженных голосов. Женщины и мужчины, сидевшие в первых рядах, вставали и тянули к Отцу свои руки. Они обступали его будто мессию, молили о благословении. И он не отказывал никому. Неотрывным взглядом Джон наблюдал за Отцом, отчего и не заметил, как белесым облаком скользнул в проходе меж скамеек белокурый ангел и очутился подле. Дохнув сладковатым запахом блажи, легким, нежным движением Фейт провела рукой по спине Джона, точно успокаивая. Она видела недовольство Отца. — С каждым днем времени всё меньше и меньше, — в скрытых за желтыми линзами очков глазах брезжило понимание, неминуемое приближалось. Когда опустела церковь, Джозеф положил в подножии алтаря Слово. — Мы должны действовать дальше. Решительнее. Быстрее. — Мы совершили уже треть намеченного плана. Радиовышки? Большая часть уже принадлежит нам. Поля Фейт полны цветущего дурмана… Но Джон говорил в пустоту, оправдывался. — Всего лишь, — дощатый пол скрипел под каждым шагом. Минув старшего из братьев, Джозеф вплотную подступил к Джону, оттесняя в сторону Фейт. — Я знаю, знаю, ты стараешься, брат, ты делаешь всё возможное, но этого недостаточно. Нам сейчас нужнее земля, а не радиовышки, её катастрофически не хватает, — он взял его лицо в руки и коснулся головой его лба, точно тем самым передавал своё озарение брату и, возможно, прощение. — Не дай мне повода в тебе разочароваться. С тихим воем в углу бесновался сквозняк. Хлопнула форточка, когда под грузными шагами заскрипела подошва, и в такт им звякнул чеканный медальон. — Я знаю, что ты скажешь дальше, — фраза, брошенная прирученным волком, вспорола воздух, оставив после себя неприятный звон, как тот, что остается в ушах после визга сирены. — Ещё слишком рано. Вестник с горы Уайттейл единственный, кто осмеливался высказывать свое несогласие прямо. — Но почему же, мой милый брат? — со свойственным ей любопытством спросила Фейт и опустилась на скамью, аккурат напротив Джейкоба. — За рекой и вправду цветёт благодать, с её помощью мы уже можем обращать… Но Джейкоб не дослушал, даже не взглянул на неё. Сейчас он обращался не к Фейт, не к Джону. Он обращался к Отцу. — Да, я лишь орудие в твоих руках, — каменным исполином старший брат высился пред алтарём и не сводил пристального, немигающего взгляда с Отца. Сквозняк ерошил рыжие волосы. — Но орудие, способное мыслить. Я не так силен в знании твоих трав, Фейт, в отличии от вас с Джоном у меня свои методы убеждения. Но даже если и так, — он сложил на груди мощные руки, задев армейский жетон, — всего того, что уже взошло, хватит на всех лишь в одном случае ― если мы соберём их в одном месте. Но это невозможно. Пока у нас недостаточно сил, — он стиснул челюсть, и под изувеченной химикатами кожей дрогнул мускул. — Именно поэтому нам нужно прибрать к рукам сначала полицию. Их арсенал. Нам нужна силовая поддержка, а не какие-то земли. Низкий, переполненный властностью голос ― след армейского прошлого ― приковывал внимание, не отпускал. Джон неоднократно замечал, что по его силе старший брат мог соперничать с Джозефом. И всё же, никто не спешил с ответом. Воцарившуюся внутри тишину и некое подобие напряжения нарушали лишь голоса снаружи. Ближайшие приспешники Сидов, охранявшие входы, перешучивались о чём-то. Но здесь шуткам не было места. Джозеф не вмешивался, лишь вслушивался и вникал в слова брата. — Не осуждай ближних, Джейкоб, — расправив складки на платье, Фейт улыбнулась. В который раз она старалась сгладить углы. — У нас одна цель, хоть и разные пути её достижения. Одна цель. Да, сестра была определённо права. Блуждающий взор споткнулся о крест, Джозеф глубоко вдохнул и произнёс, смягчившись: — Хорошо, я хочу, чтоб каждый из вас действовал так, как сочтёт нужным. Укажите грешникам истинный путь. Проведите их по нему. А тем, кто воспротивится, покажите путь искупления и очищения. И знайте, я доверяю вам, я полагаюсь на вас. Как давно Джон переступил ту размытую грань, за которой истина Джозефа стала и его истиной? Он и сам не помнил. Да, поначалу Джона терзали сомнения, речи Отца казались странными, но до одури больное желание заслужить одобрение сильного человека, близкого делало своё дело. В воздух взметнулся нестройный хор голосов Вестников, слившийся в единое «Да, Отец». Неспешно утекало время, и полуденное солнце праздно близилось к горизонту. Трещало радио, а за окном машины