Администратор

Охра, как никто другой, умел чувствовать время, управляться с ним, но здесь, в Зазеркалье, оно текло совсем по-иному и было ему не подвластно. Двигаясь бездумно, наугад между зеркал, он не знал, прошел ли по ту сторону час, день или уже целая вечность, и жив ли теперь вообще его сосуд, Ваня. Эта часть Зазеркалья была Охре незнакома, и это уже само по себе порождало вопросы, ведь он давным-давно научился ориентироваться в нем. Кто-то с ним зло шутил, и Охра больше всего на свете хотел схватить шутника за шкирку и заставить горько пожалеть о содеянном. Однажды. Заточение, как нашептывал ему предыдущий опыт, не могло быть вечным. Петляющий серый коридор вывел Охру к старинному потертому зеркалу в тяжелой золоченой раме. Охра подошел ближе и посмотрел, уже и не надеюсь что-то увидеть в зеркале, ведь другие упорно отказывались демонстрировать ему реальность. Но это было, что говорится, живым: по ту сторону стекла Охра увидел человека. То был старик, худой, какой-то весь изможденный, должно быть высокий, но сильно горбящийся. Длинная седая борода его свисала чуть не до пола. Старик что-то бормотал себе под нос и перебирал склянки на полке, заполненные разноцветными жидкостями и травами. Охра присмотрелся, попытался разглядеть под разными углами старика и помещение, в котором он находился, увидел каменный пол и каменные стены, еще одну полку, а на ней чучела птиц: ворона, сокола и орла. — Кто это? — Охра обернулся. Ах, ну да. Миронов друг, Илья, конечно увязался за ним. — Я не знаю. Судя по вон тем пузырькам — какой-то колдун. — Да колдунов не… — начал было Илья, но под тяжелым взглядом Охры умолк. — Ну, договаривай. Не бывает, — подсказал он насмешливо. — Да? А мы сейчас где, как ты думаешь? Илья молчал и Охра сообщил: — Мы в Зазеркалье. Добро, блядь, пожаловать! Вид у Мамая был такой несчастный и непонимающий, что Охра невольно его пожалел. Человеческое влияние Вани сказывалось, наверное. — Мы в Зазеркалье, — повторил он. — Какой-то уебок нас сюда закинул. Меня — не знаю зачем, а тебя… Чтобы я того… Соблазнился. — Мной?! — Я питаюсь человеческими эмоциями, — о том, что время от времени и мясцом не брезгует, Охра благоразумно решил умолчать. — Ты друг Вани. Он, этот ублюдок (пленитель наш, не Ваня), наверняка ждет, что я тобой отобедаю. Но ты не бойся. Я себя в руках ему назло держу. Мамай кивнул. Что ему еще оставалось, кроме как верить на слово? — Ты похож на Ваню. — Но я не он. Я тот самый самостоятельный монстр, про которого мы читали. Охра. — И вы… типа… — Типа одно тело на двоих. Сначала было Ванино, но я попросил подвинуться, и он подвинулся. — Почему? — Потому. Охра уже потерял к Мамаю и жалость, и интерес, куда больше его занимал старик по ту сторону зеркала. Он был уверен — его демонстрируют ему не просто так. И точно. — Интересно? Мамай тут же заозирался, ища источник звука, а Охра только глаза на мгновение поднял, потому что знал — не увидит он никого. — Что за старик? — О, это я. Сейчас ты лицезреешь мое прошлое. — То есть, ты колдун. — И как ты догадался! — Чего тебе надо от меня? — Охра, тебе нечего мне предложить. Разве что свою жизнь, но, как я уже говорил, ее ты можешь оставить себе, ведь мертвым ты не сможешь испытывать отчаяние. И вину. А я люблю эти чувства больше всего на свете. А ты? — Меня не так просто заставить отчаяться. Тем более — испытать чувство вины. — Конечно, не просто, но у нас впереди масса времени! Так или иначе, рано или поздно ты убьешь этого замечательного молодого человека — чтобы самому не умереть. Вот и вина — перед твоими друзьями. А потом, потом ты поймешь — тебя бросили здесь, одного, потому что, на самом деле, ты никогда не был нужен своему сосуду так, как он был нужен тебе. Он откажется от тебя, и, может, я даже позволю ему уехать отсюда. Конечно, он потом вернется, они все возвращаются ко мне. Но это не важно. Важно, что, когда ты осознаешь все в полной мере — придет отчаяние. И только наевшись им вдоволь, я тебя убью. Радужные перспективки, не правда ли! Глянь-ка в это чудесное зеркало! Охра посмотрел и увидел полутемную комнату. В одном кресле, у неплотно завешенного окна, сидел Ваня, вытянув длинные ноги. Рядом, во втором — Слава. Они о чем-то негромко