Администратор

Хозяин и директор “Лукоморья”, Эраст Петрович, с первого же взгляда показался Славе человеком крайне добродушным, и по мере дальнейшего общения располагал к себе всё больше и больше. Он имел привычку принимать пищу в одиночестве, в своем кабинете, но ежедневно прогуливался по отелю, с искренним интересом расспрашивая встречающихся ему постояльцев об их делах. Слава Эрасту Петровичу нравился так же, как он — Славе, и различных историй, что о “Лукоморье”, что о жизни у него было не счесть. В кабинете Эраста Петровича Слава пока что был всего дважды: первый раз, когда подписывал договор, а второй раз сегодня - необходимо было передать пришедшие счета и кое-что подписать. “Войдите” Слава услышал за секунду до того, как собрался постучать, — должно быть, Эраст Петрович услышал его шаги. — Доброе утро, Слава, доброе утро. Кабинет был заставлен тяжелой дубовой мебелью. Письменный стол у окна, небольшой темный диван, шкафы, доверху набитые книгами, некоторые из которых даже с виду выглядели старыми настолько, что брать их в руки Слава бы побоялся. А ещё на полках были расставлены яйца Фаберже. Разноцветные, резные и явно дико дорогие. Слава засмотрелся на них и не заметил, как Эраст Петрович подошел. — Коллекцию начал собирать еще мой дед, — сказал он. — Некоторым из них больше века. Самое первое, знаете ли, заказал Александр III, для супруги своей, Марии Федоровны, в подарок. Внутри спрятали золотую курочку, а в курочке… — Смерть Кащееву, — пошутил Слава, не удержавшись. Глупая шутка, тут же подумал он, еще и перебил. — Извините, — пробормотал он, чувствуя себя неловко, но Эраст Петрович только рассмеялся. — Ничего, вы почти угадали. В курочке была маленькая коронка — копия императорской, и кулон с рубинами. Прекрасный подарок. Императрица была очарована, и Фаберже получил заказ изготавливать каждый год по такому яйцу, делать их уникальными и содержащими сюрприз. Николай II, следующий император, традицию продолжил, и каждый год заказывал по два яйца. Одно — для матушки своей, уже вдовицы, второе — для супруги, новой императрицы. Прекрасные, прекрасные, произведения искусства... Когда Слава уходил, Эраст Петрович все стоял и смотрел на яйца, что-то бормоча тихо себе под нос. В коридоре Слава нос к носу столкнулся с Охрой. Тот брел, видно, в столовую, почему-то один, непонятно как вообще оказавшийся в этом крыле, хмурый, задумчивый и погруженный в свои мысли так глубоко, что налетев на Славу, даже глаз не поднял, а просто пошел дальше. Слава не удержался. — Бестолочь, — буркнул он, поднимая рассыпавшиеся счета, которые выронил при столкновении. Охра услышал и обернулся. Слава замер на месте, не сумев больше произнести ни слова. Он глядел и не верил своим глазам. На лице Охры, прямо поверх сомкнутых губ, проступил оскал. Сначала блеклый, полупрозрачный, но делающийся с каждой секундой все плотнее и плотнее. Треугольные белые зубы блестели, страшные, жуткие, острые, как бритва, даже на вид. Нечеловеческие. По спине Славы пробежал холодок, а потом его накрыло волной ужаса. Ужас сковывал движения, Слава побежал бы, если бы мог, но его хватило только на то, чтобы попятиться. — Чего ты вылупился? — мрачно спросил Охра, а темнота его зрачков потекла и заполнила собой глазные щели. Это точно не было бредом, не было галлюцинацией. Слава не принимал ничего, совсем, даже не курил. А оскал и эта темень, реальные, настоящие до тошноты, пробуждали в душе животный, древний ужас. Слава зажал себе рот ладонью, чтобы не заорать. “Он меня видит.” Голос прозвучал в голове, тихо, как отголосок, наверное, это и не предназначалось Славе, но он услышал все равно. — Блядь, — коротко и емко сказал Охра, Слава видел, как шевелятся под оскалом его губы. Потом все исчезло. Глаза стали нормальными. Охра развернулся и покинул коридор бегом. А Слава налетел плечом на стену. Ноги его плохо держали. *** Слава нашел Фаллена в парке — Ванька наслаждался природой. Что само по себе было, в общем, непривычно, но потом Слава почуял сладковатый запах дыма и понял, что Фаллен вышел сюда не совсем для того, чтобы просто подышать свежим воздухом. Ванька сразу просек, что что-то не так, попробовал выспросить, но Слава понятия не имел, как рассказать об увиденном и не сойти при этом за сумасшедшего или объебанного. Как вообще о таком рассказывать? — Странновато тут, короче, — подытожил Ваня после молчания. Неловко повел плечом в ответ на Славин вопросительный взгляд, — Ну, знаешь, тут как-то слишком уж хорошо. Поневоле начинаешь думать, в чем подъебка. Она должна быть. Слава еще раз вспомнил оскал на лице Мироновского бэк-МЦ и нервно хмыкнул. Очень хотелось свалить увиденное на переизбыток кислорода ну или вот на траву — только вот он не курил... Да ну, разозлился на себя Слава, бред же! Просто он привык, что Охра себе на ебальнике рисовать мастер, а в коридоре лампочки пора менять, темновато. Кстати, надо будет не забыть потом об этом Эрасту Петровичу сказать… Темно было, вот и показалось! 