Администратор

Рудбой приоткрыл дверь, чтобы Слава мог заглянуть в полумрак комнаты. Мирон лежал на кровати, весь укутанный одеялом, только бритая башка выглядывала. — Видишь? — шепотом спросил Рудбой. — Ну, вижу, Мирон, лежит. Что такого? Ваня тихонько закрыл дверь. — Это же Мирон! — сказал он таким тоном, будто Слава сразу же должен был понять — ну, да, нечисто дело. — Во время тура, конечно, мы все прикладываемся, то там, то тут, потому что сна категорически не хватает, и то, сразу после концерта его отдыхать хер загонишь, как дите малое бесосебит. Но сейчас-то не тур! А он, с того момента, как приехали, все лежит и лежит, в промежутках до туалета и пожрать доползает, с Фалленом твоим грызется, и назад в койку. Настроение херовое, все хуже и хуже, писать не пишет опять, цепляется сам к себе. Как будто это проклятое место из него жизнь высасывает. Оно уже забрало Мамая, почему бы теперь Мирона не забрать? Рудбой был на взводе. Он волновался, Слава видел и искренне ему сочувствовал. Но как помочь Мирону — понятия не имел. А Рудбой продолжил, еще тише, чем начал: — Я его таким видел уже. Не раз. Последний — осенью, после вашего баттла. Когда он “Биполярочку” дропнул. Это хуево, Слава. Славу передернуло. Он тогда, конечно, не упустил возможности постебаться, потому что считал — нехуй ныть у всех на виду, треки не для жалоб, для жалоб — близкие друзья, да и то не для всех, но трек Мирона тогда все-таки неприятно царапнул, задев за живое. Конечно, Слава бы никогда и никому в этом не признался. — Хуево, Вань, согласен. Ты уверен, что все началось именно тогда, когда вы приехали? Рудбой кивнул. — Говорил я Охре, нечего нам тут делать. Нет же, блядь, зачем меня слушать. А у меня, может, предчувствие… До смешного дошло, хожу ночью, проверяю, все ли с Мироном в порядке. Детский сад какой-то…Сам уже на ходу засыпаю, блин. Выглядел Рудбой совсем расстроено. На следующее утро Мирону стало совсем плохо. Сначала онемела левая рука, потом закололо сердце. У сердобольной, простившей всё по такому вескому случаю, Гертруды Станиславовны нашлись подходящие таблетки, и Слава был ей искренне благодарен, потому что погода за окном опять испортилась и он не был уверен, что “Скорая” сможет до них добраться. Если они вообще смогут ее сюда вызвать... Мирон, послушно и молча взявший у Славы лекарство, выглядел и правда паршиво. Бледный, с темными кругами под глазами, весь осунувшийся и сонный, заторможенный, кажется, вообще плохо соображающий, что происходит и кто вокруг него. Фаллен притих, видно, впечатленный более чем серьезным настроем Славы. Ближе к часу ночи, когда и жильцы, и персонал уже разошлись по своим комнатам, Слава чуть не силой вытолкал вяло сопротивляющегося Рудбоя из комнаты Мирона, поклявшись, что присмотрит и, если что, непременно разбудит. Размышлять о том, что скажет и подумает Мирон, обнаружив рядом с собой Гнойного, которого и по имени-то называть не хотел, Слава не стал. Он тут администратор или кто? Ночь тянулась долго. Слава сидел в кресле и смотрел в окно. Дождь сейчас поутих, и Слава немного залип, глядя, как вздрагивают листья под ударами мелких капель. И не сразу понял, что за дверью кто-то есть, кто-то громко дышит. Рудбой, что ли, проснулся среди ночи и забеспокоился? Слава поднялся, пересек комнату и открыл дверь. Никого. Странно. Не успел Слава вернуться в кресло, как дыхание и шорохи возобновились. “Это ветер”, — сказал себе Слава и на всякий случай посмотрел в окно, но там, как назло, и ветра не было, и дождь перестал. Славе стало не по себе. — Кто тут?! Слава от неожиданности в кресле своем подпрыгнул. Проснувшийся и резко севший на постели Мирон напугал его до чертиков. — Пиздец ты внезапный. — Слава? Слава не видел его лица, но был уверен — Мирон в культурном шоке. — Рудбой уже зеленый весь от недосыпа, я пообещал, что за тобой пригляжу, — поспешно объяснил он, пока батька русского рэпа не придумал себе чего-нибудь там и не закатил очередную истерику. — Не ори, ради бога. Но Мирону, видно, на объяснения было плевать. Он поднялся, покачнулся, ухватился