говорили, наклонившись друг к другу. — Видишь. Он уже нашел себе нового друга. Такого, который не станет убивать его руками и отбирать у него волю. Смертные ветрены. Ну, не скучай! Голос исчез и больше не отвечал, хотя разозлившийся Охра звал его. Он снова посмотрел на Ваню и с трудом подавил в себе злобный порыв сожрать Мамая прямо сейчас. *** К Гертруде Станиславовне подослали Славу. — Что я должен ей сказать, по-вашему? — злился он. — “Дорогая наша Гертруда Станиславовна, вы, случайно, на метелке не летаете?” — так, что ли?! — Ну зачем же так прямо, — Рудбой выглядел абсолютно невозмутимым. — Ты аккуратно… Издалека… Так, мол, и так, не припоминаете ли чего. Изба, ступа… — Это бред, — сказал Слава, но в конце концов сдался. На самом деле, он надеялся, что в столь раннее время — всего-то половина восьмого — ему просто не откроют. Однако, Гертруда Станиславовна открыла и, судя по аккуратно подобранным волосам и явно не домашнему платью, встала она давненько. — Славочка! — выглядела она свежо и бодро. — Доброе утро, мой хороший! Что-то случилось? У вас озабоченный вид! Слава смотрел на нее несколько секунд, пытаясь построить фразу наименее бредово, а потом махнул на все рукой. — Гертруда Станиславовна, — твердо сказал он. — Пожалуйста, пойдемте со мной. Мне нужно вам кое-что показать. Больше всего Слава надеялся, что подвал с цепями, как и все подозрительное в этом проклятом доме, не исчезнет, и ему не придется объясняться. — Так вы не ответили, — голос Гертруды Станиславовны вывел его из раздумья. — Что-то случилось? Что-то плохое? Куда вы меня ведете, Славочка? — Я не знаю толком, как объяснить, — честно ответил Слава, потому что врать и выдумывать у него просто не было сил. — Я… В последнее время происходит что-то странное. И чем дальше, тем страннее. Мобильная сеть не работает, погода все время портится и… Один наш друг пропал, мы не можем его найти. А сегодня ночью я… Мне нужно вам показать. Нужно, чтобы вы сами увидели. Своими глазами, потому что без этого вы просто не поверите мне. — Хорошо, — неожиданно серьезно ответила Гертруда Станиславовна. — Я посмотрю. Дальше шли молча. Слава отпер дверь и, включив фонарик, осветил ступени. — Аккуратно, — предупредил он. Подвал, к его великому счастью, с ночи ничуть не изменился. Та же мерзкая плесень на стенах, та же паутина. — Какое неприятное, однако, место, — негромко сказала Гертруда Станиславовна, но продолжила спускаться вниз, подобрав длинную юбку своего платья. — Осторожно, здесь высокая последняя ступень, — Слава взял ее под руку, помогая спуститься, а потом осветил цепи. — Вот. Я это вам хотел показать. Слава был морально готов и к удивлению, и даже к возмущению по поводу того, что потащил незнамо куда, в сырость и грязь почтенную даму, но ничего из этого не последовало. Гертруда Станиславовна отпустила юбку, будто ей вдруг стало наплевать, что она может замарать ее полы. Лицо ее было серьезным, она хмурила брови, Слава никогда прежде ее такой не видел. Она подошла ближе и положила ладонь на звенья. — Как странно, — когда Гертруда Станиславовна отняла руку, на коже осталась ржавчина. Но ей было все равно. Она снова взялась за звякнувшие от касания тяжелые цепи. — Я до этого момента и не знала, что здесь подвал, но эти цепи… О, я их видела прежде. Видела прежде это место. Но когда… Мне никак не вспомнить. — Я нашел этот подвал сегодня ночью, — Слава подошел ближе и облизнул вмиг пересохшие губы. — И здесь была девушка. И она показала мне вас. — Меня? — удивилась Гертруда Станиславовна. — Как? Фотографию? — Нет. Это был… Как бы сказать-то. Образ. Она дотронулась — и я увидел. У вас… Был красный платок и черный кот. — Но у меня нет кота, Славочка! Или… Или есть… Она дотронулась до виска, нахмурилась, будто пыталась ухватить какие-то воспоминания, а потом охнула и отшатнулась. И зажала себе рот ладонью: по левую руку от Славы стояла Марья. Слава хотел было объяснить, успокоить, но Гертруда Станиславовна не дала вставить ему ни слова. Она вдруг всплеснула руками, а потом прижала ладони к груди. — Марьюшка! — воскликнула она. — О, боги, как я могла тебя забыть! Марья грустно улыбнулась. Качнулась ближе и коснулась кончиками пальцев плеча Гертруды Станиславовны. Слава