Администратор

К вечеру у Мирона страшно разболелась голова. Он вяло поковырялся в тарелке с ужином, так в результате толком и не поев. Сердобольная Гертруда Станиславовна, забыв все, выдала ему очередных таблеток и настоятельно порекомендовала лечь спать пораньше. Мирон и порывался это сделать, но Рудбой вцепился в него мертвой хваткой и сказал, что в одиночестве Мирон останется только через его труп. Слава ожидал от Фаллена какой-нибудь колкости и морально готовился гасить новый конфликт, но обошлось — Ванька, должно быть, переваривал все произошедшее и узнанное и сохранял серьезность. Заняли комнату пропавшего Мамая. Там было две кровати и можно было спать по очереди, не спуская друг с друга глаз. Мирон вырубился, едва коснувшись щекой подушки, и Слава заподозрил, что таблетки, выданные ему Гертрудой Станиславовной имели снотворный эффект. Сам Слава занял вторую кровать и, поворочавшись несколько минут, тоже уснул — сказалась предыдущая бессонная ночь. Рудбой и Фаллен остались наедине. Сначала молчали, сидя в креслах по обе стороны маленького журнального стола, Рудбой глубоко задумался о своем, о странном доме, о пропавшем внезапно Охре, а Фаллен порылся в телефоне, попытался проверить почту, написать в твиттер, но интернет не работал и он заскучал. — Эх, рэпер Охра, — шепотом позвал он. — Как думаешь, чего это за старик, которого Славка увидел? Рудбой пожал плечами. — Не знаю… Но это говорит только об одном: Эраст Петрович не так прост. Если подумать, ведь с него все и началось, верно? С его, якобы, убийства. До сих пор не представляю, что это вообще было… — Я вообще этого не помню, — покачал головой Фаллен. — Это так странно. Ты — и Слава — говорите, что было то-то и то-то, а у меня в голове обычный день: вот я приехал, вот с Мироном сцепились, раз, два, потом погода испортилась и я лег спать в одной из комнат. А на утро вы как с катушек слетели и начали утверждать на два голоса, что Эраста Петровича грохнули и вообще… Не по себе аж. Рудбой слушал молча. Должно быть, подумал он, это и правда тяжело, осознавать, что кто-то нагло забрал твою память и заменил ее чем-то иным. Знать бы, кто и зачем это сделал. — А ты и про подвал совсем-совсем ничего не помнишь? — Ничего. Не знаю, как я туда добрался даже, я ведь там и не был никогда. Помню, как у Славки в комнате на кровати валялся, книжку читал, а потом темнота. Если бы вы все на три голоса меня не убеждали — ни за что не поверил бы. Помолчали еще. Рудбой думал, что спокойный, расслабленный и растерявший на время все свое ехидство Ваня довольно приятный малый. Но Фаллен тут же решил испортить о себе впечатление. — А может, и не надо верить. Спелись со Славкой и решили меня наебать втроем, да? Рудбой аж воздухом поперхнулся от таких заявлений и уставился на Фаллена, пытаясь понять, всерьез ли он во вранье обвинил. — Блядь, ты нормальный вообще?! — возмущенно прошептал он. — Мы — три взрослых мужика, нам заняться, что ли, нечем, по-твоему, кроме как страшилки тебе выдумывать?! — Да ладно, — фыркнул Фаллен. — Я пошутил, не заводись. Я смотрю, в окситаборе у всех с чувством юмора хуево, да? — Да просто не до шуток сейчас, — хмуро буркнул Рудбой. — Пиздец какой-то творится, с каждым днем все хуже. А тебе все хиханьки. Вот какое сейчас число? Фаллен достал смартфон. — Двенадцатое, — сообщил он невозмутимо и погасил экран. А потом вдруг сел в кресле прямо. — Погоди-ка. Уже за полночь же. Тринадцатое должно быть. — Вот! — Глупо было этому радоваться, но Рудбой обрадовался и посмотрел на Фаллена победно. — Видишь! Двенадцатое. Уже дня четыре двенадцатое. Один и тот же день, у тебя вот, у меня, у Славки на смартфонах. И сети нет и нет. Вручную пробовали время менять, все равно сбивается на двенадцатое. А ты говоришь… Фаллен глубоко задумался, кажется, только теперь осознав размеры свалившийся на них проблемы. Рудбой ему не мешал. Пусть переваривает. — День сурка, значит… Помнится, в том фильме мужик смог выйти, когда идеальный день у него получился. Ну или когда он переродиться смог, так? Стать лучше-чище-честнее? — Вроде так. — Пиздарики нам