за спинку кровати и указал на дверь. — Ты слышал? — Чего? — Она там, — голос у Мирона был сиплый со сна, рука дрожала. — Каждую ночь. Ты слышишь? — Мирон, там никого нет, — так, кажется, дело плохо. О таком Рудбой не предупреждал. Это тоже биполярочка, что ли? А Мирон настаивал: — Нет, есть. Она приходит… Ночью приходит, стоит за дверью, дышит… Я видел ее один раз, она белая… — колени у него подогнулись и он упал на кровать, ударил по ней кулаком. — Конечно, мне никто не поверит. Но Слава поверил. Он понял, про кого говорил Мирон, и от этого ему, вопреки всем словам Рудбоя, стало страшно. — Мирон, — осторожно позвал он. — Мирон, опиши ее. — Зачем? Чтобы ты счел меня сумасшедшим? За окном вновь поднялся ветер. Тени качающихся деревьев скользили по лицу Мирона. Он сутулился, плечи его поникли. — Белая, в длинном сарафане, в кокошнике. Да? Мирон кивнул. Слава не различал в темноте его черт, но знал, что поразил. — Откуда ты?.. — Мы с Рудбоем тоже ее видели. Зря ты ему не сказал, он бы тебя успокоил. Мы ее видели. Ваня сказал — она не опасна. В этот момент ручка двери дрогнула. Мирон дернулся, схватил что-то с тумбочки. Слава присмотрелся. — Серьезно, вилка?! Думаешь, призрак боится железа? — Критикуешь — предлагай! — Это я уже на баттле слышал, — Слава поднялся, не сводя глаз с двери. — Она нам не навредит. Слышишь? Мирон? — Откуда тебе знать. — Друг твой мне сказал. А ему, видимо, ваш общий очень самостоятельный монстр. Мирон замер. Потом посмотрел на Славу, и Слава, стоящий теперь ближе, увидел, какое пораженное у него лицо. — Ваня рассказал тебе про Охру? — Рассказал. Я его видел. Случайно. Долгая история, потом расскажу. Эй, эй, барынька, проваливайте-ка подобру-поздорову, хорош пугать! Ручка замерла. Потом за дверью вновь завозились. Слава заставил себя отвернуться, подошел к Мирону и отобрал у него вилку. — Успокойся, — попросил он. — Давно она тебя донимает? — Да нет. Может, дня три последние. Скребет, дышит, потом звать начинает. По имени. Мирон сжал ладонями голову. — Думал, совсем ебу дал. Как ты там говорил? Кукухой поехал? — Надо же, — Слава даже засмеялся. — Треки мои слушал, вот это честь! Почему Рудбою не сказал? У вас, вроде, сверхъестественное под носом. Поделился бы — переживать бы не пришлось. Мирон пожал плечами, с опаской глядя на дверь. — Да побоялся я. Одно дело Охра, к нему привыкли уже. Другое дело — призрак в национальном костюме, звучит как бред. — Она недавно и ко мне пришла. Тоже вздыхала и звала по имени. Я чуть не поседел от страха, веришь? Рудбой твой потом мне на помощь прискакал, прогнал ее. Сказал, что она не опасная. Что пугает только. Так что ты не бойся. Мирон вздохнул. Провел ладонью по лицу. А потом глянул на Славу. — А ты что вообще в моей комнате забыл? — Я ж говорил, а ты не слушал. Рудбой за тебя переживал, и за твое сердечко болезное, сидел у кровати, как верная жена, глаз не смыкал, ночей не спал… — Слав. — Спать я выгнал, чтобы он не сдох тут. И пообещал присмотреть за тобой, да-да, я понимаю, что ты взрослый мужик и наш присмотр тебе даром не дался, но сердце — это ни хуя не шутки, братан, так что не ори. Тем более, видишь, теперь выяснили, что деваху эту видели мы все. Кроме Фаллена, он бы по-любому распиздел, если бы она к нему заявилась. Еще и на свидание бы уболтал, с него станется. Слава замолчал и прислушался. За дверью было тихо. Кажется, сегодня призрак решил пропустить ту часть, в которой заунывно звал их по именам. *** Наутро о призрачном визите рассказали Рудбою. Фаллен тихо сидел за столиком у окошка, ел творожники и грустно смотрел на Славу, который шептался за другим столиком с Мироном и Рудбоем. Удивляться Фаллен уже устал. Ну да, Слава мирно беседует с частью окситабора. Подумаешь, событие какое. — Она вчера не выла и, строго говоря, мы ее не видели, но я уверен — это была она, — Слава барабанил пальцами по столешнице. — Прекрати, — попросил Мирон. У него болела голова. — Ты обещал, что разбудишь, если что, — тон у Рудбоя был обвиняющий. Слава пожал плечами. — Я обещал, что из-за Мирона тебя разбужу, ну