Гореть; не сгорать

Шерил звучит до ужаса пафосно, так высокопарно и манерно, что все больше и больше кажется, что она весь текст себе заранее пишет. По нотам будто складывает, читает с заученными интонациями и по плановому лейтмотиву. Волосы назад откидывает и говорит: — Ты никогда не была моим вторым, недостающим легким, я могла без тебя дышать. Вероника старается, правда старается выдавить себя улыбку. Только мышцы не срабатывают, мышцы атрофированы. Она смотрит ей в глаза мгновение. Два. Может, чуть больше. — Ты зато моим была. Из Ривердейла стоило бы уехать, бросить тут все и вернуться к своей нормальной жизни в Нью-Йорке, в конце концов, школа остается далеко позади. Вероника находит с десяток отговорок, чтобы просто оставаться в городе; сама понимает, что отговорки жалкие. Сама все знает. Они встречаются иногда случайно в Попсе, они изредка гуляют по одним улицам. Заведение приносит Веронике больше убытков, чем доходов. Подвальное помещение приходится закрыть через два года, после окончания школы. Иррационально: школьница лучше держала заведение. Бетти сообщает спустя месяц, потягивая клубничный коктейль из трубочки: — У Шерил диагностировали рак, ты знала? Вероника едва не роняет стакан из рук, который полировала. Ставит его на стол и несколько теряется, руки о фартук вытирает. — Нет. Мы давно с ней не общаемся. — Со школы, я помню, — заканчивает за нее фразу Бетти. Вероника только кивает. Бетти пальцами трубочку сжимает и голову набок наклоняет: — Я подумала, ты должна знать. Просто… я бы хотела такое знать, если бы оно произошло с человеком из моего прошлого. Вероника выдавливает совершенно неуместное «спасибо», лишь потом понимает, как странно, как неуместно и дико оно звучит. Но за собственные слова неудобно становится уже потом. Не сразу. Вечером, когда она лежит в кровати. Когда после пары часов сомнений все же достает из-под подушки телефон и решает написать сообщение на старый номер, который все так же пылится в списке контактов (хотя между ними никаких контактов давно уже нет). Подобрать правильные слова все равно не получается. И она чувствует себя героиней дешевого фильма, когда набирает лишь «Как твои дела, Черри?»; сообщение прочитанным отображается через полчаса. Ответ на него так и не приходит ни вечером, ни ночью, ни даже утром. Она к телефону тянется периодически, но диалог выглядит все так же. Почти спустя сутки она зачем-то нажимает на трубку в углу экрана, но сбрасывает после второго гудка. Вероника Лодж трусихой себе кажется, но перезванивать не решается. Утром среди непрочитанных валяется «Чего тебе нужно, Лодж?» Слова, может, и не находятся, но она все равно отправляет короткое «Переживаю». Шерил молчит еще два дня, ни разу не появившись в Попсе. Вероника уверена на все сто уже, что эта переписка вообще ни к чему не приведет. Бетти плечами пожимает, ничего не говорит про те времена, когда они в школе встречались. Вероника знает, что оно и к лучшему. Было бы хуже выслушивать все эти слова утешения, которые совсем уже не вяжутся с настоящим. Через две недели после первого сообщения Шерил Блоссом заходит в кафе и усаживается за барную стойку. — Двойную Лодж с обезжиренным молоком, — говорит она с извечной самоуверенностью в голове, а потом вдруг закашливается. Еще до того, как Вероника умудряется повернуться. Меньше минуты кашля, меньше минуты спавшей маски, Шерил на место ее надевает, ладонь к груди прижимая. — Ты как, Черри? — В порядке! Звучит почти с вызовом. Звучит как в старые времена. — Давай налью тебе чай. За счет заведения, — зачем-то добавляет Вероника. Шерил головой качает отрицательно, пластиковая улыбка к лицу не крепится; и так она совсем похожа на ту самую девушки из прошлого. Чашка белая. На белое блюдце. Вероника чай заваривает привычно, а Шерил все же не напоминает второй-третий-пятый раз, что не нужно, не хочет. — Простыла? — спрашивает Вероника, пододвигая, к ней чашку. — Твоя подружка, а по совместительству моя кузина, уже все растрыньдела, разве нет? Они друг на друга смотрят, а Вероника все понять не может, откуда между ними то стены с кольями деревянными, то вполне даже сносные, как будто бы теплые и мягкие подушки. — Рак легких, — вдруг говорит Шерил, отпивает из чашки и ставит ее на место. — Ходить с кислородным баллоном я не стану. Лучше сразу калий в вену. — Не говори так. Выходит почти шипением. Шерил бровь выгибает, но не язвит, даже никак не комментирует. — Ты это услышать хотела? Пауза. — Это, Вероника? Ты прекрасно знала, как у меня дела, когда спрашивала. Вероника сама не знает зачем, но руку протягивает и сжимает ее запястье. Шерил взгляд на ее ладонь переводит и так и смотрит, но все же молчит. — Есть же химиотерапия, да? Есть куча методов. Это не конец. Давно тебе все это диагностировали? Шерил взгляд на нее переводит, руку дергает почти даже мягко, скидывая ее ладонь со своей. Еще глоток, на этот раз крупнее, а за ним следующий. Чашка звякает о блюдце, когда она ее ставит. Шерил плечами пожимает. — В любом случае… теперь это не важно. Но ты все же оказалась недостающим легким. Вероника, который раз за эту встречу, чувствует себя дурой, оставаясь стоять за стойкой, когда Шерил кашляет снова, слезает с высокого барного стула и уходит поспешно, откашливаясь лишь на улице. Идея до одури тупая и безнадежно романтичная. На самом деле такая. Но Вероника бы отдала ей свое второе, если бы могла. Да и первое бы отдала, если уж совсем честно.