Администратор

— Мне жаль, — сказала Яга, когда Слава позвал ее в комнату. В голосе ее не было ни капли сожаления. Мирон лежал на кровати, то ли спящий, то ли без сознания, и Яга держала морщинистой ладонью его руку. — Что мы можем сделать? — спросил Слава. Рудбой обхватил себя за плечи, глаза у него были больные. Яга покачала головой. — Мы можем сделать так, чтобы эта жертва стала последней, — мягко сказала она, и ушла прочь, доваривать свое зелье памяти, за которым оставила присматривать Фаллена. — Где ты есть, когда ты так нужен? — глухо сказал Ваня зеркалу. Зеркало молчало. Один раз вырисовав Ванино имя, оно больше не подавало признаков жизни. Рудбой закрыл лицо руками. Слава хотел заговорить, сказать что-то ободряющее, но не смог. Язык его потяжелел, а в горле воздух встал комом и проталкивать его в лёгкие оказалось делом невероятно трудным. Ваня отнял ладони от лица. Глаза у него были красные и сухие, лопнувшие капилляры расползались по белку как паутинки. — Я не смогу вам помочь, — глухо сказал он. — Я… мне нечего отсюда забирать. — Мы не можем сдаться, — боже, как глупо и как пафосно это звучало. — Этот чёртов дом отобрал у меня все, что я привез в него. И это моя вина. Я должен был отговорить Охру ехать. Я должен был оставить дома Мирона и Мамая. Теперь их обоих нет, и это моя вина. — Подожди, — безнадежно попросил Слава. - Мы не знаем, что случилось с Мамаем. И Мирон ещё жив. — Но бабка его уже похоронила! — отчаянно и зло выкрикнул Ваня. — Ну и черт с ней! Нам надо докричаться до твоего Охры. Обязательно! — Да. Да, — Ваня с трудом взял себя в руки, жестоко потер лицо ладонями. — Да, Слав. Ты прав. Да. Рано сдался. Мирон живой. Знаешь что! Я пойду, сниму то зеркало, может, Охра сумеет пробиться ещё раз! Ваня вышел, а Слава поглядел на Мирона. Тот подрагивал, дышал слабо и хрипло, лицо его горело. Кажется, у него начиналась лихорадка. Славе казалось, что даже на расстоянии он чувствует жар, исходящий от Мирона. — Что же ты так, Окси, — горько сказал Слава и положил ладонь ему на лоб, потому что не было градусника, чтобы измерить температуру. Мирон вдруг тихо, чисто вздохнул и перестал трястись. Лоб его похолодел так внезапно, что Славу на секунду окатило, как ледяной водой, ужасом, что Мирон решил умереть прямо сейчас, на его руках. Но нет. Лицо его стало спокойно, а дыхание — мерным и ровным. Тени под трепещущими во сне ресницами посветлели и уже не были такими черными и страшными. Слава мог с уверенностью сказать: Мирону прямо на глазах стало лучше. Слава осторожно отнял ладонь от его лба. Мирон глубоко вздохнул, но не проснулся. Тогда, повинуясь внезапному необъяснимому порыву, Слава взял Мирона за руку и крепко стиснул его прохладную ладонь. *** Ваня принес зеркало из ванной в комнату, и лицо его прояснилось, когда он увидел, что Мирону лучше. Он остался присматривать, а Слава пошел к Яге и Фаллену. Огонь под котелком уже не горел, но варево ещё бурлило. Фаллен медленно помешивал его, с крайне увлеченным видом, а Гертруда Станиславовна подсыпала последние порции трав. Когда Слава подошёл, она глянула на него искоса. Голова ее залихватски была повязана красным платком. — Что, выходил? — Выходил. Она усмехнулась, хотя Слава не видел ничего смешного. — Ну хорошо. Гертруда Станиславовна нравилась Славе куда больше бабы Яги, безразличной ко всему, кроме своей давней войны. Наверное, она мыслила совсем иными категориями, но Слава плевать хотел на все это. Его не занимала вражда с Кощеем. Все, чего он хотел — это уйти отсюда живым, забрав всех, кто не был ему безразличен. Он хотел, чтобы Фаллен не пострадал. Чтобы Илья Мамай нашелся, и Охра тоже. Чтобы Рудбой перестал изводить себя чувством вины. Чтобы Мирон очнулся. Яга бесцеремонно отогнала изнывающего от любопытства Ваньку от костерка, шикнув, чтоб теперь держался подальше, и снова сама занялась варевом. Бормотала себе под нос что-то нараспев, мешала ложкой в котелке то по часовой стрелке, то против, у Славы даже голова закружилась и он поспешно отвернулся. — Слав, — тихонечко спросил Фаллен, почти на ухо, — а может, все-таки попробуем? — Что? — Яйца эти в кабинете