тогда, дядь, — философски сказал Светло, вытягиваясь в кресле. — Мы-то со Славой и так лучше некуда, а вот у вас с Ахумироном силенок не хватит. И останемся мы тут, бедняжечки, на веки-вечные, и всё из-за двух идиотов. — Фаллен, закрой рот, — прошипел Рудбой. — А то что? — спросил тот, зевнув. — А то я лично тебе пиздюлей выдам, — мрачно пообещал Слава, усаживаясь на кровати. Фаллен, по нему видно было, тут же захотел что-то съязвить в ответ, но потом пожал плечами и зевнул, уже непритворно. — Ложись спать, Вань. Я посижу. Слава уступил Фаллену кровать, дождался, пока тот уснул, а потом направился к выходу. — Я сейчас приду, я на минутку, — шепнул он обеспокоенному Рудбою. Идти в подвал одному было глупо, Слава это прекрасно понимал. В доме творилась какая-то чертовщина, один человек из их компании уже пропал… Слава даже споткнулся на ровном месте при мысли о том, что он автоматически причислил Мамая к “их компании”. В общем, творится чертовщина, кто-то пропал, кто-то с ума сходит, кто-то болеет, и Славе очень хотелось понять, что же такое тут происходит. А еще проверить, как же всё-таки выглядит подвал. Дверь поддалась, как и в прошлый раз, с протяжным скрипом, и Слава замер на мгновение, прислушиваясь и очень надеясь, что не перебудил этим звуком весь дом. Но тишину больше ничего не нарушало, и Слава, включив фонарик на смартфоне, осторожно пошел вниз. И тут же, случайно задев локтем стену, понял, что что-то изменилось. Он посветил в бок и замер. Сухие прежде стены теперь были покрыты склизкой, черной плесенью, по углам и под потолком (Слава посветил и туда) висела густая паутина, а воздух был не просто спертым или пыльным, нет: сырым и отвратительно пахнущим чем-то непонятным. Сердце у Славы заколотилось быстрее. Он ведь спускался сюда всего несколько часов назад, как такое возможно? Так же, как невозможно застрять в одном дне, увидеть человека мертвым, а затем снова живым и столкнуться с призраком. Невозможно. Но факт. Слава пошел быстрее, находиться здесь было неприятно, очень хотелось скорее уйти, но надо, надо было дойти до конца. Слава шестым чувством ощущал: внизу разгадка. А потом он ощутил прохладное дуновение за спиной, будто легкий сквозняк. Обернулся и, вскрикнув от неожиданности, попятился, споткнулся и упал. Повезло, что до конца лестницы оставалось пара ступеней. — Если ты приходишь, чтобы нас всех убить, то знай: со мной почти получилось, — буркнул он, поднимаясь и стряхивая со штанов грязь. Призрак, видимо, была достаточно разумной и понимала его, потому что улыбнулась. Дружелюбно улыбнулась. Честно говоря, она совсем не выглядела опасной. Грустной — да, но не опасной. — Не то чтобы я имел что-то против привидений, — Слава опустил руку со смартфоном, чтобы свет от фонарика рассеялся по помещению и не слепил глаза, — но, может, ты скажешь, чего хочешь? Девушка открыла рот. Было похоже, что она попыталась вздохнуть — и не смогла. Лицо ее снова сделалось печальным. — Ты не можешь, — догадался Слава. — Да? Она покачала головой и качнулась ближе к нему. Подняла руку. Широкий рукав рубахи скользнул с запястья, совсем как у живой девушки. Она указывала куда-то Славе за спину. Слава подчинился и обернулся. Позади были цепи. Слава зачем-то пересчитал. По шесть в ряд, сверху вниз, всего — двенадцать. Двенадцать цепей. — Тут кто-то был, да? Кого-то держали? Пленников? Слава посмотрел на девушку. Она кивнула, подошла ближе, коснулась проржавевших звений. Пальцы ее проходили насквозь. Как ужасно, подумалось Славе, бродить бестелесным духом. Какое это, должно быть, проклятие. Правда, сейчас она уже не казалась такой же бесплотной, как раньше. Шитье на вороте рубахи и на платке, лента в косе, сапожки обрели цвет, стали яркими, красным, глаза — голубыми, а коса — золотистой. Кожа оставалась мертвенно-белой, но стала плотной, непрозрачной. Она теперь совсем не походила на тот призрак, что он увидел впервые. — Ты теперь совсем как живая, — не подумав, ляпнул Слава и тут же прикусил язык. Что за бред он сказал? Но девушка не разозлилась и не обиделась. Она рассмеялась — беззвучно, Слава увидел