Обыкновенная история

Она купила у мадам Малкин — вспомнив рекомендации «T&T» — темно-фиолетовую мантию. Мама, вообще-то настаивающая на строжайшей экономии, на сей раз не возражала против расхода: приличия нужно соблюдать. «Но, пожалуйста, запомни, Сента: если завтра Транквилла не оправдают, послезавтра ты начнешь искать работу». Очередь в телефонную будку. Значок: «Посещение судебного заседания. Родственница». Очередь на проверку палочек. Значки соседей: «Посещение судебного заседания. Свидетель». Кое у кого значилось «Публика», но таких было немного, до начала заседания оставалось слишком много времени. — Миссис Темпорис. Прошу вас следовать за мной. Кстати, слово «родственница» на вашем значке видит только ответственный персонал, остальные видят «публика». Очередь к лифтам. Уровень девять. Затем еще вниз. Это все происходит с ней, Инносентой. — Сюда, миссис Темпорис. У нас оборудованы специальные места для… близких, нечто вроде ложи. Вас будут видеть — и слышать — только подсудимые, Председатель Визенгамота и начальник охраны. Вы, разумеется, будете видеть и слышать все. Позвольте вас познакомить: миссис Темпорис — миссис Шэнпайк. Соседкой Инносенты оказалась невзрачная женщина лет пятидесяти, в дешевой мантии, слишком яркой для такого случая. — Здравствуйте. Нас тут вроде двое сегодня. У вас кто? — Простите? — Мерлин, она, кажется, собирается разговаривать. — У меня сын. Ох, говорила я ему: не болтай чепуху, не такие времена, чтоб хвастаться незнамо чем, беда будет… Вот и дохвастался до тюрьмы. Вышел — глаза неживые, хоть криком кричи, не докричишься… Вы меня простите, что я разговорилась, у вас-то кто? — Муж. Он невиновен. — Хорошо вам. Говорила я ему, когда у него глаза ожили: не водись ты с ними, нехорошо ведь. Соседки косятся, шепчутся вслед. Эрни — Эрни Прэнг — зашел как-то поздно вечером, говорит: «Миссис Шэнпайк, меня тут спрашивают, откуда Охотники так хорошо адреса знают, я не могу, чтобы про меня такое думали, вы ему напомните, что парнишку так и не поймали, миссис Шэнпайк». Я все это Стэну — сыну моему, а он мне: «Мам, все у нас отлично будет, ты понимаешь, я теперь действительно кое-что значу». Стыд какой. Невразумительную болтовню соседки прервал удар гонга. Зал (уже успевший наполовину заполниться) мгновенно затих: люди поднимались на ноги. По свободному проходу спускались члены Визенгамота. С привычной уже досадой Инносента отметила, что у многих из них фиолетовые мантии были оторочены черным. Соседку била крупная дрожь. Члены Визенгамота застыли около своих кресел. Гонг прозвучал во второй раз — и тишина взорвалась аплодисментами и возгласами публики, приветствующей нового Председателя. Ее имя было объявлено неделю назад. Все газеты перепечатали рисунок из «Квибблера» — женскую голову в шлеме, с завязанными глазами. (В некоторых изданиях голову расширили до бюста, пририсовав на груди женское лицо, обрамленное львиной гривой). Соседка перестала дрожать и слегка подалась вперед, как будто с надеждой — на что? Ей самой, Инносента знала, надеяться не на что. Эта женщина в полутраурной форменной мантии, спускающаяся по главной лестнице зала суда так, будто в аудиторию входит, повернулась к Транквиллу спиной, когда он был влиятельным чиновником, а ей в любую минуту грозило увольнение, может быть, тюрьма. Чего ему ждать, когда роли переменились? Минерва Макгонагалл остановилась около своего кресла; под ее взглядом в зале воцарилась полная тишина. — Сессию Визенгамота объявляю открытой. Sine ira et studio.