I hope they remember you

      Когда Бартон впервые берет ее за руку, Наташа ни мгновения не сомневается, что это плохая идея: у нее ничего нет, дать ему взамен нечего, она эмоционально пуста, выпотрошена щелчком Таноса, поставившим весь мир на колени и разделившим его на выживших-проигравших и павших в выигрыше, ведь им не довелось испытывать те страдания, что непрерывно продолжаются который год — в них проходит день за днем, ночь за ночью, и Романофф оказалась восприимчива к унынию и хаосу, в которые погрузилась планета.       Но у Клинта из потерь целая — персональная — вселенная, и чертов баланс не пощадил ни одного из ее обитателей, хладнокровно испепелил всех. Наташа видит, как он страдает, и пытается унять его боль прикосновениями, объятиями, осторожным вкрадчивым шепотом на ухо и поцелуями робкими в шею — она не знает, как иначе облегчить его муки, ее учили именно этому, этот способ работает безотказно, и еще никогда не подводил.       Бартон хватается за ее тонкую хрупкую фигурку, как за спасательную соломинку, словно вспоминает, что он не один остался в этом проклятом мире, что у него — всегда — имеется «тетя Нат», пахнущая порохом и полынной горечью слез, по-прежнему живая, настоящая, постоянно находящаяся рядом, не отпускающая его от себя ни на миг. Возможно, это вовсе не рай, но для успокоения ему сойдет — они с Романофф на пару прошли через многое, пройдут и через это треклятому Таносу, вздумавшему колодой карт тасовать чужие судьбы, наперекор.       У Наташи, к ее удивлению, со временем перестают дрожать пальцы: она-то уж думала, что метко стрелять больше не будет после Ваканды, но чем дольше их своими от тетивы загрубелыми пальцами сжимает Бартон, тем быстрее она восстанавливается, восстает из погребенных заживо, снова может дышать, надеяться на что-то, и верить. Исключительно ему, конечно, а никого другого Романофф и не требуется.       С Клинтом привычно быть против целого мира. Мир, кстати, обычно отвечал им тем же, поэтому постоянно приходилось отстреливаться и огрызаться, и они продолжают делать это в паре. Уже не просто напарники, спасавшие друг друга дырявые от пулевых ранений шкуры не раз. Наверное, до родственных душ они так и не дойдут, но кого это волнует, когда Бартон вновь начинает колючими дротиками отпускать саркастичные фразочки и у обоих наконец-то получается засыпать по ночам без кошмаров?       Предложение не стесняющего себя отныне в выражениях Роджерса, как снег на голову, подобно Кэрол Денверс, свалившейся на них из ниоткуда: она убеждена, что теперь-то должно получиться, теперь они вернут всех, спасут всех, и Танос будет повержен, чего не случилось во время его нападения, обратившегося триумфальным шествием по планетам.       Мстители возьмутся за месть, исправят свои ошибки, поражение кровью смоют, и Наташу наизнанку выворачивает в уборной от враз вернувшегося страха — он по венам растекается новой сывороткой; его вдовий метаболизм принимать отказывается, но кого это волнует, если в глазах Бартона уже зажегся тот самый давно угасший и даже не тлеющий огонек надежды.       Когда Бартон в последний раз берет ее за руку перед самоубийственной неизбежной миссией, Наташа ни мгновения не сомневается, что ей лучше героически погибнуть: она, как никто другой, желает Клинту счастья, и прекрасно понимает, что он обретет его… с вернувшейся Лорой, а этого напрасно обнадеженной Романофф, увы, не пережить.