так Мирон живой-здоровый вон, а призрак… Ну, чего мы там не видали. Рудбой фыркнул. — В прошлый раз ты не такой смелый был. — Что ж, Иван, все приходит с опытом. Рудбой рассмеялся. Слава тоже. Мирон их веселья не разделял. — Тут какое-то бля… — он опасливо оглянулся, чтобы не нарваться вновь на гнев Гертруды Станиславовны. — Паскудство происходит. Я, Вань, благодаря вам с Охрой много дряни видел, но… — И эта дрянь была куда опаснее бесплотной девицы. Что вы хотите, парни, дом старый, мало ли, кто и когда тут жил. Ну, бродит. Ну хватает ей силенок ручку подергать. Ну, вздыхает печально. Ну, зовет. Пусть ее. Поиграется, да перестанет, чего вы. Она… — он вдруг замолчал и уставился куда-то за Славино плечо. Слава обернулся. Позади стоял Фаллен. Вид у него был растерянный. — Слава, — позвал он. — Слав, а мы где? Повисла напряженная пауза. — И этот поехал, — наконец грустно прокомментировал Рудбой. Фаллен посмотрел на него, но ничего ехидного, вопреки всем ожиданиям, не выдал, потому что, кажется, просто его не узнал. — Мы в “Лукоморье”, — осторожно ответил Слава. Фаллен моргнул. Удивленно на него посмотрел. — В каком, нахрен, Лукоморье? Откуда оно у нас взялось и что это вообще? Гостиница, что ли? — Вань, а “у нас” — это где? Ванька нахмурился. — В Хабаровске, где еще! На этот раз молчали гораздо дольше. И когда Рудбой хотел добавить что-то еще, Фаллен вдруг отмер. Он нахмурился, потер лоб, будто вновь пытаясь сообразить, что происходит и где он находится. — Вы чего уставились так на меня? Слава, Рудбой и Мирон переглянулись. — Вань, ты знаешь, где мы? — Лично я в доме отдыха “Лукоморье”, а ты, судя по твоей компании, в полнейшем ахуе! — Фаллен развернулся и ушел обратно за свой столик, оставив “компанию” в недоумении. — Теперь веришь, что дом с ума сводит? — тихо спросил Рудбой. Слава кивнул. — Ваньку не получается свести из-за Охры, наверное, — сказал Мирон и цепко уставился на Славу. — А вот тебя почему нет? — Он Охру увидел. Сам, мы ему не показывали, — Рудбой достал сигареты и принялся крутить пачку в руках. Мирон нахмурился. — Как это так? — Не знаю я, — устало вздохнул Слава. — Увидел и все. Не действует на меня дом и все. Откуда мне знать, что и почему? — А раньше что-то такое с тобой было? — Ваня достал сигарету, опомнился и, опечалившись, убрал ее обратно под внимательным взглядом Славы. — Ну… — Слава призадумался. Было ли что-то странное в его жизни? Да, наверное, как у всех. Там шорох, тут тень, увиденная краем глаза. Пару раз неприятное ощущение, будто за спиной кто-то стоит и внимательно смотрит в затылок. Скрипнувшая половица. Сама по себе упавшая ложка со стола на кухне. Темный силуэт в слабом утреннем свете, когда глаза уже приоткрыть, но тело еще спит и нет сил пошевелиться или закричать — сонный паралич, выдумка, привиделось, показалось. Или нет? — Так было? — Ну так. По мелочи. Как у всех. Мирон, ты… Мирон? Мирон смотрел мимо Славы и Вани округлившимися, безумными глазами, приоткрыв рот, весь белый. Слава как-то сразу догадался, что увидит, обернувшись. Она не стояла даже, парила, низ сарафана — клубы белого дыма — едва касался пола. Лицо ее было печальное, будь это живая девушка, из глаз ее, наверное, текли бы слезы. Но призрак плакать не мог. Она просто смотрела на них и молчала. — Не бойся, — сказал Ваня Мирону, а Слава обернулся к ней всем корпусом, кое-как подавил подступивший страх и сказал: — Что тебе нужно от нас? Она подняла на него глаза. Красивая. Лицо маленькое, аккуратные черты, коса толстая, длинная. Красивая. Сейчас она была не такой, какой появилась впервые, тогда она была вся белая, прозрачная, а сейчас как будто становилась все плотнее, реальнее с каждой секундой, прорисовался уже и подол сарафана, и носки сапожек выглядывали из под него. Она была все еще блеклой, не вполне настоящей, но и не бесплотным призраком, как раньше. — Что тебе нужно? Она открыла рот, но сказать ничего не сказала. То ли не хотела, то ли не могла. Она сделал шаг, протянула руку к Славе — его обдало ледяным холодом от прикосновения, снова открыла