* — Sine ira et studio, — отозвались судьи. Взметнулись палочки, рассыпались искры восьми цветов. — Введите обвиняемого. Соседка громко всхлипнула при виде молодого человека, еще более невзрачного, чем она, озирающегося по сторонам с потерянным видом. — Охрана… человеческая, — проговорила женщина рядом выше. — Надежно ли? — Ну и пусть, все равно к лучшему. Тебе эти твари не надоели? — Не говори. Подсудимый почти рухнул в кресло. Звякнули, защелкиваясь, цепи. — Слушается дело: магическое сообщество против Стэнли Шэнпайка. Обвинитель — Гортензиус Пенденнис. Секретарь суда — Персиваль Уизли. Защитник — Туллиус Коллинз. Инносента едва не задохнулась от ярости. Так Коллинз занимался еще и делом этого ничтожества! И неизвестно, кого еще! Ну да, пишут же в газетах, что адвокатов не хватает. Да смог ли он уделить хоть какое-нибудь должное внимание Транквиллу?! Для Коллинза поставили удобное кресло рядом с подсудимым. Он, однако, продолжал стоять. — Ваша честь, я возражаю против того, что мой клиент прикован. — Ваше возражение будет рассмотрено, — ответила Макгонагалл. — Начальник охраны, вы считаете обвиняемого опасным? В зале послышалось нечто вроде фырканья: Шэнпайк производил жалкое впечатление. — Вообще-то нет, про… ваша честь. — Тогда зачем его приковывать? Это не по закону. — Ваша честь, существует порядок… — Порядок, который противоречит закону? — Я уже которое десятилетие пытаюсь понять, — прозвучал из рядов Визенгамота язвительный голос, смутно напомнивший о квалификационных экзаменах, — кто же в этом зале главный. — Ответьте судье Марчбэнкс, начальник охраны. Среди публики пробежал смешок. — Главный здесь, — выговорил начальник охраны после некоторой заминки, — Председатель Визенгамота. — Так исполняйте закон. — Как прикажете, ваша честь. Цепи, звякнув, упали. Миссис Шэнпайк снова всхлипнула. — Стэнли Шэнпайк, вы обвиняетесь в том, что многократно передавали — добровольно и за вознаграждение — отрядам так называемых Охотников информацию, полученную на вашем прежнем месте работы в Рыцарственном Автобусе, а именно, адреса ваших пассажиров и сведения об их привычных передвижениях, чем способствовали арестам множества невинных волшебников. Признаете ли вы себя виновным? Последовала пауза. Миссис Шэнпайк судорожно комкала носовой платок. Наконец подсудимый выдохнул: — Да. Коллинз вытер лоб. Миссис Шэнпайк в очередной раз всхлипнула. — В таком случае, задача этого суда — установить все обстоятельства совершения преступных действий и меру ответственности. Слово предоставляется обвинению. Напоминаю, что мистеру Шэнпайку не вменяются в вину побег из тюрьмы и ряд действий, совершенных, как установлено следствием, под воздействием Империуса. Инносента отключилась. До нее доносились то отдельные имена и даты, то фразы вроде: «Автобус, предназначенный нести помощь, не зря заслуживший свое имя, оказался орудием преследований». Что-то о незаслуженно опороченной репутации водителя, что-то о нападении на Поттера («Протестую!» — «Протест принят»). Выходили свидетели, от их срывающихся голосов у Инносенты начала болеть голова. Женщина с верхнего ряда бормотала про сестру, которая до сих пор в Мунго. Миссис Шэнпайк тихо плакала. — Слово предоставляется защите. Инносента понимала, что теперь ей следует слушать — надо знать, на что способен Коллинз. Но сосредоточиться она не могла — для этого пришлось бы вникнуть в суть процесса, а не могла же она в самом деле — сейчас, когда вот-вот будет решаться судьба ее семьи — заинтересоваться этим кондуктором и его доносами. Опять до нее доносились только отдельные фразы. «Глубокая психологическая зависимость от людей, освободивших его из несправедливого заключения…» («Несправедливого, как же», — пробормотали