Россыпь драбблов по Гоголю

Александр Христофорович Бинх лениво тянется на стуле, как кот, большой, круглый и пушистый, и смотрит перед собой невидящим взором. — Вам бы отдохнуть, — сетует Тесак, проходя мимо и таща небольшую вязанку дров для топки. Шляпа Тесака двигается вместе с его широким шагом, и Александр Христофорович следит за ним, прищурившись, словно надеясь увидеть на месте Тесака кого-то еще. Тесак двигает усищами, улыбается взглядом, подмигивает Александру Христофоровичу, закидывая парочку дров в печку. — Холодно, темно, ну что вы тут забыли, а? Спать бы шли. Зима за окном бьет в ставни, отдельные снежинки прорываются в помещение, витая недолго в воздухе, а потом опадают каплями на пол. Лужи никак не получаются — высыхает слишком быстро от жары и духоты в участке. Александр Христофорович вздыхает, отодвигает бумаги: по-хорошему, правда спать идти, только не спится, не думается даже в эту сторону. В голове бродят мысли что те снежинки: врываются и сразу тают, едва появляясь. Думает о Петербурге и его морозах, думает о том, что последние осенние наводнения пропустил, думает о том, что тут мороз схватывает намертво, но тепло, не то что там — когда щеки горят и вспыхивают красными пятнами на холоде, щиплются. Что белую гладь снега в Петербурге он видел разве что под городом, на смотрах да в казарме, а так все исхожено, изъезжено, людей в Петербурге — не в Диканьке. — Носом клюете, — своим выговором произносит Тесак укоризненно немного, и Александр Христофорович вздрагивает, поднимая тяжелую голову. — Спать бы шли, — говорит Тесак снова, присаживается рядом с Александром Христофоровичем на корточки, снимая шляпу: под ноги летят хлопья снега. Глаза у Тесака большие, как у домашней дворняги, добрые, спокойные, и Александр Христофорович тихо улыбается, проводя по его волосам ладонью. Тесак сразу же склоняет голову к руке — сразу, но степенно. Улыбается сквозь усы. — Не бубни, — говорит ему Александр Христофорович, — что ты как бабка своя... Тесак только поворачивает голову и коротко касается губами кожи над запястьем, куда не дотягивается ткань рубашки, и у Александра Христофоровича идут мурашки по коже — он отнимает руку. Когда Тесак начал позволять себе это? А когда он? Тесак улыбается одинаково все это время, не комментирует никак, и Александр Христофорович хмурится сквозь улыбку, поднимаясь на ноги. — Приятных снов, Тесак. Тот задирает голову, смотрит на него, все еще сидя на корточках у самых ног, и хочется сказать: останешься спать со мной? зачем тебе пробираться сквозь метель до своего дома? Александр Христофорович молчит, мелким шагом, бочком, обходит Тесака, чтобы пройти в свою половину дома. Он чувствует лопатками, что Тесак продолжает смотреть на него, обернувшись и прижав к своему тулупу шляпу. Ноги немного подкашиваются — очень хочется спать.