I hope they remember you

      Едва в его руках вновь оказывается автомат, Баки без лишних разговоров бросается в бой. Не рвется, конечно, просто привык это делать.       Говорят, их не было целых пять лет с того самого момента, как он почувствовал себя более паршиво, чем обычно. Это не очень укладывается в голове, но Барнс на своем веку перевидал столько, даже говорящего енота, стреляющего так же метко, как и он сам, что по-настоящему удивить его чем-то сложно.       Стив, как и всегда, в эпицентре пекла. Баки даже нечего сказать на это — дорогой его сердцу паренек из Бруклина еще с сороковых был безрассудным идиотом с целым букетом болезней, среди которых отсутствующий инстинкт самосохранения. С этим ничего не поделать, в этом весь Роджерс, вне зависимости от того, какого он роста. Живой пока, и слава Богу!       Вглядываясь в гущу сражающихся рядом с ним, Барнс пытается отыскать белокурую ловкачку — кажется, когда они виделись в последний раз, она была блондинкой, хотя отчетливее всего он помнит ее рыжей: пламенные пряди, спутавшиеся и разметавшиеся по наволочке в мелкий цветочек, — вот тот образ, который он хранит в сердце. Считай, его компас, как тот, что Стив до сих пор таскает за собой.       Ее нигде нет.       Никакой: ни живой, ни раненой, ни мертвой. Может, ее тоже стерли с лица Земли, как и его — пять лет назад? Но тогда отчего она не вернулась? Задержалась в пути? Раньше она никогда не опаздывала, вряд ли подцепила эту дурную привычку сейчас.       Спросить о ее судьбе не у кого, да и не время вовсе. Просто Баки чувствует, отчетливо чувствует, что случилось что-то недоброе, поэтому стискивает до скрипа зубы и убивает-убивает-убивает, пытаясь забыться и не думать о ней.       Но разве это возможно? Она всегда была рядом. Когда-то по-настоящему на ничтожно, несправедливо короткий срок, потом — в качестве стойкого воспоминания, прошедшего через столько обнулений. У него заморозкой, разрядами электрического тока, выедающими мозг, похитили целую жизнь, а ее не сумели, и вот теперь кто-то это таки сделал. Его сломанную пополам, но не умеющую сдаваться балерину у него отобрали, и Барнс обязан узнать, как это произошло.       Победа удовлетворения не приносит. Баки пропустил ее в сороковых, пропускает и сейчас. Со стороны показаться может, что он попросту позабыл, как радоваться, и совсем не умеет этого, но разрастающаяся в сердце фантомная боль, прогрессирующая с каждым днем, не дает чувствовать что-либо еще. Только ноет, ноет и плачет, скорбит о потере, хотя Барнс до сих пор не знает всех ответов — на Стива слишком много забот навалилось сразу, чтобы появилось время отвечать на такие вопросы. Остальных он считает недостойными сообщить ему новость об утрате.       На похоронах Старка Баки вообще не в своей тарелке — странно провожать в последний путь человека, родителей которого ты убил когда-то, даже если человек этот своей жертвой заслужил все почести мира. Барнс умудряется еще найти странным, что хоронят они не Стива с его-то тягой искать проблемы на свою капитанскую задницу. Он знает, Роджерс планирует передать щит Сэму, и гадает, перейдет ли с ним и его безрассудность. Вслух, естественно, он ничего не говорит. Привычно хранит молчание и смотрит по сторонам, будто выискивает возможные угрозы, притаившиеся неподалеку, или отчаянно надеется увидеть потерявшийся точеный силуэт, понимая, что это напрасно, и она не вернется.       Позже, на поминальной церемонии, вперившись взглядом в бокал со скотчем, Баки поджимает губы, словно хлебнул только что горького яду, и решает наконец озвучить гложущий его вопрос в ответ на привычное от Стива: «ты в порядке?». — Что с ней стало?       От отчеканенных металлическим тоном Солдата слов в глотке становится сухо, будто кто-то, залив туда расплавленный свинец, набросил на его шею еще и удавку.       У Роджерса взгляд мгновенно стекленеет. Он даже не уточняет, о ком идет речь, только стискивает челюсти так, что на гладко выбритых щеках проступают желваки, и шелестит тихо: — Она… Ее больше нет.       Баки с трудом подавляет желание съездить ему бокалом по лицу. Это он и так понял. Ему нужно знать, как. Ему нужно знать, почему. Ему нужно выяснить, что случилось с той, которую он считал поистине бессмертной, учитывая, как она цеплялась за его сны и видения в бреду, и не оставляла его ни на минуту даже в зимнем забытье. — Мы были знакомы.       Он начинает издалека, полагая, что обычно соображающему со средней скоростью Стиву будет этого достаточно. Если нет, он готов его пытать. Выбивать из Роджерса признание. Он хорошо умеет это, когда-то его этому обучали, потом обучал он сам, в том числе, и ее. — Да, она говорила мне про Одессу…       Барнс едва не усмехается: шпионка, до самого конца хранящая секреты, и в этом осталась собой. А еще предчувствует, что Стив удивится, очень удивится, когда узнает всю правду.       В последнюю их встречу в Ваканде даже времени переговорить не было, переброситься парой таких необходимых для обоих фраз. Будто заговорщики, украдкой урвавшие лишь долгий взгляд глаза в глаза.       