сверху). «Неспособность противостоять тяжелой болезни, охватившей наше общество… Пусть он явился с повинной поздно — но причиной того был страх, а не отсутствие раскаяния». Кажется, речь была довольно искусна. Но Инносента не могла не заметить, что слушали ее не в такой тишине, как речь обвинителя: Макгонагалл несколько раз призывала к порядку. — Защита вызывает Гарри Джеймса Поттера. Тишина была полной; со своего места Инносента видела, как целые ряды наклоняются вперед. Миссис Шэнпайк вцепилась ей в руку. — Защита? Они сказали, его вызывает защита? — Да-да, — пробормотала Инносента нетерпеливо. Она поймала себя на том, что, как и все в зале, неотрывно смотрит на молодого человека в глубоком трауре (Мерлин, у него-то что случиться могло?), явно равнодушного к всеобщему вниманию. Все из-за него, из-за его проклятой удачи, из-за его маниакального стремления покончить с… Разве думал он о том, что разрушает чьи-то жизни? Инносента ненавидела его. — Вам не понять, мистер Поттер! Вы не знаете, что это — попасть в руки охотников! — Тишина в зале! — Профессор, то есть, простите, ваша честь, я хочу ответить. Я был в руках охотников. Я чувствовал на себе их руки. Они, с Фенриром Грейбеком, — кто-то вскрикнул, — привели меня и моих друзей на край гибели, мою названную сестру под Круциатус Беллатрикс Лестранж, — сверху тихо охнули. — Я могу понять. Но я прошу о милосердии, мне Дамблдор объяснял, что такое милосердие, — не суд, суд сам разберется, а вас, тех, кто пострадал из-за… обвиняемого. Потому что мы все виноваты перед ним, мы, магическое сообщество. Мы допустили, чтобы его без вины, без суда отправили в Азкабан, я знаю, о чем говорю, один из самых близких мне… простите, речь сейчас о Стэне Шэнпайке, если бы мы прежде не были так несправедливы к нему, сейчас бы не пришлось его обвинять. У меня все, ваша честь. — Мистер Коллинз, у вас еще есть вопросы к свидетелю? Мистер Пенденнис? Вы свободны, мистер Поттер. Мистер Коллинз, вы можете продолжать. — Ваша честь, мне нечего добавить. Судьба моего клиента в ваших руках. — Дамы и господа, есть ли необходимость объявить перерыв? — Не вижу необходимости тянуть. Предлагаю — с учетом всех обстоятельств — один год. — Другие предложения? Голосуем. Принято. Шэнпайк закрыл лицо руками. Миссис Шэнпайк принялась рыдать, бормоча при этом, что могло быть хуже. — Мистер Уизли. Сколько времени обвиняемый уже провел в заключении? — Десять месяцев, ваша честь. — Осталось два. Дамы и господа? — Условно, что тут думать! Шэнпайк поднял голову. Его мать уставилась на судей, явно не веря своим ушам. — Стэнли Шэнпайк, вы проработаете на основе благотворительности в больнице св. Мунго не менее… — конец фразы утонул в аплодисментах. — А правильно, — произнес сверху все тот же голос. — Чем в Азкабане зря мантию просиживать, пусть лучше полы в Мунго помоет, они там с ног сбились. Опять же среди порядочных людей будет, тоже полезно. — Ступайте, мистер Шэнпайк, и надеюсь больше вас здесь не видеть. — Никогда, профессор, то есть… Спасибо! — Спасибо! — крикнула миссис Шэнпайк, вскакивая с места. — Удачи вам, дорогая. — Она сжала плечо Инносенты (брр!) и побежала к выходу. Объявили перерыв. Публика, смеясь, расходилась. — Хотите выйти, миссис Темпорис? Вас проводят обратно. Может быть, принести вам чашку кофе? — Нет, благодарю вас. Мне нужно увидеться с мистером Коллинзом. — Он занят со своим подзащитным. Есть надежда — или нет? Выиграл бы Коллинз дело, если бы не привел свидетеля, которому никто не может отказать? Сделает он для Транквилла что-нибудь столь же… необычное? Зал понемногу начал заполняться снова.

