Гореть; не сгорать

Обвинение в инцесте звучит громом среди всей этой дурацкой вечеринки; Шерил усмехается и рычит сквозь зубы, что все это бред собачий, что чего-то еще абсурднее и глупее придумать просто нельзя было. Вероника руки под грудью складывает и брови многозначительно вскидывает; чертов вызов в каждом чертовом движении. Шерил не кусает идеально накрашенные губы. Лишь чуть поджимает их и глаза прищуривает. Шерил задыхается от рыданий той же ночью, оказавшись наедине с самой собой. Запирается в собственной комнате и чувствует, как несуществующие руки сдавливают ее горло. Она не может кричать, даже если захочет. Ее грудную клетку будто под прессом давит и раздавить грозится. И ей верить хочется, что если бы Джейсон был жив, если бы он просто был сейчас в своей комнате, то он бы ее успокоил. Уложил ее голову себе на плечо, так, чтобы щекой в мягкий кашемировый свитер уткнуться. Он бы гладил ее по голове и говорил, что она замечательная, что ей не стоит вообще никого слушать. Но только Джейсон мертв, в соседней комнате пусто, а она давится рыданиями, чтобы утром подняться с кровати, так и не заснув, вытереть остатки косметики и накраситься заново. Ни один человек в школе не скажет, что Шерил Блоссом чуть не умерла этой ночью. Она проходит мимо Вероники после большой перемены, якобы случайно задевает чашку кофе в руках у той, что напиток разливается на белую блузку и шоколадную юбку-карандаш и говорит с ядовитым дружелюбием: — Доброе утро, королева безвкусицы. С одежды Вероники стекают струйки кофе, Бетти лезет за салфетками. Шерил улыбается своей этой сучьей улыбкой, разворачивается и уходит, под пристальный взгляд Лодж. На следующих уроках Вероника не появляется, а Шерил совершенно плевать, даже если у той потом останутся ожоги на груди и животе. Ей совершенно плевать; никто не может говорить ей о том, что Джей-Джей был плохим. Никто не смеет порочить ее светлую память о брате. Он был единственным, кого она заботила. А теперь она не заботит никого. Ближе к ночи она лежит на кровати, с карандашом в руках и планшетом с прикрепленным к нему листом бумаги, больше получаса уже к этой бумаге не притрагивается. Музыка в наушниках играет на максимум, но при всем желании Шерил не назовет даже пару треков из тех, что прослушала. Она не слышит их. И дергается несколько напугано-нервно, когда мать вырывает у нее наушник из уха. — Кем ты себя возомнила, что твои друзья могут приходить посреди ночи и стучать в нашу дверь? Эти интонации, этот голос почему-то заставляют ее резко сесть и съежиться. Мать смотрит четко ей в глаза, прошивает взглядом. — О чем ты говоришь? — Можешь разыгрывать дуру, но чтобы больше их здесь не было, — пальцы Пенелопы сжимают подбородок дочери так сильно, что Шерил уже знает заранее: будет синяк. Даже два. Хорошо, что тональник плотный, никто и никогда не увидит этих синяков. — Мамочка, я правда не знаю, о чем ты говоришь, — и она правда пытается голос привести в стабильность, говорить ровным тоном, но выходит плохо. — Чтобы больше их не было, — чеканит мать снова. А потом отпускает ее, несколько отталкивает и комнату ее покидает достаточно быстро. Шерил еще минуты две вслушивается в чужие шаги, удаляющиеся от ее двери. Утром в ее шкафчике откуда-то оказывается коробка пончиков и короткое, выведенное ровным почерком «прости». Шерил бьет что есть силы дверью шкафчика Лодж, едва по пальцам той не попадает. Вероника руку ставит себе на бедро и переводит вполне спокойный взгляд на нее. — Мне ничего от тебя не нужно, — шипит Шерил. Тихо, но ядом плюется отчетливо. — Знаю, — спокойно, совсем не в тон ей отзывается Вероника. — Мне просто не стоило тогда говорить про тебя и твоего брата. — Заткнись. Ты ничего обо мне не знаешь. Вероника ладони в воздух поднимает примирительно и спиной делает несколько шагов назад; звук каблуков по кафелю ударяет по голове и остается где-то эхом в ушах. — Пожалуй, ты права. Она уходит, а Шерил злится. Исходит на тупую злость. И совсем не понимает, почему ее так сильно все это раздражает; должно быть, она просто хочет, чтобы последнее слово осталось за ней. Всего лишь из-за этого. У пончиков оказывается вишневая начинка, и она перед собой не признает даже, что они вкуснее любой выпечки, которую она когда-либо ела. Она вообще не может вспомнить, когда последний раз ела что-то сладкое. Фигура, диеты, проблемы с питанием, о которых лучше молчать. В голову приходит лишь тот день, когда Джейсон привез откуда-то огромный вишневый пирог после победы в футбольном матче и сказал, что без группы поддержки ничего бы не было, а значит и победа у них одна на двоих. Вишневые пончики и вишневый пирог несколько разные эмоции вызывают; Шерил их в себе раздавить пытается. Она уж точно не пытается поймать на себе взгляд Вероники Лодж. Она точно не ждет, что та захочет сесть рядом с ней в столовой, написать после уроков или прийти на ночевку снова. Она точно не ждет. Оказывается, Арчи Эндрюс может быть ужасно раздражающим. Шерил понимает это дня через четыре, и осознание приходит совершенно неожиданно и резко. Он просто… бесит ее. Бесит, да, правильное слово. Все, что он говорит и делает. И это совсем никак не связано с Вероникой. Или с тем, как она на него смотрит. Шерил ногтями стучит по столу в Попсе, молочный коктейль стоит рядом почти нетронутым. Она сидит в телефоне и снова листает инстаграм не потому, что она здесь одна, она вообще одна. Нет. Потому что она устала от других, потому что все они все равно не Джей-Джей, а значит ей лучше побыть одной, чем в компании этих тупиц из группы поддержки. Дружная четверка смеется. На секунду она пересекается взглядами с Лодж и сразу же взгляд опускает обратно в экран телефона. Ей плевать и все равно. Они просто слишком громко ржут, и это невежливо. — Привет, Шерил. Голос явно принадлежит той самой, на которую ей абсолютно все равно. Как и на любого в этом кафе. Она не спешит поднимать взгляд, делает это намеренно медленно. Она даже не заметила, как та подошла к ее столу. — Чего тебе? Вероника пожимает плечами, говорит без улыбки, а в голосе так и слышна эта несгибаемая серьезность. — Я подумала, что ты хочешь присоединиться. — Вот уж. И не мечтай, Лодж. У меня и без вашей компании идиотов есть дела, так что иди, — и пальцами руки от себя движение делает, — и не загораживай мне свет. Несколько секунд молчания. — Уверена, что не хочешь к нам? Шерил отрицательно мотает головой. Вероника возвращается за столик к своим друзьям. Хочет.