А тогда, под Одессой, вышло занятно. Барнс оставил ей метку на память, все планировал потом зацеловать, зализать этот шрам, когда выпадет такая возможность. И надеялся, что она не держит на него зла, ведь должна же она помнить, что хотел бы застрелить ее — пустил бы пулю в лоб. Или в сердце, вероятно, так и принадлежавшее ему с тех темных совместных вечеров на тесной московской кухне. Баки не обманывается, знает, что мужчин у нее было много, но не хочет думать, что она отдавалась им не только телом. — Мы были знакомы значительно раньше. Значительно больше. Моя смерть принадлежит ей. Об этом она говорила? Что мы обещали когда-то убить друг друга, потому что жизней нас лишили, и мы хотели хотя бы за свою кончину быть ответственными сами.       Эти фразы звучат зло и едко, будто сочатся паучьим ядом, которого ошеломленный Стив так и не вкусил, а Баки хлебнул сполна и выпил бы еще с ее губ, непременно попросив добавки.       Взгляд Роджерса сильнее стекленеет, и это бесит — затаил, видите ли, обиду, что от него все это держали в тайне. Если станет читать морали о честности и чести, Барнс точно ударит его, причем, вероятно, не раз. И плевать, что они на поминальной церемонии и вокруг полно народу. — Этого я не знал. — А если бы знал, что бы ты сделал? Изменилось ли что-нибудь от этого? Осталась бы она жива? Была бы сейчас с нами?       Стив опускает плечи и понуро склоняет голову — небывалый случай, когда стоящий до последнего Капитан Америка сдается. Его дамбу словно прорывает под напором словесного потока: — Она отдала свою жизнь за один из камней. Буквально. Иначе его было не получить. Камень души, он требует жертву. Мы не знали об этом сразу. Они отправились туда вдвоем, а вернулся один Клинт… Выбора не было, Бак, не было совсем, прости…       Баки бесшумно вздыхает — теперь он знает. Желание отомстить отпадает сразу — ибо кому? Вселенной? Наперевес с автоматом? Он, возможно, моментами такой же идиот, как и Роджерс, но ума у него точно побольше даже с выжженными током извилинами. — Знаешь, говорят, что русская душа непостижима и необъятна. Наверное, там еще не получали такую драгоценную жертву. — Да, — Стив кивает, — я тоже так считаю.       Не сговариваясь, они салютуют бокалами, а Барнс опять непроизвольно косится на дверь бара — вдруг все-таки случится чудо. В конце концов, они ведь победили, разве теперь еще нужна эта жертва? Потому что он уверен, что ему она вдвойне нужнее. Живая. — Значит, ты и… Господи, в голове не укладывается, что вы были знакомы и были вместе.       Роджерс не унимается. Продолжает невольно плясать на его болящих утратой костях. Баки ему прощает, как прощал много. Он вдруг в один миг ощущает себя обессиленным и уставшим настолько, что едва может стоять на ногах. Чертова неизвестность без нее пугает. Та неизвестность, где он предоставлен сам себе, оглушает и практически лишает рассудка. — А у меня в голове не укладывается, что же мне делать дальше… — Жить? — так наивно, невинно и просто звучит предложение Стива, что Барнс фыркает, не сдержавшись. — Легко сказать. Это за гранью твоего разумения, Стив. — Разве? Ты обещал ей свою смерть, а вместо этого она дала тебе новую жизнь…       Слова Роджерса, на удивление, резонные. Их сложно принять, но что-то в них есть такое, что вынуждает Баки задуматься о полученном от нее даре. Равноценный ли он? Сможет ли он быть достойным его? Заслужить смерть значительно проще. Оправдать второй шанс с такой-то за него платой и использовать его правильно — кажется, невыполнимая миссия.       Стива отзывает кто-то, Барнс без предупреждения выходит на свежий воздух. Ему нужно проветриться немного. Спрятать пару слезинок, скатившихся по щекам. Его стойкая девочка оказалась не такой уж бессмертной, но достойнее всех живых — это точно.       Допив большим глотком остатки скотча, он, скривившись, закрывает глаза, и хрипло скулит по-русски: — Спасибо, моя Наташа.       Перед сном Баки долго глядит в небо, звездами напоминающее бисерные узоры на ее балетной пачке. Получается, на одной из них она и осталась навечно. Обвинять ее, что осмелилась бросить, не выходит — из Вдов в Красной Комнате намеренно вытравливали бескорыстность, отобрать ее у нее не получилось.       Уткнувшись носом в наволочку совсем не в цветочек — она даже пахнет иначе — не ее гибким телом, — Барнс уверен, что уснуть не получится. Его мысли напоминают беспорядочно сваленные в кучу старые снимки, извилистые обрывки фотопленок, наполовину закрашенные черным страницы из личных дел, но за ними все отчетливее проступает ее несгибаемый образ, с которым он прошел сквозь ад и обратно.       Она усмехается победно уголком губ, словно знает, что Баки в числе проигравших. Глядит на него с вызовом из-под пушистых ресниц, и с игривым осуждением проговаривает четко: — Джеймс, ну как ты мог? Тебе хоть стыдно, что разуверился во мне? В том, что я тебя оставлю. После всего, через что мы прошли…       Чудится, что еще чуть-чуть, и она ткнет его острым локотком в бок, угодит метко в самую болезненную точку между ребрами. Жаль, что Барнс больше не ощутит этого никогда.       Он кивает — признает, что недооценил ее стойкость: возможно, тело ее на далекой планете, но своей необъятной и верной ему лишь душой она по-прежнему с ним. И так будет всегда. Теперь у него в этом уже никаких сомнений.