***

— Беатрис! — раздался над головой Инносенты мужской голос. — Вы одна? Идите сюда! — Артур! — женский голос показался смутно и неприятно знакомым. — Я уж и не надеялась вас увидеть, вы так заняты. Артур, я… — Не надо, Беатрис. Я получил ваше письмо. У вас все нормально — в Отделе? — Да. Я теперь понимаю, что шеф меня спасал. Уволена — и дело с концом, никто не вспомнил, спокойно уехала. И я теперь не осуждаю тех, кто подавал Руквуду чай, знаете, я только потом осознала, что за стол они с ним садиться не собирались. Такие вещи потом понимаешь. А тогда… Мне казалось, что все предали или смирились, всё кончено, остается только бежать куда подальше и умыть руки. — Я рад, что вы передумали. Мы много слышали о вашей работе во Франции. — Можно рассказать вам, как я передумала, Артур? Инносента толком не знала, зачем она слушает этот разговор. То ли потому что он отвлекал ее от слишком уж тягостных мыслей, то ли потому что надеялась, что заместитель Министра и бывшая сослуживица Транквилла скажут что-нибудь важное о процессе. — …И я аппарировала в Афины, поднялась на Акрополь, постояла перед Парфеноном — не помню, сколько… А потом ноги понесли меня не к Эрехтейону, как обычно, а к флагштоку. Там табличка в память двух магглов, которые в сорок первом году сорвали с того самого места флаг союзников Гриндельвальда. Я ее перечла, спустилась вниз, взглянула еще раз на Парфенон и отправилась во Францию. Дальше вы знаете. Когда мне удалось наладить связь с вашей радиостанцией, я зашла в магглское кафе и выпила бокал шампанского, хотя знала, что завтра останусь без обеда. — Радиостанцию Ли Джордан хочет сделать профессиональной. Гарри обещал помощь, если в названии не будет его фамилии. Смеются… У них все хорошо, они победители. Есть им хоть какое-нибудь дело до Транквилла, они же пришли на суд? — Скоро начнут. Вы хорошо знаете этого несчастного, Беатрис? — Мне казалось, что да. Но человек, которого я знала и уважала, исчез в одночасье. Вы, наверное, видели, как это бывает, Артур. Он был так талантлив… Был. Да как она может?.. — Он достойно вел себя на следствии. Трудно было представить себе, как подобный человек мог… В голове не укладывается. Моя дочь говорит, что он очень неудачно женат… — Ну, скажем, она не та женщина… Раздался удар гонга. — Введите обвиняемого. Это происходит с ней? Ее мужа вводят в зал суда как преступника? Она пыталась поймать взгляд Транквилла, но он смотрел прямо перед собой. — Ваша честь? — раздался голос начальника охраны. — Не надо. Приберегите для Упивающихся. Кажется, она должна быть благодарна за это. — Слушается дело: магическое сообщество против Транквилла Темпориса. Обвинитель — Гортензиус Пенденнис. Секретарь суда — Персиваль Уизли. Защитник — в чем дело, мистер Уизли? Почему подсудимый не представлен? — Ваша честь, подсудимый отказался от защиты. — Это так, ваша честь. Я неоднократно просил мистера Темпориса пересмотреть свое решение, в последний раз перед началом заседания, но… — Обвиняемый, вы не хотите пересмотреть свое решение сейчас? — Нет, ваша честь. Я благодарен мистеру Коллинзу, но больше он для меня ничего сделать не может. Как будто он что-то сделал для Транквилла вообще!.. — Транквилл Темпорис, вы обвиняетесь в составлении официального документа, содержащего заведомо ложные сведения, представляющие собой злостную клевету на часть магического сообщества, и послужившего основанием для массового преследования волшебников на основе их происхождения. Далее, вы обвиняетесь в написании трех глав в учебнике «Истинное маггловедение», содержащих клевету, которая не может быть должным образом охарактеризована средствами юридического языка. Признаете ли вы себя виновным? Борись, Транквилл. — Да, по обоим пунктам. — Нет! — закричала Инносента. В огромном зале на нее обратились два взгляда: предупреждающий — начальника охраны и будто бы сочувственный — Макгонагалл. Впрочем, та продолжала говорить, не запнувшись. — Слово предоставляется обвинению. Слушать, она должна слушать внимательно. Хотя — какой смысл, если Транквилл, кажется, решил сдаться без борьбы. И какой смысл — если они уже все для себя решили. Макгонагалл, у которой нет детей, и Уизли, который послал сына на смерть, — они уже осудили Транквилла за то, что для него был важен Малыш, а не — как он там говорит — десятки людей, брошенных в Азкабан или вынужденных скрываться, школьники, отторгнутые от