серпантином бежала дорога, мелькали знаки, деревья ― всё сменялось с немыслимой скоростью, но Джон лишь сильнее давил на педаль газа. Ему нужно было скорее добраться до бункера. Грешник. Он всегда им был: и в прошлом, и в настоящем. Отец даровал ему прощение из раза в раз, а он... Рука крепче сжала инструмент покаяния ― машинку, клеймившую кожу, обнажавшую чужие грехи, равно как и его собственные. Загнанной птицей билось в мыслях слово «зависть», ломая порочные крылья. Щелк. И благой песней жужжание полилось в уши. Он посмел завидовать Отцу. Отвратительно. Под твёрдой рукой с поразительной лёгкостью игла вошла под кожу, и лишь пробежавшая по лицу судорога намекала на почти не замечаемую с годами боль. Заполняя каждую клеточку чернилами, игла вспышками благодатного пламени чеканила слово на внешней стороне кисти. Сейчас Джон не сомневался, он исправится. Боль. Вот его искупление. Его прощение. На руке набухали вены. От напряжения или же удовольствия, Джон и сам не понимал, они давно слились воедино. И вскоре на покрасневшей коже проступило «Invidia*». — Я тебя обыскался, — лязгнула железная дверь, и, нарушая идиллию искупления, в комнату вошел Тревис. Но увидев прерванный обряд, потупил растерянный взгляд и засеменил к выходу, на ходу бросив: — Зайду позже. — Погоди уже, я закончил, — щёлкнула кнопка, и машинка затихла, Джон принялся разминать затёкшую кисть. — Что ты хотел? Пройдя внутрь, механик с грохотом опустил ящик на соседний стол и почесал рыжую бороду. — Я сейчас еду за Хенбейн. Хотел спросить по поводу свечей зажигания, — он гулко хлопнул ладонью по крышке серого ящика. — Я слышал, как говорили, что у Фейт проблемы с машинами, мол механикам поставили палёную партию свечей. А у нас есть два лишних ящика. Мне закинуть их к Фейт или оставить здесь? — Да. Отвези ей, — бросил Креститель, сматывая шнур аппарата. — Скажи мне, Тревис, — с нарочитым воодушевлением начал Джон, обернувшись лицом к механику. — Не ходят ли по долине слухи, продает ли кто свои ранчо или фермы? — С этим глухо. — А если предложить выкупить? — Предлагал, — Тревис пожал плечами, словно соглашаясь со своим бессилием, но Джон ожидал пояснений. — На юге долины есть захудалая ферма, но её пашня хороша. И владелице, судя по всему, она не нужна. Я предложил выкупить ферму, но она отказалась, сказала, что едва ли сойдемся в цене. Джон молчал, а Тревис выкладывал дальше. Он заприметил женщину уже давно и, нет, не из-за внешности, а из-за её согласия работать в захудалом магазине Гудмана-старшего. — Перебралась сюда около года назад. Ни родных, ни близких в округе нет. Похоже, залетная птица. Джон осклабился. Кусочки паззла в голове собирались в чёткую картинку, намечался план. Так или иначе, но одобрение Джозефа он получит. Да. Не землей, так заблудшей душой, направленной на путь истины и раскаяния. В мозгу пульсировала мысль — а быть может всем и сразу. — Цена? — едкая ухмылка резанула черты, и Креститель взглядом, полным удовольствия, скользнул по свежему клейму. — Не думаю, что торг здесь уместен. Южный край долины был дивным местом, равнины переходили в пологие склоны, края которых огибала река, тянущаяся по всему округу и стекающая с горы Уайттейл. На ближайшие мили это была единственная ферма в округе. Небольшие хибарки, точно грибы после дождя, маячили перед глазами. А за ними заросшей сорняками и буреломом стелилась пашня. Заброшенная, никому не нужная. Соскальзывая к горизонту, солнце отбрасывало прощальные лучи. Ласково, как рука Фейт, они касались земли, не жгли, а согревали. Припарковав машину подле синего пикапа, что ютился в тени одноэтажного бревенчатого дома, Джон вышел наружу и огляделся. Судя по всему, хозяйка уже была дома. Шумел телевизор, и сквозь приоткрытое окно слышались звуки раскидываемых в спальне вещей, каких-то небольших коробок. С каждым шагом входная дверь становилась ближе. Остановившись напротив неё, Джон постучал. Тук-тук. Мгновение-другое ничего не менялось. Джон занес руку, чтобы постучать вновь, как вдруг слышимое ранее лепетание телевизора сошло на нет, а спустя минуту щёлкнул замок, и дверь распахнулась. Первым делом Джон увидел глаза. Ярко зелёные, в недоумении буравящие незнакомца. Такие же как у нечистого. Перед ним стояла заблудшая душа, как и большинство в этом округе. — Ну здравствуй, Ребекка, — Джон улыбнулся, и игра началась.