поразбивать. Может, у нас получится всё… — В жабу превращу, — холодно предупредила Яга, не отрывая взгляда от котелка. Ванька осекся. — Иди лучше на кухню сбегай, прихватки принеси. — Чего принести?! — Прихватки. Полотенце. Что угодно, чтоб котелок горячий в руках нести. Зелье остужать нельзя, а руки обжигать, милый, мне не хочется… Минут через десять Яга буднично сказала “Ну, готово”, хлопком в ладони погасила костерок. Взяла у Ваньки полотенце, котелок ухватила и скомандовала: — Ну, пошли. Вы Ивану в дверь постучите, уговорите, чтоб открыл, а дальше уж моё дело. Слава долго барабанил в дверь художника, тот глухо огрызался, а потом все-таки распахнул. Яга, недолго думая плеснула на него всё, что в котелке было. Слава и Ваня в ужасе переглянулись — варево в котле бурлило, от него такой пар шел, что художник должен был быть с ног до головы покрыт волдырями от ожогов. А тот только отступил. Головой тряхнул, будто прогоняя сон, с силой растер ладонями лицо, огляделся и замер, уставившись на Ягу. — Опять ты? — с ужасом спросил он. — За что?! — И я тебя тоже рада видеть, Иванушка, — Яга вытерла руки полотенцем. И Славе, и Ване было очень любопытно, что там такого у Яги и Ивана в прошлом на самом деле, почему у Ивана такой нескрываемый ужас на лице. Но ни Яга, ни Иван об этом распространяться не стали. В комнате у Ивана было все завалено рисунками — почти одним и тем же. Яйцо, похожее на те, что стояли на полках у Эраста Петровича, украшенное всякими камнями. — Долго я без памяти в этот раз был? — первым делом сумрачно и сухо поинтересовался Иван. Яга только рукой махнула: — Думаешь, я знаю, милый? Сама тут с тобой сижу. Если б не эти мальчики, и дальше бы сидела. Вроде как в санатории, — она раздраженно фыркнула. — Значит, такое раньше было? — спросил Слава. Иван на него взглянул с грустной усмешкой: — Было? Мы тут давно уже со счета сбились, сколько раз пытались из этого заколдованного места выбраться. Сколько раз уже память теряли. Яйцо это проклятое сколько раз уже пытался найти и уничтожить, я сосчитать уже не могу. Я место это проклятое пытался сжечь, думал, вместе с ним всё сгорит и заклятие спадет — не выходит. — Хитро он свою смерть спрятал, — задумчиво добавила Яга. — По всем приметам тут она, да только мы найти не можем, перерыли тут уже всё до кирпичика последнего. — Значит, было место, где вы ничего не перерывали, — предположил Фаллен. От взглядов Яги и Ивана, обращенных на него, на мгновение съежился. — Что? Это же логично! * * * Охра едва сдерживался, чтобы не рявкнуть на идущего вслед за ним Мамая. Хорошо так рявкнуть, со всей силы, хоть на ком-то отыграться уже за это непривычное ощущение бессилия. Останавливало только одно — то, что Мамай этого рыка явно не переживет. Вот и приходилось стиснув зубы молчать, терпеть и слушать бесконечные дурацкие вопросы. — Значит, ты живешь в Зазеркалье? Странновато тут. И вообще, как-то…тесно. Будто мы по кругу ходим. Охра замер и повернулся к Илье. Тот побледнел и шагнул назад. — Тесно… — задумчиво сказал Охра. — Да. Тут тесно. Потому что это не Зазеркалье. Это какой-то отрезанный кусок. Пустой и мертвый. Но кто вообще такое может — взять и закольцевать часть Зазеркалья? Когда-то Охру заперли здесь, против его воли заперли, он не мог выбраться, но внутри своей клетки перемещался свободно. Охра не встречал раньше подобных умельцев и даже не знал, что они существуют, а вот, поди ж ты. — То есть, — снова подал голос Илья, — мы теперь отсюда не выберемся? Черт, а. — Выберемся. Однажды. Главное, чтобы по ту сторону века не прошли, а то неловко получится. Илья побледнел. Его такая перспектива явно не прельщала. — И что, ничего не сделать? — Ну… — Охра задумался. Сначала над планом побега, потом над тем, что несколько лет назад незатыкающегося и задающего глупые вопросы смертного на куски бы порвал в назидание иным, а теперь вот беспокоится, что на это сосуд скажет. Наверное, всё потому, что у сосуда было имя, личность, прошлое, и всё это Охре нравилось. Как и такое вот соседство в одном теле. Но это ему нравилось. А Ване? Что, если он смотается из проклятого дома и кинет его здесь? Что уж