Какассыма

Алек всей душой ненавидел Самайн. С тех пор как нежить забрала Изабель, он не знал покоя, выискивая сестру или хотя бы — господи! — ее труп по всем проклятым землям. Отец лишь качал головой, наблюдая за очередными сборами Алека, и уводил заламывающую руки мать в спальню. Им нечего было ему противопоставить — работал Алек исправно и уходил строго в свободные от службы дни, возвращаясь за несколько часов до следующей смены. Дисциплина, к счастью или нет, была в нем неискоренима, ведь не зря их семья — одна из наиболее знатных среди охотничьих — не сходила с языков горожан и славилась своими умениями и воспитанием молодняка. Алек, и без того воспитанный в строгости, с того самого дня стал жить семейным делом. Каждый раз, глядя в глаза очередной испуганной юной ведьмы, он медлил несколько долгих мгновений, пока перед глазами не вставало столь же обезображенное страхом лицо Изабель. Если бы он не был тогда слишком мягок и не позволил сестре проявить сострадание к недостойному его… — Чертов Самайн, — хрипло вздохнул отец и брезгливо сплюнул на землю у порога. Алек бросил тоскливый взгляд на темнеющую полосу леса за нестройным рядом домов. Еще немного — и все запрут двери на засов, прижимая холодные кресты к груди и простирая руки к медным ликам святых. Алек в святых не верил — иконка не уберегла Изабель от голодных клыков проклятого. Не помогла и такая драгоценная для горожан святая вода — упырь лишь ленивым жестом смахнул с лица капли, словно отгонял назойливых мух — и кожа его не пузырилась и не слезала, обнажая прогнившие кости, как того обещал святой отец. Алек привычным нервным жестом пропустил меж пальцев оперение стрелы. Теперь он верил лишь оружию и из рук его почти никогда не выпускал. За поясом всегда был спрятан нож, за спиной — лук, в карманах — мешочек с патронами для револьвера, подаренного отцом на совершеннолетие. — Совсем нынче рано темнеет, — угрюмо заметил отец, монолитом стоя у окна и напряженно вглядываясь в истончающуюся полосу заката. — Так осень, — вяло поддержал разговор Алек, мысли его были далеки от вечного недовольства отца, а тело вибрировало от какого-то внутреннего предчувствия опасности, почти животного инстинктивного страха. — Самайн, — упрямо гнул свое отец. — Солнце у нас отбирают, черти. Урожай нынче плох, совсем нас со свету сживают. Алек прокручивал меж подушечек пальцев древко стрелы и молчал. Спорить со старшим Лайтвудом было себе дороже — так и помереть можно, слушая его длинные ворчливые монологи. А поучить жизни отец любил — хлебом не корми. Его только Иззи и могла переспорить… Алек нахмурился и покачал головой, сбрасывая тяжелые мысли. Не время жалеть. — Алек, — в комнату зашла мать, расправляя руками и без того идеально выглаженный подол строгого накрахмаленного платья. — Сходи на задний двор, зажги свечи, пока солнце не зашло. — И выбрось за забор поросенка для этих, — поморщился отец, кивая на брошенный у дверей мешок, истончающий легкий сладковатый запах свежей крови. — Сделаю, — коротко бросил Алек, хлопая себя по коленям и поднимаясь с тяжелым вздохом. — Постой, — мать со свойственной ей, строгой складкой между бровей оглядела его с головы до пят и сняла с шеи цепочку со старым серебряным крестом, накинув ту на Алека. — Не мешкай и по сторонам не гляди. Времени мало, — напутствовала она, выставив вперед указательным палец. Отец молча передал лук и мешок. — Давай. С Богом. Алек на это лишь криво усмехнулся и, глубоко вдохнув, шагнул за порог. С богом — это с которым?

