Администратор

— Он, подлец, конечно, знает уже, что я вспомнила, но снова ему мою память не отнять, не настолько он силен, — Баба Яга (Слава поверить не мог, что это и правда она, настоящая) поднималась по обшарпанной лестнице вверх, прочь из подвала, так быстро, что Слава за ней едва поспевал. — Это Эраст Петрович, да? Я видел вчера вместо него старика, всего мгновение. Неужели это он? — Он, он. Экую легенду выдумал, а. Санаторий! Восьмидесятые! Отдыхать я, значит, приехала. С мужем! — Гертруда Станиславовна (как-то язык не поворачивался к ней по другому обращаться) возмущенно фыркнула. — Нам, Слава, Ивана надо заставить тоже всё вспомнить. И Кощея, и жену свою, Марьюшку. Иванушка тоже здесь.. — У нас их тут двое, Ивану... А, художник? — сообразил Слава. — Надо с ним поговорить. — Разговорами не обойдемся, — отрезала Гертруда Станиславовна. * * * — А почему вы - Гертруда Станиславовна? — первым делом спросил Фаллен, когда они все собрались в одной комнате. Слава про себя простонал: Господи, Ваня, только не сейчас, не здесь и не тот человек, над которым хохмить можно. Только вряд ли Гертруда Станиславовна в его защите нуждалась. Окинула скептическим взглядом Ваньку — тот сразу как-то стушевался, язык прикусил, даже попробовал за Рудбоя спрятаться. — А вы мне как, молодой человек, предлагаете именоваться?.. Что ж такое-то, как Иван — так не складывается у меня с ними, хоть сразу в печь… Рудбой и Фаллен панически переглянулись. Гертруда глянула на них снисходительно. — Да шуткую я, молодые люди. Отродясь человечину не пробовала, а напридумывали про меня… Так! — она хлопнула в ладони. — Зелье. — Зелье? — Зелье! Третьему Ивану, для памяти. Кощей меня запутать сумел, а уж человека-то… Так что будем варить зелье. Мне нужны помощники. — Я в аду, — зачем-то мрачно сообщил Мирон. У него, судя по виду, снова болела голова. — Ну что вы, хороший мой, нет никакого ада. Если только Явь да Навь. Да я. На границе меж ними. Ну и нечисть всякая, которой к живым хочется — мочи нет, — баба Яга усмехнулась и глянула на Рудбоя. Тот отвёл глаза. Она знает про Охру, понял Слава. Да уж. Такого в сказках точно не найдешь. — Итак, — деловито продолжила Гертруда Станиславовна, — я привыкла, что или гуси-лебеди помогают, или всадники мои. Вы что выбираете? — В каком смысле выбираем? — в голосе у Фаллена слышались какие-то панические нотки. — В прямом. Когда вам предлагают выбор — стоит хорошенько подумать, как им воспользоваться. Вам кем больше хочется быть, гусями-лебедями, или всадниками? — Человеками, — глухо буркнул Мирон, держась за голову. Гертруда Станиславовна снова глянула на Рудбоя, усмехнулась, головой покачала. — Человеки, мой милый мальчик, мне в моем деле не помощники... Итак, задача у нас такая, молодые люди, первым делом Ивану память вернуть. Он уже подскажет, где смерть Кащееву искать. — Так в яйце же, — не удержался Слава. Охнул, сообразив — у него в кабинете же яйца эти стоят, целая коллекция! — Ну да, точно, — Фаллен вскочил с дивана, — их надо просто перебить и всё! — И коллекцию яиц пополните, — Гертруда Станиславовна фыркнула. — Если бы всё так просто было, эх… — Пополним коллекцию? — Мирон, сжимающий ладонями голову, поднял на Ягу глаза. Она цокнула языком, недовольная тем, что цепляется за какие-то ненужные мелочи и не понимает очевидного. — Ну конечно! Кто, по-вашему, в его золоченых яичках? Смерти! Смерти, которые он задержал и привязал к миру, как свою. А тела он уничтожил. Надгробия вы видели. Ваши имена там — морок, конечно. Одна Марьина, другие — врагов его, моих и ее соратников. Вот так. Мирон поднялся. Глухо проговорил: — Извините, — и вышел из комнаты. Рудбой тревожно глянул на остальных и вышел за ним. Слава нахмурился. — Гертруда Станиславовна, почему ему плохо? — Потому что Кощею приглянулся. И он его забирает, по капле. Обычно это занимает месяцы, а то и годы, но сейчас он спешит и твой друг тает быстрее прочих. — И как это прекратить? — Убить Кощея. Но, думаю, мы уже не успеем. Увы. Он обречён. Она была абсолютно спокойна. Философски относилась: одним больше, одним меньше — какая разница, и Славу это разозлило. — Никто тут не обречён. Все покинут этот чёртов дом живыми! Неужели вам все равно? — Внучек, - ласково сказала Яга. — Я воюю с проклятым колдунишкой многие годы. Таких, как твой друг, столько было — не сосчитать. И всех не оплакать. Славе было все равно, сколько там их было. Он в одном уверен был — из своих он не собирался никого отдавать. — Давайте, в саду собирайтесь, а я пока за травами нужными схожу. Слава проводил бабу Ягу взглядом. — Слав, у меня ощущение, что мы упоролись чем-то и никак не отпустит, — тихо сказал Фаллен. — Блядь, как жить-то теперь с… да со всем вот этим, а? Начиная хотя бы с того, что ты тут Оксимирона спасать