Администратор

Слава в ужасе попятился, нащупал за собой ручку двери, дернул ее и скрылся в комнате. Вчера много всего произошло, много того, что не поддавалось пониманию, но это… Это было уже за гранью реальности. В дверь деликатно постучались. — Слава, — позвал Эраст Петрович, и Слава готов был поклясться, что это именно его голос. — Вы в порядке, дорогой мой, все хорошо? Слава медленно выдохнул и вышел. Это совершенно точно был Эраст Петрович. Живехонький. — Да. Извините меня, мне просто… сон дурной приснился, я еще до конца не проснулся. — Слава с трудом сдерживался от того, чтобы не потыкать в собеседника пальцем, проверяя, не призрак ли он. — Извините. — Ничего-ничего, — Эраст Петрович, продолжая улыбаться, похлопал Славу по плечу. — Сейчас позавтракаете и все пройдет, все забудется! Ну, голубчик, увидимся! И ушел. Слава проводил его взглядом. В ванной он долго плескал себе в лицо ледяной водой, неаккуратно, намочив волосы и футболку. Руки у него тряслись. Бред, бред, бред. Невозможно, неправильно. Он видел, видел вчера, видел вскрытое горло, видел кровь повсюду, видел труп. Или не видел? Футболку пришлось сменить. Когда Слава переодевался, в дверь постучали. Ну как постучали. Заколотили, громко и нетерпеливо, то ли кулаком, то ли ногами. Слава открыл. На пороге стоял Рудбой. Белый, как мел. Глаза — безумные. — Ты помнишь? — Он вцепился Славе в плечи, втолкнул в комнату и захлопнул дверь. — Помнишь или нет?! Слава не стал спрашивать, о чем он. И так понял. Кивнул, и Рудбой рухнул на его кровать, сгорбился и закрыл лицо руками. — Мирон не помнит, — глухо сказал он. — И Мамай. И Фаллен твой. Завтракать пошли, как ни в чем не бывало. А я в коридоре этого вашего Эраста увидел живее, блядь, всех живых, и к тебе рванул. — Я его тоже с утра видел, — мрачно сказал Слава. — Думал, что рехнулся, или вчера, или сегодня. Значит, мы оба с ума сошли. — Как говорил классик, с ума сходят в одиночку. Это гриппом все вместе болеют. — Рудбой помолчал и добавил, со странной интонацией. — Охра пропал. — В смы… Как пропал? — Со вчерашнего утра не появляется. Не откликается, будто его нет вообще… А ведь это он нас сюда позвал. — Зачем? — Слава отобрал у Рудбоя свою чашку, в которую тот решил стряхивать пепел от сигареты и подсунул блюдечко. — Он не объяснял. Просто сказал, что ему интересно, когда я локацию для съемок искал и объявление увидел. А теперь уже спросить не могу… Рудбой выглядел настолько потерянным, что Славе его невольно стало жалко. Он потер лицо ладонями, пытаясь собраться с мыслями. — Завтракать, значит, пошли… — Я заглядывал в столовую по дороге к тебе, там всё как раньше. Ну, в смысле, тетка на месте, пирожками пахнет, — Рудбой это даже с каким-то ужасом выговорил. — Эраст Петрович жив, все на месте, но забыли про вчерашнее, Охра твой пропал, — Слава стал загибать пальцы на руках, — что еще? Мамай ваш вчера что-то там нес про… обелиски? — Надгробия, — поправил его Рудбой. — Да, точно же. Илюха вчера с утра по парку решил пробежаться, вернулся бледный, утверждал, что наткнулся на какие-то надгробия совсем рядом с домом, и что отсюда надо валить немедленно. — А ты их видел? — Я что, похож на человека, который бегает по утрам? — скептически спросил Рудбой. — Нет, ты похож на того, кто сдохнет от рака лёгких, если не перестанет все время курить, — Слава недовольно поморщился и открыл окно — Рудбой надымил знатно, хоть топор вешай. — Идём завтракать. А потом попробуем эти надгробия искать, хочу посмотреть. Рудбой не соврал, в столовой всё было как раньше, как надо — Окси с Ильей забились в один угол, Фаллен зыркал на них из другого угла, явно изнывая от желания доебаться, но не решаясь это сделать при Гертруде Станиславовне, сидевшей у окна вместе со своим вновь вернувшимся супругом и мирно завтракающей. Слава затормозил на секунду на пороге столовой, а потом подошел к пожилой даме. Рассеянно кивнул в ответ на приветствие, отчаянно пытаясь сформулировать вопрос, вертящийся в голове. Потом плюнул и спросил так, всё равно уже было, кто там что о нем подумает: — Гертруда Станиславовна, а вы не подскажете, какое сегодня число? — 12 апреля, — тут же получил он ответ. — А год какой? — Слава почувствовал, как Рудбой, который стоял рядом со