Хогвартса. Уизли бормочет наверху: «Крессвелл… Тонкс… Грейм…». При чем здесь Роберт? — Глубоко посеянные семена ненависти, которая отравляла бы поколения наших детей. — Она не будет этого слушать. Свидетели… Глава Отдела Тайн, рассказывающий о том, как Транквилл сам вызвался составить доклад. — Обвиняемый, у вас есть вопросы к свидетелю? — Нет, ваша честь. Новые свидетели — кого-то приводят под охраной, Мерлин, это же Ранкорн. Подробно рассказывает, как Транквилл совершенно добровольно согласился участвовать в написании Учебника. И проводить его презентацию в Хогвартсе. Выходит Флитвик и рассказывает про презентацию. Лицо застывшее, такого Инносента никогда у него не видела. — Обвиняемый, у вас есть вопросы? — Нет, ваша честь. Неужели мама права, и Транквиллу нет больше дела ни до нее, ни до Малыша? Неужели ей придется выкарабкиваться в одиночку? Обвинитель вызывает Транквилла. Сейчас… — Обвиняемый, когда вы писали доклад, вы считали, что пишете правду? — Нет. — Губы Транквилла едва шевелятся. — Громче! — Голос Макгонагалл будто хлещет, и у Инносенты почти против воли просыпается жалость к мужу. — Клевету не опровергают шепотом, мистер Темпорис. — Нет! — Теперь Транквилл почти кричит. — Я знал, что каждое слово в докладе — ложь. И в моих главах учебника тоже. Ложь. Так и запишите, мадам Скитер, постарайтесь ничего не перепутать. — Вы нарушаете процедуру, мистер Темпорис, хотя я склонна поддержать вашу просьбу. По залу пробегает смешок, над головой Инносенты слышно явственное фырканье. — Ваша честь — господин обвинитель, я имею право обратиться к суду — та девушка, которую пытали во время презентации, — передайте ей: да, мне было стыдно врать. — Я передам, мистер Темпорис. Возможно, для мисс Эббот это будет важно. Но помните: ваш стыд не уничтожит реальность Круциатуса. У вас есть еще вопросы, мистер Пенденнис? — Нет, ваша честь. Полагаю, в обвинение сказано достаточно. — Мистер Темпорис, вы признали себя виновным. Хотите что-нибудь сказать в свое оправдание? Последний шанс. Наш последний шанс, Транквилл. — Ваша честь, верно, что я взялся писать доклад и участвовать в написании учебника совершенно добровольно. Но — это установлено следствием — в первом варианте моих глав учебника не было ничего о… о жертвоприношениях. Второй вариант был написан под давлением. Я прошу зачитать письмо директора Снейпа к Долорес Амбридж и авторскому коллективу. — Возражаю. — Возражение отклоняется. Читайте, мистер Уизли. Казалось, в зале стало холодно. Голос секретаря был не вполне тверд. Над головой послышалось бормотание про намертво приросшую маску. — Ваша честь, господа судьи, вы все знаете, какой страх, нет, ужас могли вызвать подобные слова еще несколько месяцев назад. Я был напуган, смертельно. Нужно было найти вариант, который устроил бы директора Снейпа, то есть, так мне тогда казалось. Я… нашел его. Это все. — Обвиняемый, вы не рассматривали каких-нибудь других выходов из положения? — Голос обвинителя звучал почти издевательски. — Я пытался найти другой выход, сэр. Мне этого не удалось. — Я слышала изречение, — голос Макгонагалл прозвучал неожиданно устало, — что трусость — один из самых страшных пороков. Транквилл резко повернул к ней голову. — Что вы знаете о трусости, профессор Макгонагалл? Это самый страшный порок. — Вы хотите добавить еще что-нибудь, мистер Темпорис? Да скажи им, Транквилл! О Малыше, о невыносимой жизни в Лондоне, о необходимости обеспечить своей семье безопасность, обо всем. Что если в Визенгамоте найдутся нормальные люди, способные понять? — Больше ничего, ваша честь. Иннносента откинулась на спинку стула. Худшие ее опасения сбылись. Транквиллу нет дела ни до нее, ни до Малыша. Ей тоже нет до него дела. Она осталась одна. О чем они там говорят, о сроке? «Признание вины, очевидное раскаяние»… Голосуют… Пять лет. Ей это теперь безразлично, Транквилла больше нет в ее жизни. «Вас проводят в комнату для свиданий», ох, только не это. — Ваша честь, я уже попрощался с женой. Прошу избавить ее от неприятной сцены. — Как вам угодно, мистер Темпорис. Охрана, препроводите осужденного в Азкабан. Заседание закрыто. Инносента встала и повернулась в сторону лестницы. Спокойно встретила полный ужаса взгляд Беатрис Форт, слегка кивнула ей. Вышла из зала. Завтра она пойдет искать работу — она, безвинная жертва несчастного замужества, оставшаяся без средств с ребенком на руках. Она справится.