'Не было там темно” — шепнул внутренний голос, но Слава предпочел его проигнорировать. — Дя-я-ядь, — Фаллен пощелкал пальцами перед лицом Славы, — вернись на грешную землю… Какие планы на вечер? Я расписание электричек узнавал, в принципе, часов до 11 с тобой тут позависать могу. Поразвлекаться. — Развлекаться — это, в смысле, в Окси палочкой потыкать? — уточнил Слава. — Или в Охру? — Нахуй Охру, — гордо сказал Ваня, — я с Мироном Яновичем желаю пообщаться. Обсудить, так сказать, искусство. Будущее батл-рэпа обсудить! — Никогда не думал, что это скажу, — признался Слава, — но мне что-то стало жалко Окси… Погода начинала портиться. Небо потемнело, затянутое грязно-серыми тучами, спала жара и притихли птицы. Где-то вдалеке сверкнула первая молния. С почти неслышным еще раскатом грома упали на землю первые дождевые капли. А потом, как из ведра, сплошной серой стеной хлынул дождь. Меньше чем за минуту Слава и Ваня вымокли буквально до нитки, и если Славу это порядком вывело из себя, то Фаллен, дурень, почему-то был по-детски счастлив. Хотя у него, в отличие от Славы, тут сухой одежды не было. Может, так расслабленная атмосфера — казавшаяся такой подозрительной Фаллену — действовала на Славу, но, завидев Мирона в холле, Слава всерьез задумался о том, чтоб утащить Ваньку от греха подальше. Мирон выглядел заведенным, нервно что-то набирал на экране смартфона, видимо, пытаясь дозвониться. Рядом с ним стоял Мамай с невероятно похоронным выражением лица и что-то тихо говорил, не переставая. Нудел и нудел. — Блядь, Илюх, без обид, но, может, ты проспишься? — рявкнул Мирон. — Ты глянь, — фыркнул Фаллен. — У отца всея рэпа сейчас жопа запылает, как второй закат. И направился прямиком к Мирону. Остановить его Слава не успел. — Что ж вы, Мирон Яныч, такой грубый! Никакого воспитания, чему вас в Англиях учили, — Ванька укоризненно покачал головой. Судя по всему, он изо всех сил копировал интонации увиденной давеча Гертруды Станиславовны. Получилось очень похоже. Кажется, общение с этой дамой оказалось для Мирона весьма неприятным, потому что он побагровел и Слава на секунду всерьез испугался, не схватит ли он сердечный приступ. Но сердечный приступ Мирона обошел стороной, в отличии от нервного тика — глаз у него как-то нехорошо дернулся. — Вячеслав, — очень тихо и очень вежливо сказал Мирон, старательно не глядя ни на Славу, к которому он обращался, ни на Фаллена, — ты не мог бы увести своего друга? Мамай резко обернулся к Славе и как-то радостно встрепенулся: — О, вот сейчас и узнаем, правду я говорил или нет! Ты же тут работаешь, тут есть надгробия? Слава решил, что ослышался. Ну или что бородач бредит — выглядел он и правда как-то нехорошо возбужденным, словно накидался чем-то. Понятно, почему Окси отсылал его проспаться… — Здесь база отдыха, вообще-то, а не кладбище. Я никаких надгробий не видел, - Слава пожал плечами. — Но черт его знает, хочешь — у Эраста Петровича спроси. Мамай глянул вопросительно и Слава пояснил: — Это хозяин. Он точно знает, а я особо далеко тут не заходил. Времени не было. Я тут работаю, а не прохлаждаюсь, как некоторые. И тут Мирона будто прорвало. Внезапно, словно кукуха его резко решила улететь от долбанного дождя в теплые края, к морю да солнышку. Его претензии — путаные, он скакал с одного на другое, глотал окончания слов и яростно жестикулируя, выносил Славе мозг. Слава молчал. Мирон тоже был как обдолбанный, то ли его треклятая биполярочка, то ли ещё что, но спорить с ним сейчас — только сильнее разжигать этот омерзительный, односторонний скандал. У подошедшего из коридора, ведущего к номерам, Рудбоя, был виноватый вид, будто он хотел Мирона успокоить, да не знал, как. А Мирона все несло, он — это видно — уже устал, устал говорить и обвинять, устал злиться, но остановиться не мог, совсем как маленький, не поспавший днем ребенок не мог перестать беситься перед сном. — Я тут реально работаю, придурь, — Слава вставил слово чудом. Мирон подавился своей злостью и замолк, сбитый с толку. — Работаю, и приехал первым, если ты забыл. Какое “заебал сталкерить”, нужен ты мне больно. Я от долбаного внимания тут прячусь, отпуск у меня такой, понял? Мирон хотел что-то ответить, да не успел — из коридора за холлом, из крыла, где располагался кабинет Эраста Петровича, раздался полный ужаса вопль. Слава бросился туда. Дверь кабинета была распахнута настежь и на пороге стоял Илья. Глаза у него были дикие. Видно, он свалил, когда Мирон разорался, пошел, как Слава и посоветовал, к Эрасту Петровичу, про надгробия свои спрашивать. Слава отодвинул его, глянул в комнату и сам чуть не заорал. Хозяин чинно лежал на диване. Руки его были сложены на груди, а лицо безмятежно, как во сне. Он бы и сошел за спящего, наверняка сошел. Если бы только не глубокий жуткий порез во все горло и не кровь, медленно капающая на пол. Слава зажал себе рот ладонью.