своими, сверлит их беспокойным взглядом. — Дружочек, вы совсем не высыпаетесь и не бережете себя, я непременно сделаю замечание Эрасту Петровичу, зачем же он вас так нагружает... — укоризненно заметила Гертруда Станиславовна, — Две тысячи восемнадцатого, конечно же. — Спасибо, — Слава, развернувшись к столику Фалена, бросил взгляд на Рудбоя — тот явно услышал и явно тоже ничего не понимал. Потому что двенадцатое апреля совершенно точно было вчера, а не сегодня. — Это что за перфоманс, Слав? — тут же с интересом зашипел Ваня, когда Слава уселся за стол и придвинул к себе тарелку с омлетом. — Что за херня с утреца? То вы чуть ли не в обнимку с коксимироновым подпевалой в столовую вламываетесь, то ты про дату уточняешь? Вы там с утра уже на брудершафт дорожку раскатали, что ли? Слава вяло ковырялся в тарелке, пытаясь перевести разговор и сообразить, как бы им с Рудбоем выбраться в парк. Самому Славе, конечно, за время работы частенько доводилось бродить вокруг здания, и никаких надгробий не попадалось. Только вот верить своим глазам и памяти… Хотелось еще одного свидетеля. Хотя бы для себя, чтобы быть уверенным, что он не сходит с ума. Выбраться в парк им не удалось — сначала пришлось разводить по углам Мирона и Фаллена. Слава честно признавался самому себе, что вина-то, в первую очередь, конечно, на Ваньке лежала — ну вот что ему стоило хотя бы пятнадцать минут помолчать, дожидаясь, пока Мирон Янович изволит откушать кофию и съебать к себе в номер вместе со свитой. С другой стороны, Окси вроде взрослый чувак, старше, чем Фаллен, ну вот чего он ведется на Ванькины подъебки как детсадовец-то?! Переспорить Ваньку было невозможно, это даже Славе не удавалось. И прекратить его подколки можно было только одним путем — сцепить зубы и никак не реагировать на его слова. Увы, этой житейской мудрости отец батл-рэпа и победитель Дизастеров не знал. И в итоге всё закончилось закономерно — Рудбой и Мамай увели разъяренного Мирона чуть не силой. Он, кажется, собирался решить вопрос уже банальным мордобоем. Только вот Слава был готов ставить что угодно, что Фаллену драться приходилось куда чаще, чем Окси: Ванька пиздел всегда и везде, но, надо отдать ему должное, не удирал трусливо, если за базар требовали ответить. Но вот только такой разборки им сейчас и не хватало. Слава еле увел Фаллена из столовой. Когда они шли по коридору, Слава постучал в дверь художника, даже уже не удивляясь тому, что тот оказался у себя в комнате и, как обычно, неприветливо буркнул что-то в ответ на Славин вопрос “Всё ли в порядке?”. Другого вопроса ему, честно говоря, в голову не приходило. Ну, бля, а что еще спрашивать-то? “А вы тут труп вчера не видели, директорский? Да-да, Эраста Петровича, который пять минут назад по коридору мимо проходил?”. “А надгробия вам тут не попадались?”. Херня какая-то… Выйти в парк в поисках этих самых надгробий не удалось — сразу после завтрака опять начал хлестать ливень, да такой, что из здания носу не высунуть было. Слава честно попытался, вооружившись зонтом, который ему любезно одолжил директор, но дело было тухлое. Какие там поиски - дождь стоял такой стеной, что в двух шагах собственную руку не разглядеть было, да и холодный был до ужаса, Слава за пять минут вымок до нитки и замерз так, что зубы стучали. Пришлось вернуться. Он попытался еще раз осторожно выспросить у Фаллена, что тот помнит о вчерашнем дне, но ничего утешительного не услышал. Ваня был твердо уверен, что приехал в “Лукоморье” вчера и вчера же собирался уезжать, но опоздал на электричку, так что ему пришлось заночевать тут, в Славиной комнате. Гертруда Станиславовна уверяла, что они с супругом вчера почти весь день на прогулке провели. Повариха - что готовила с утра до вечера, изредка отдыхая у себя… Чертовщина какая-то. Впору было бы поверить, что Славу догнала расплата за неумеренное употребление в прошлом всяких расширителей сознания… Только тогда эта расплата и Рудбоя догнала. С ним они смогли переговорить уже поздним вечером, столкнувшись в безлюдном холле. Фаллен уснул, заявив, что в такой ливень ебал он в рот все электрички, и что домой поедет завтра. Слава в очередной раз прошелся на цыпочках до кабинета директора и настороженно прислушался к шагам за закрытой