тут придумывать — может, Охра бы на его месте так и поступил. От одной мысли, что придется провести тут теперь — снова — целую вечность, Охре стало нехорошо. Он опустился на серый пол. Пиздец, как говорится. — Слушай, — позвал его Илья, и Охра с трудом подавил порыв пугнуть его как следует, чтобы рот наконец закрыл. — Ну? — Тут всё из зеркал? Все проходы — это зеркала? — Ну? — Может… — Илья замолчал, подбирая правильные слова. — Может, как сказать… Закольцевали, как ты и сказал, поставив зеркала друг напротив друга? Выглядит-то как длинный коридор с тысячью зеркал, а на деле — их всего два. Понимаешь? — Ну допустим… — медленно проговорил Охра. Идея ему понравилась. Почему он сам не додумался? Все верно. Ни у кого нет силы изменить Зазеркалье, потому что никто не знает, кто, когда и зачем его создал — оно просто было. А значит, уебок, который их тут закрыл, чертов иллюзионист, и Илья прав — имеет место быть обман зрения. Но вот как понять, где именно… Охра поднялся. — Может, ты и прав. *** Как Ваня ни бился, зеркало, на котором появилось послание от Охры, молчало. Ваня пробовал и сам что-то писать, дышал на стекло, выводил буквы — тщетно. — Эй, Вань, — тихо позвал его Слава, заходя в комнату. Мирон все еще спал, но, судя по всему, кризис миновал и умирать он больше не собирался, что радовало несказанно. — А? — Так и не появлялся больше Охра? — Нет. Тишина. Расколотить это зеркало хочется, пиздец, Слав, желательно об голову долбанного Кощея. Вот же сука. Что бабка делает? — Вместе с Иваном план продумывает. Ты бы это… Бабкой ее не называл, а то мало ли… Ведьма все-таки. — Да плевать мне, — Ваня махнул рукой. — Я тебе говорю, не справимся мы без Охры. Вот какой прок от этой парочки? Никакого, они — по их же словам! — веками тут заточены, а значит, не в курсе, как этому колдуну доморощенному пизды ввалить. Вроде Баба Яга и богатырь — блядь, какой бред, — а толку… — Ну, допустим, раньше тут были только они двое. А теперь еще есть мы. — И что мы можем сделать? Мирон чуть не в коме валяется, Илья пропал, Охра — тоже. От Фаллена твоего толку еще меньше, чем от Яги с этим Иваном. Мы с тобой… Нас, допустим, магия особо не берет, но это не поможет! — Поможет. Если бы не мы, то… — Хули вы такие громкие? — вдруг четко проговорил Мирон и открыл глаза. — Ух ты, кто проснулся! — Искренне восхитился Слава. — Светило русского рэпа, ну все, теперь точно победим! Забатлим даже, я бы сказал! Кощей от наших панчей плакать будет, в обнимку с яйцом! — Ты что, объебанный? — Завались, это моя фраза. — Прекратите оба! — рявкнул Рудбой, для убедительности шарахнув кулаком по журнальному столику. — Сейчас опять ураган начнется, из-за ваших склок бесконечных. И Кощей… — Вань, не начинай, — с мукой в голосе сказал Мирон, хватаясь за голову. — Вы на минуту даже забыть об этом бреде не даете! Эраст Петрович — Кощей. — А кстати, где он? — медленно проговорил Слава. — За целый день его никто нигде не видел. Интересно, почему это он нам даже не пытается помешать?... — Диверсию готовит? — Или таких попыток пизды ему дать уже было столько, что он их во внимание не принимает. Ну, копошатся и копошатся. А потом он им заново память сотрет — и привет. — Ага. А вместе с ними — и нам. На минуту в комнате повисла тишина. — Нам всем лучше держаться вместе, — сказал Ваня. — Мирон, поднимайся. Надо хоть какой-нибудь план придумать. *** Эраст Петрович — он же Кощей, остальные свои имена он уже давно забыл — с интересом наблюдал за происходящим в Лукоморье. Серебряное блюдечко с наливным яблочком было крайне полезным артефактом, и он, в который раз уже, похвалил себя за то, что отобрал его у той девчонки. Как ее звали? Василиса? Елена?.. Неважно. В этот раз игра шла гораздо веселее. Они снова смешно метались, пытались договориться, придумать какой-то план... У них даже быстрее вышло в этот раз память вернуть — спасибо гостям. Только вот его связь с этим… Мироном как-то оборвать умудрились. Эраст Петрович нахмурился, но потом тряхнул головой. Ну да ладно. В конце концов, они все будут его. Со всеми потрохами. А теперь можно со стола еще одну пешку смахнуть. То-то они забегают.