мелкие морщинки-лучики в уголках ее глаз. А потом она протянула ему ладошку, и Слава подставил свою ладонь. Прикосновение было прохладным, будто Слава опустил руку в воду. И он обязательно придумал бы еще какое-нибудь, более точное сравнение, но стало ему не до чего: в голове мгновенно, ярко, замелькали картинки. Он увидел девушку — Марью — не в девичьим сарафане — в штанах, высоких сапогах и кольчуге, сжимающую тяжелый меч в маленьких руках. Потом — избу, сбитую из широких бревен, окруженную высокими — вековыми — дубами. В избе, почему-то, Гертруду Станиславовну в ярком красном платке, повязанном под волосы, и свободном длинном платье, склонившуюся над чугунным котелком. У ног ее терся черный, громадный котище. Она обернулась, и снова появилась Марья, более юная, совсем девочка, две косы, лента на лбу, светлая рубаха, синяя юбка. Она смеялась, счастливая, не было той глубокой морщинки между бровей, что Слава увидел в первом образе. А потом все исчезло, и Слава увидел… Сначала глаза. Темные, узковатые и злые. Потом — все лицо с запавшими щеками, узкие бледные губы. Он тоже был в кольчуге, черной, даже на вид тяжелой. Он был высокий, горбился, перебирал мелкие пузырьки костлявыми, похожими на птичьи когти пальцами. Тот старик, которого Слава увидел днем на месте Эраста Петровича. Слава вздрогнул, ему стало холодно, страшно, он почувствовал всю ненависть, которую Марья испытывала к старику, рука его дрогнула и контакт потерялся. Когда Слава посмотрел туда, где стояла Марья, то, ожидаемо, никого не увидел. Назад он возвращался почти бегом, предварительно сделав пару фотографий подвала. Засветились, конечно, но Славе было плевать, главное, пруфы какие на руках иметь. Рудбой даже из кресла вскочил, когда его увидел, такой, должно быть, безумный у Славы был вид. — Там! — начал он, и Мирон заворочался на кровати. Голос пришлось понизить до шепота. — Там… Вань… Блин. Гляди. Ваня долго рассматривал фотографии и вид у него был как Шерлока Холмса, изучающего улику. — Интересно, — подытожил он наконец. — Марья, девушка та, призрак, она имя мне сказала. Показала мне, ну.... Типа образы. Себя. Гертруду, прикинь? В избушке, над котлом! И кот там был — вот такой! — О, а я сказку такую слышал, про богатыршу, — вдруг засмеялся Ваня. — А что. Она — богатырша, а Гертруда твоя — баба Яга натуральная. Хули нет-то. На метле заебись смотрелась бы. Слава замер, а потом медленно сказал: — Ага. А в подвале на цепях у нас Кощей висел... И мы где сейчас? В Лукоморье! Рудбой фыркнул, но осекся, уставившись на серьезное Славино лицо: — Ты вот сейчас серьезно, Слав, что ли? — Но тогда все сходится, Вань. В подвале двенадцать цепей. У Эраста Петровича в кабинете яиц Фаберже до хрена. А где у нас смерть Кащеева? В яйце! Кощей только в мультиках всяких немощный и смешной, но если зарыться в старые-старые сказки и образы, которые были у славян, то все не так. Он был сильным колдуном, чернокнижником. Сильнее — только сама Марья. Богатырша, как ты и сказал. Тоже колдунья. — А Гертруда Станиславовна — баба Яга? — в голосе Рудбоя слышалось что-то, очень похожее на панику. — Слав, мне это не нравится. — Звучит как бред, — Слава ожесточенно потер лицо ладонями. — Пиздец какой-то. Но реально хоть какое-то объяснение дает. — Ага. А Эраст Петрович тогда кто? Иванушка? Раз яйца собирает? — А черт его знает… — Кто яйца собирает? — сонно поинтересовался с кровати проснувшейся Мирон. — Спи, — ответили ему в один голос. Но Мирон спать дальше не стал. Он сел, яростно потер глаза и зевнул в кулак. — Так что там с яйцами? Вы о чем? Слава вздохнул и повторил всю историю сначала. Мирон посмотрел на него, потом на Рудбоя. — Слушайте, — начал он, даже брезгливо как-то, — вы реально долбите на пару, что ли? Какая, на хрен, баба Яга. Какой Кащей. Вы ебанулись, что ли? Вань! От него, — он кивнул на Славу, — постиронией, что ли, заразился? — Похоже, что мы шутим? — спросил Слава. Получилось неожиданно зло, он и сам от себя такого не ожидал. Окси прищурился: — А хуле нет-то? Вот если б Ваньку знал хуже, поклялся бы, что вы тут тупой розыгрыш устроить