был уверен, что в этот момент они безмолвно, мысленно общались. Из глаз Гертруды Станиславовны текли слезы. — Вы что-то вспомнили? — осторожно спросил Слава. — Конечно, вспомнила! — сердито ответила Гертруда Станиславовна, вытирая лицо. — Вот же окаянный, что устроил, а! И кота моего!.. Подумать только! — Кота? — Кота! Все-то ему неймется! Вырвался, а тут, в этом самом подвале, ему и самое место! — Кому — “ему”? — Дык Кощею, Слава! Чтоб ему пусто было! Душа-то Марьина вот она. Был он ей при жизни врагом, и после смерти враг, не может она покой обрести, пока на свободе он и людям невинным вредит. Вот и бродит тут, бедняжка, неприкаянная, зовет — да не слышит никто. Он ведь, проклятый, гонит ее, под каждою дверью календулу сушеную прячет, чтобы, значит, докричаться она не могла. — Тогда почему и я, и мои друзья ее видят? — Так нынче ж двенадцатое апреля, Славочка! — Мне очень неловко, но я не знаю, что это значит. Гертруда Станиславовна возмущенно фыркнула. — Эх, молодежь! Чему вас только в школах учат! Двенадцатое апреля — это Навий день. Эх, какие обряды раньше были, красивые! Мы с душами усопших наших говорили, как мы с тобой сейчас, а теперь что… Эх! Марья улыбнулась и дотронулась мягко до ее плеча. — Ох, Марьюшка, прости старуху! Говоря короче, Славочка, нынче день, когда связь с предками особенно сильна. Марья говорит — они ей силу и дают, чтобы докричаться могла и предупредить: Кощей тут злобствует, души невинные себе забирает, питается ими, проклятый. Много веков так живет: заманивает к себе, ссорит, привязывает колдовством душу к месту, как мы его когда-то с Марьюшкой привязали. И ведь хитер как, а! Отпускает, но все равно силушки все высасывать продолжает, и умирает человек там, далеко, а с него, с Кащея, и спроса нет! Только с вами этого не получилось, — Гертруда Станиславовна внимательно посмотрела на Славу. — Марья говорит, все из-за тебя. — Из-за меня?! — А то ж из-за кого! Морок-то, смотрю, тебя не берет, потому и подвал этот нашел. И поссорить тебя, Марьяшка говорит, ни с кем не вышло, наоборот, примирить всех пытался. А поддался бы — и поминай вас как звали. Ведь чем сильнее ссора, тем хуже погода, дождь льет, а дождь — вода, а в воде Кощеева сила. — Да, — кивнул Слава. — Это мы поняли. Что погода от нас зависит по сути. Но морок не только меня ведь не берет. Еще Рудбо… Ваню. — Ваня твой, — фыркнула Гертруда Станиславовна, — нечисть в себе пригрел, вот и видит больше положенного! А у тебя оно врожденное, суть всех вещей видишь. Это дар. Не столкнись с Кощеем, может и спал бы он до конца жизни твоей, было бы тебе, конечно, спокойнее, мир-то уже не тот, что раньше. С другой стороны, — вдруг философски заметила она, — никакие сумасшедшие к тебе в дом с вилами не полезут. Ох и гоняла я в свое время таких смельчаков… Слава представил и не смог подавить смешок. Потом осторожно уточнил: — А вы значит… ведьма, да? Ну, то есть, колдунья? Ведунья? — Веду-унья, — протянула она даже как-то обиженно. — Не просто ведунья, титул у меня был! Баба Яга я, страж на границе мира живых стоящий. Следила, чтоб на эту сторону кто попало не лез, а то той нечисти только дай волю. Ворожила, да, колдовала. И лечила, бывало. Ученики у меня бывали. Последняя — вот Марьюшка. Хорошая ученица была, способная. Не такой судьбы я ей, конечно, желала, — Гертруда Станиславовна погрустнела, Марья тоже. — Сгубил ее Кощей, хоть и победила она его. Только благодаря ей он сейчас к месту прикован. Заманивает к себе людей, да, но то капля в море, быть бы миру царством его, а людям — рабами, если б не ее отвага. Бедная моя девочка… Ну, надо нам возвращаться и план разрабатывать. — Какой план? — Как это какой? Кощея надо на ту сторону выгнать, где ему давным-давно самое место, а там уж предки разберутся с ним, Славочка. Негодуют они. Марья мне показала. Он чужие жизни забирает, а со своей никак не расстанется. Законы природы нарушает, а этого делать ну никак нельзя. Не нами все придумано — не нам это менять. — А вы не забудете все снова, когда мы вернемся? — Теперь уж не забуду, будь спокоен. Все, идем. Слава краем глаза заметил, что Марья растворилась в воздухе. Он вздохнул и пошел за по-боевому настроенной Гертрудой Станиславовной.