***

Он бежал вперед, и ветки хлестали его по лицу и шее, дергали за волосы, грозились выколоть глаза. Последние лучи заката лизнули его ноги еще с час назад, и в свои права вступила первая из трех самайновых ночей. Алек-то по сути был уже не жилец — сейчас бесовское время, кровавое и жуткое, а он один в чертовом лесу, и даже услышь кто его крики — на помощь не придут. В проклятое время из дому выходят только умалишенные и самоубийцы — а таких на что спасать? Он и сам бы даже не дернулся — издавна охотники в Самайн откладывали оружие и подчинялись правилам нежити. И дело не в почитании чужих традиций — плевать многие из них хотели на священное время, потому что у этих ничего священного и в помине быть не могло — только в ночи эти нежить настолько набиралась силы, что встать у нее на пути решился бы только глупец. Алек глупцом не был, да только увидел у кромки леса тоненькую родную фигуру и совсем голову потерял — бросился вперед, сбивая свечи и оставляя ставни нараспашку. И только когда ушел вглубь леса и растерял из виду все ориентиры, понял, что нежить могла околдовать его взор. Обвела вокруг пальца, как малолетнего юнца. — Чёрт, — прорычал Алек, со всей дури хлопая ладонью по стволу дерева и ссаживая кожу. — Потерялся? — участливо спросили позади, и Алек резко развернулся и отшатнулся, испуганно глядя в золотые нечеловеческие глаза. — Дьявол! — выдохнул он, машинально хватаясь за спрятанный под рубашкой крест. — Как же, — фыркнул нечистый в ответ и отступил, смахивая спутанные пряди со смуглого лба — наверняка чернь внутренняя прорывалась так наружу. — Шальной ты совсем, — прицокнул он языком и прищурился, цепким взглядом рассматривая лицо Алека. Тот смущенно опустил глаза, а после мотнул головой, злясь на себя — охотник он, не какой-то там фермерский мальчишка, так просто поддаваться колдовским чарам. — Ты бы поостерегся, — пригрозил Алек, снимая лук с плеча. Стрела привычной тяжестью легла в руку. Нечистый удивленно глянул на оружие в его руках и заливисто рассмеялся, мгновенно оказываясь совсем близко и царапая наконечник стрелы острым черным ногтем. Алек от неожиданности отступил и не вскрикнул лишь чудом. — Смешной, охотник что ли? Лайтвуд? Алек нахмурился, внимательно наблюдая, как нечеловеческие пальцы оглаживают заговоренный рисунок на его луке, и им от этого ничего не делается. Что же выходит: все его знание блажь или же так сильна стала нежить в самайнову ночь? — Откуда ты меня знаешь? — резко спросил он, наконец отводя драгоценное оружие от нечистого. Тот со скучающим выражением на лице пожал плечами, но приблизиться больше не пытался. — На сестру похож, — обронил он, покачиваясь с пятки на носок, и оттого чуть не упал, когда Алек, выронив лелеемый лук, схватил его за плечи. — Ты про Изабель? Ты знаешь, что с ней?! Нечистый смерил его нечитаемым взглядом и с легкостью выскользнул из казалось бы стальной хватки, морщась и растирая кожу под богато сшитой туникой. — Кто ее не знает, — буркнул он. — А ты все же варвар, Лайтвуд. Сделаешь так еще раз — прокляну. Но Алек от его предупреждений отмахнулся и со свойственной ему твердолобостью вцепился в запястье. Иззи — его маленькая прекрасная Иззи — кажется, была жива, и чёрта с два он отпустит нечистого без информации. — Где я могу ее найти? — золотые глаза, обрамленные недовольным прищуром, говорили лучше любых слов, и Алеку пришлось сбавить обороты. — Пожалуйста, я давно не видел сестру. Ты можешь мне помочь? Нечистый говоряще опустил взгляд на скованное пальцами запястье, и Алек, закусив губу, чуть отступил, освобождая тонкую руку от грубой хватки. — Может, и могу, — небрежно повел плечом нечистый и тряхнул волосами. Алек, словно завороженный, проследил, как с прядей на одежду и кожу опадает блестящая пыль. Вздохнул. — Что ты хочешь? — Тебя, — просто ответил тот. — Ночи Самайна долгие и хлопотные, мне нужна помощь. Алек недоверчиво посмотрел на нечистого, взглядом невольно цепляясь за множество мелких подвесок у того в ушах. — Чтобы охотник помогал нежити? — Ты хочешь встретиться с Изабель или нет? — парировал тот, насмешливо приподнимая бровь. — Сейчас все проходы открыты, если повезет, найдем путь к ней в этот Самайн. Алек удивленно наблюдал, как нечистый с удовольствием потягивается, разминая плечи, и достает из-за дерева смутно знакомый мешок. До Алека донесся уже истончающийся сладковатый запах свежей крови. — А если не повезет? — наконец спросил он, чувствуя себя одновременно потерянным, но неожиданно исполненным смысла. — Не повезет в этот, повезет в следующий. Ночи Самайна — лишь часть нашего пути, — нечистый кинул мешок ему под ноги и обернулся с таинственной полуулыбкой. — Так ты идешь? Алек закрепил оружие и спешно подхватил холщовую ношу, нагоняя нечистого, почти плывущего по неровному лесному пути. — Как тебя зовут? — вдруг спросил Алек, чувствуя, как от волнения сводит живот и немеют руки. Почему он вообще доверился нежити? — Магнус, — просто ответил тот, склоняя голову набок и осыпая плечо Алека блестящей пылью. — А я… — Александр, я знаю, — усмехнулся тот беззлобно и прищелкнул пальцами, высекая между ними голубые искры. Алек вдруг вспомнил, почему нельзя было называть нежити свое имя, и улыбнулся в ответ, чувствуя на себе взгляд золотых глаз. Приворожил, колдун. Как пить дать, приворожил.