рот, вздохнула и… Хлопнула дверь. Слава невольно обернулся, а когда посмотрел на девушку — ее и след простыл. — Доброе утро, молодые люди! — это свежий и довольный Эраст Петрович вошел в столовую. Фаллен куда-то делся уже, пошел, наверное, гулять по окрестностям или, может, в Славину комнату — обижаться на его предательскую связь с Мироном и Рудбоем. — Доброе утро, Эраст Петрович. — Погодка-то какая нынче — загляденье! Солнышко светит, птички поют, благодать! Так я погулял с утра, ух! А вы, Славочка, смотрю, язык общий с гостями нашими нашли. Погуляли бы тоже! Дел на сегодня нет совсем. Ну, хорошего дня! Он забрал у вышедшей Алевтины Петровны тарелку с пирожками и удалился. Он не любил завтракать в общей столовой, все предпочитал делать в своем кабинете. Слава поглядел в окно. Там и впрямь развеялось. Надолго ли. *** Охра дотронулся до стекла. Оно, шедшее обычно под его касанием кругами, будто вода от брошенного камня, оставалось твердым и холодным. Тогда Охра ударил, раз, потом другой, прижал ладони с гладкой поверхности, пытаясь рассмотреть что-то по ту сторону, но ничего не увидел. Даже своего отражения. Зеркало отражало серый, скучный коридор и другие зеркала в нем. Охра запретил себе паниковать. Он любил эмоции, но лишь чужие, свои же, бывало, мешали мыслить здраво и прагматично. Надобно разобраться, что с его зеркалом, почему оно его не пускает. — Не пускает и не пустит. Охра обернулся, резко. Но никого не увидел. Тогда он поднял голову, но и на потолке было зеркало, а источник голоса — нет. — Не ищи, я тебе не покажусь. Это будет слишком просто для тебя. Охра заозирался. В Зазеркалье не могло, не должно было быть посторонних. Он сам приводил сюда только Ваню. — Вздумал со мной играться? — прошипел Охра, щурясь. — А знаешь, кто я? Послышался смех. Охра, мрачный, ждал. — Свет мой, конечно, я знаю, кто ты. Дитя Хаоса. Ты последний в своем роде, не так ли? — Не твое дело. — Встречал я таких, как ты. Парочку. Дети Хаоса, такие сильные, такие хитрые, великолепные. Вкусные. Они нашей встречи не пережили. Голос вновь рассмеялся. — Но тебя я не для этого поймал, не бойся. — Я очень давно никого не боюсь. — Конечно, ты смелый. Но ведь бояться можно не только за себя, верно, Охра? — За кого мне еще бояться? — Ну как же! За целостность своего сосуда, например, ведь остаться без тела в наше время — это такая беда! Люди изменились, развились, поумнели. Теперь их волнуют новые технологии, они больше не поклоняются таким, как мы с тобой, Охра, они больше не зовут нас сами. Как быстро ты сможешь найти новое тело? И найдешь ли?.. — Если ты его тронешь… — Да-да, ты найдешь меня и покараешь. Не злись, Охра, мне не нужен твой сосуд, хотя он наверняка очень вкусный. Я с ним немножко поиграю — и отпущу. Честное слово — отпущу. Но знаешь что? — Что? — Это вовсе не значит, что он тебе чем-то поможет. Потому что — ты ведь понимаешь — без тебя ему будет куда лучше. Думаешь, он станет тебя искать? — Мне не нужна помощь человека, чтобы выбраться, уебок, — человеческое ругательство привычно легло на язык. — А ты ищи себе самую глубокую и темную нору, потому что освободившись, я приду за тобой. — Буду ждать с нетерпением! — отозвался голос, а потом исчез — Охра ощутил, что остался один. Он, со злости больше, чем с надеждой, еще раз ударил кулаком по стеклу. Зеркало молчало, холодное, немое, непривычное. Тошнотворно напоминающее то время, когда Охра был заперт здесь, один, никто его не слышал и никто не захотел бы ему помочь. Ваня наверняка заметил, что его нет. Наверняка зовет и понять не может, что произошло. Станет ли он его искать, звать в зеркала, или махнет рукой и покинет “Лукоморье” один? А что бы сам Охра сделал на его месте? Именно это. Он бы сбежал от монстра, захватившего нагло его тело так быстро, как смог бы. Но это он. А это Ваня. Человек, часто непонятный, как говорит Мирон не-вы-ку-па-е-мый. Человек, сказал себе Охра, вот именно, что человек. Нечего даже рассчитывать на его помощь, выбираться придется самому. А уж обрадуется Ваня его возвращению или нет — это уже дело десятое.