собираешься. — Как-как. Смириться, видимо, надо. Хотел бы я, чтобы это все было трипом и наутро отпустило… Пойду, проверю, как там Мирон. Черта с два этот долбанный Кощей получит хоть одного из нас. Мирон нашелся в своей комнате, нервно курящим в окно. Мрачный Рудбой сидел на кровати. — Все нормально? Мирон кивнул. Рудбой помотал головой. Ему веры было больше. — Мы там с Ванькой вдвоем справимся, — осторожно сказал Слава. — Спросить у Гертруды таблеток, может? Мирон покачал головой. Рудбой кивнул. Да чтоб их. — Я в порядке, — Мирон щелчком отправил окурок за окно, и в другое время Слава наверняка бы ему выговорил за то, что мусорит на территории, но сейчас было совсем не до того. — Точно? — Точно, — Мирон, раздраженный, поморщился, будто от зубной боли. — Вокруг — пиздец. Кощей, баба Яга, мать их, Охра исчез, где его только черти носят… — Может, Охра — тоже Кощеевы происки? — Может, — подал голос Ваня. — Но если да… Блядь, ребят, тогда я не хочу даже представлять, насколько он силен. Если с Охрой справился. — А может, ты еще раз до него докричаться попробуешь? — Да пытался. Нет его, — Рудбой вздохнул. На лице его была вселенская тоска. — Набухаться бы… Слава его полностью поддерживал. Всеми руками за был. Только “набухаться” им пока совсем не светило… Он еще раз окинул взглядом Мирона: тот выглядел совсем больным, осунувшимся, с запавшими глазами. В саду недалеко от дома Гертруда Станиславовна установила котелок. Слава его узнал: самый обычный походный котелок из современной нержавейки на треноге. У них в кладовке такие стояли для отдыхающих, кто хочет устроить пикник в лесу. Она тщательно пересчитывала стебельки трав, что-то бубнила себе под нос. Фаллен, не выдержав, спросил, почти затаив дыхание: — А можно будет послушать, как вы заклинание читаете?! — Какое заклинание? — рассеянно переспросила баба Яга. — Ах, заклина-а-ание… Милый, так это тебе “Гарри Поттера” надо смотреть. А всякие “Я пойду, пойду в поле, сорву полынь, полынь горькую…” — это так, это чтоб самого себя непосредственно в нужное состояние вогнать. Можно хоть заговор, хоть матерные стихи под нос начитывать, лишь бы нужный ритм был. И читка выдерживалась. — Никогда не думал, что баба Яга мне будет про флоу рассказывать, — шепнул Фаллен Славе. — Вряд ли ты когда-нибудь думал, что вообще её встретишь, — фыркнул Слава и подошёл к ней ближе. Она растирала травы в пальцах, неспешными точными движениями, вымеряла количество, будто парфюмер. Вода в котелке бурлила, шла пузырями и пахла лесом. Перед Славой разворачивалось волшебство, и любой бы на его месте, конечно, захотел бы к нему прикоснуться, Фаллен, вон, подобрался поближе и глядел во все глаза через плечо на настоящее колдовство настоящей бабы Яги, но Слава ничего не хотел об этом знать. Он хотел, чтобы все они остались живы и уехали куда подальше от проклятого дома, Кощея и всех этих бед. *** Рудбой обеспокоенно посмотрел на лежащего на кровати Мирона, тот был совсем плох. Ваня чувствовал себя непривычно беспомощным без Охры. — Не вышло из меня всадника, — усмехнулся Мирон. Глаз он не открывал. Ваня задернул шторы, чтобы свет не беспокоил его, и положил смоченное в холодной воде полотенце на горячий Миронов лоб. — Спасибо. Ваня чувствовал, как жизнь друга утекает, будто взятый в горсть песок, и от этого жуткого ощущения холод прокатывался у него по спине. Он потерял тут Илью и не мог потерять Мирона. Он хотел помочь ему так сильно, что грудную клетку распирало и воздух с трудом проталкивался в легкие, но без Охры он ничего не мог. Без монстра внутри Ваня был просто человеком. Мирон задремал. Ваня сидел в кресле и глядел на него, чувствуя, как от страха горят щеки. Зачем, зачем он послушал Охру и поехал сюда? Зачем поддался на уговоры и взял с собой друзей? Надо было оставить их дома. Надо было оставить эту идею, как паршивую. Ваня поднялся и пошел в ванную. Открыл кран, плеснул на лицо ледяной воды и сжал пальцами края раковины, уставился на бегущую воду, думая и коря себя. Потом взял себя в руки и выключил воду. Надо возвратиться к Мирону. Надо не сводить с него глаз. Ваня выпрямился, посмотрел в зеркало на свое уставшее, человеческое лицо, на свое отражение, непривычно послушное, не болтающее и крутящееся, а потом вдруг замер, потому что в один миг гладь зеркала густо запотела, хотя в воздухе почти не было влажности. Ваня пригляделся. Потянулся дотронуться и тут же отдернул руку — на поверхности стали появляться буквы, будто кто-то вырисовывал их пальцем. “Я Н А В” прочел Ваня, и осознание окатило его с ног до головы, как поток холодной воды. Кто-то обратился к нему с той стороны. Кто-то? Ваня знал только одно существо из зазеркального мира. Он протянул руку и написал на запотевшем зеркале, чуть ниже своего перевернутого имени: “О Х Р А?”. И стал ждать ответа.