решили. Слава глубоко вздохнул, успокаиваясь. Не до склок. Они взрослые люди, в конце концов. Да, увязли в пиздеце, но все равно! — Ты видел, Мирон. И Марью, ну, призрака. И Фаллена в трансе, или что там было. И могилы. Похоже на шутку, да? Наверное, мы тут пошутить тупо решили, картонки под надгробия разрисовали, Ваньку накурили, актрису наняли… Да? Мирон промолчал. Ответить ему было нечего, оно и понятно. — Просто это звучит, как бред сивой кобылы, — тихо ответил он наконец. — У Славки фотки цепей есть, — подал голос Рудбой. — Очень натурально. Ржавые, старые. Настоящие. — И что они доказывают?! — Что мы не врем? Мирон, ты меня не первый год знаешь. Думаешь, я бы стал так тупо шутить? — Я уже ни в чем быть уверен не могу! Его последние слова потонули в шуме внезапно начавшегося ливня. Он хлестал с такой силой, что деревьев не было видно и в приоткрытое окно тут же натекла лужа. Ваня бросился его закрывать. Сверкнула яркая, страшная молния, разрезала небо, громыхнуло так, что Фаллен на кровати подскочил. — Что за?... Блядь, опять дождь, ну заебись… — он откинулся опять на подушку. — А вы чего все такие серьезные? Сретесь, небось, и без меня? — Блядь, у тебя кнопка “off” есть? Гнойный, как его заткнуть можно, а? И лучше сделай это сам, потому что у меня лично уже кулаки чешутся, и Гертруды вашей Станиславовны тут нет, чтоб за ее юбкой прятаться! — Он не бочка… — начал Слава, но осекся, потому что ответ был слишком бородатый. — Блядь, а давайте все успокоимся, а? За окном громыхнуло снова, еще сильнее, чем прежде, затем вновь полыхнула молния, ветер усилился и ветки деревьев заскребли по стеклу. “Как бы не сломало”, — подумал Слава. — Успокойтесь! — поддержал его тем временем Рудбой. — Как дети, ей богу. Мирон! Ты даже по пьяной лавочке в драку не лезешь, а в этом проклятом “Лукоморье” как с цепи сорвался. Тебе это ни о чем не говорит? И Охры нет, а он так просто не сваливает, ты же знаешь! — Что за Охра? — тут же влез Фаллен. — Твой воображаемый любовник? — Любовник, — мрачно ответил Рудбой. — Ага. Пусть будет любовник, только завались, ради всего святого. — Нет, подожди, мне теперь необходимы детали! — Вань, пожалуйста, — чуть не застонал Слава. — У нас опять двенадцатое, это никого не смущает, не? Или мы с Ванькой как два дебила втихушку вам часы переводим каждую ночь? — Ну я не знаю, дядь, может ты долбишь без меня и развлекаешься! Заменил меня другим Ваней, преда-атель! Ну и ладно, ну и пожалуйста, я теперь к Оксимирону уйду. Ты же рад? — Фаллен повернулся к Мирону и состроил самое умильное свое лицо. — Нахуй ты мне не нужен! — на автомате отреагировал Мирон. В глазах у него был такой ужас, что Слава невольно захохотал. — Вот так, никому я не нужен! Уйду без шапки в ночь глухую и утоплюсь в ближайшей луже! — Пиздуй! Ты ж не заебешь, так зацелуешь! — Вот не надо, целоваться я к тебе не лез! Судя по звукам с улицы, дерево все же сломалось. От удара по стеклу пошла трещина. Слава вскочил. Он вдруг понял все как-то одномоментно и удивился, что мог упускать из виду то, что лежало на поверхности. — Вань, — позвал он Рудбоя. — Вань, погода портится, когда они начинают ссориться. Рудбой, который как раз собирался остановить разборки, поднялся и подошел к Славе. — Что там? Баба Яга на метле полетела? — ехидно поинтересовался Мирон, откуда только взялось в нем этом ехидство. — Замолчи, — велел ему Ваня. — Вы оба — помолчите хоть минуту, успокойтесь. И в окно смотрите. И правда, дождь начал утихать, ветер трепал кроны уже не так яростно, а молнии больше не сверкали во все небо. — Это из-за вас, — сказал Слава. — Погода по пизде идет, стоит вам сцепиться, видите? — Совпадение, — буркнул Фаллен. — Да? Вспомни: каждый раз начинался дождь, когда кто-нибудь из вас залупаться начинал! — Мировой жидовский заговор. — Вань! За окном опять громыхнуло. — Да молчу я… — Всем медленно дышать и считать до десяти, блин, — то ли в шутку, то ли всерьез велел Рудбой. Погода постепенно улучшалась. Развеялось, небо посветлело, на листья теперь падали только редкие капли затихающего дождя. Потихоньку занимался рассвет.