дверью. Вроде бы жив-здоров Эраст Петрович. Снова… А на обратном пути столкнулся с Рудбоем, тот словно бы ждал Славу. — Мои ни хуя не помнят, — хмуро сказал Иван, глядя на Славу исподлобья. — Слушай, может, я с ума схожу? Может, галлюцинации? — Тогда это заразно и я схожу с ума вместе с тобой. Фаллен ни хрена не помнит. Остальные тоже… В твоем теле вместе с тобой какая-то дичь живет. Вань, разве это не повод верить во все на свете? Рудбой вздохнул. — Только Мирон про Охру знает, — доверительно сообщил он. — И теперь ты. Если честно, иногда пиздец как хотелось кому-нибудь рассказать. Надеюсь, Охра не заберет у тебя память, — и, нахмурившись, добавил, — когда вернется... Славе очень хотелось поправить: “Если вернется”, но он не стал. А под утро Славу разбудили звуки. Сперва ему подумалось - это ветер шелестит в ветвях за окном, а потом, чуть прислушавшись, различил в шорохе, отчётливо, слова. И мороз прошел у него по коже: то был не ветер, а шепот, и шепот этот звал Славу по имени. Слава рывком сел на постели. Сонливость спала вмиг, напуганный, он вслушивался, обмирая от ужаса, надеясь, что показалось или что это Фаллену не спится, и зная, нутром чуя, что нет. А шепот не умолкал. Он звучал все ближе, нарастал, уже будто в комнате звучало эхо. Слава… Слава… Он не умолкал, тихий, нежный и совершенно чужой. Слава, впусти. Ручка дрогнула. Слава вцепился в одеяло, будто оно могло помочь ему. Сердце колотилось где-то в горле, холодный пот стекал по спине. Так жутко Славе не было никогда до этого. А потом вдруг скрипнула половица перед Славиной дверью, которую давно надо было починить, и шепот стих, а вместо него Слава услышал настоящий и знакомый голос — говорил Рудбой. — Убирайся, пошла прочь! Оставь его! Слава вскочил, в два шага пересек комнату и распахнул дверь. Рудбой стоял к нему вполоборота. Он сжимал кулаки, зло глядя мимо Славы, даже, кажется, не замечая его. — Ваня, — негромко позвал Слава. А потом проследил за его взглядом и онемел. Она была почти вся белая. Свободный сарафан, спадающий до пола, рубаха с расшитым воротом, вышитый платок поверх кокошника, длинная толстая коса, перекинутая через плечо, лицо… Совсем молодое, печальное, нос курносый, глаза тоже белесые, будто у слепой. Она стояла в конце коридора. Невесомая. Полупрозрачная. Блеклые губы ее шевелились, произнося Славино имя. Она улыбнулась ему, совсем не зло, и от этого стало еще страшнее. Слава попятился, но Рудбой крепко и больно схватил его за плечо. — Стой. Она морок. Навредить не может, — ухмылка, растянувшая его губы, вышла злорадной. — Бесплотный дух. Только пугать и может. Тварь. Она слышала и понимала. Плечи ее поникли, она прошептала Славино имя в последний раз и исчезла, изгнанная, верно, занимающимся рассветом. Будто ее и не было. Слава даже выругаться не мог, язык словно к небу прилип. — И… И часто ты с такими тяночками общаешься? — Когда он, наконец, сумел выговорить хоть что-то, ничего более умного в голову не пришло. Рудбой дернул плечом. — Обычно издалека смотрю, чего с ними разговаривать-то? — буднично ответил он. Слава подумал, что жизнь у Рудбоя, должно быть, протекала превесело. Сам Слава в эту минуту пришел к выводу, что он категорически против таких потусторонних знакомств. — Я спать. — А чего делать-то еще остается? Слава развернулся уже к двери, но тут вдруг его осенило, и он обернулся к уходящему по коридору Рудбою. — Эй, а ты чего тут делал-то? — Подслушивал, — любезно пояснил Рудбой. — Ходил, понимаешь, как дебил, по коридору и у дверей слушал, все ли живы и на месте, блядь. Охру дозваться пытался, — признался он, наконец, упавшим голосом. — Из своего номера вышел, чтоб парней не будить, пошел в холл к зеркалу и услышал, как тебя зовут… Он выглядел таким расстроенным, что Слава тут же попытался хоть как-то его утешить: — Ну, не ссы, может, завтра твоя ненаглядная пропажа вернется, будешь с зеркалом обниматься. Назавтра с утра выяснилось, что первая пропажа повлекла за собой вторую: куда-то пропал Мамай. Мирон с Рудбоем не обнаружили ни его, ни его вещей и каких-либо следов пребывания в Лукоморье. Только машина стояла брошенная, с открытой дверью, и ключ от нее валялся на переднем сиденье. Славин телефон упорно показывал дату "12.04.2018".