Россыпь драбблов по Гоголю

Тесак знает, что мир большой и страшный, а ещё — что с этим миром, особенно с потусторонней его частью, можно многое сделать, чтобы настроить его под себя. Налил молочка — домовой бузить не будет. Крестишься — огонёк в лесу не уведет. Оставишь последнюю воду — банник сам помоется и тебя в будущем не забудет. Тесак много чего знает и делает, как и многие в селе, одни Александр Христофорович с Леопольдом Леопольдовичем — души чистые, городские, к ним с важным поди сунься. К Бомгарту Тесак и не суется, хотя спивается светлая голова, как себя жалко. А вот с Александром Христофоровичем сказ другой. — Вы хату-то, — начинал когда-то Тесак по незнанию, — святили? Александр Христофорович отмахивался, да не на того напали. Тесак скумекал, что все придётся самому да исподволь. Эх. И вот уже и быт потёк, и жить у него в хате не страшно, только знай да следи, чтобы все сделано было, а Тесаку не трудно, все равно что живёт в этом доме, столько ходит туда каждый день. А все равно проглядел. Разметавшийся, горячий Александр Христофорович кажется Тесаку каким-то маленьким совсем, будто бы дитина малолетняя, только он молчит и не знает, как подступиться. Спит Александр Христофорович, мучительно сжимает простыни, хмурится, пока пот градом льётся. Тесак вздыхает, оглядывается: что проглядел? Комнатка маленькая, одна печка в ней большая, Александру Христофоровичу, правда, хватает. Ничего нет, одни занавески, кровать да сундук с одеждой. Да икона упавшая на алтарике. Тесак качает головой со вздохом, крестится, ставит на место. И только потом идёт Александра Христофоровича будить: самовар проверять. А проснётся тот и сам скоро, коли иконка теперь на месте.