Никем не озвученное

      У Саске руки дрожат. Наруто замечает это, как замечает все, что происходит с Учихой: истощенные чакроканалы, шаринган, сменяющий черноту радужки и тут же пропадающий, скованные движения. Искусанные губы на разбитом лице.       И руки. Руки дрожат — от плеч до кончиков пальцев.       Наруто не хочет умирать. Конечно нет, у него большие планы на эту жизнь: вернуть Учиху домой, вытащить его из паутины, в которой тот запутался и теперь бьется, не в силах выбраться. Спасти Саске — любыми средствами, любой ценой. И Хокаге стать. Потом, после; чтобы — стоял за спиной, чтобы сердцебиение чувствовать, чтобы — вместе, плечом к плечу.       Изменить этот чертов мир.       Нет, Наруто не готов умирать. Но, кажется, придется.       Саске бьет, все еще пугающе быстрый, и глаза у него пустые до ужаса, с провалившимися вглубь зрачками. Наруто больно от этого взгляда гораздо больше, чем от ломающихся костей и пробитой грудины. Он отхаркивает кровь, пытается увернуться, но засматривается в безжизненное лицо Учихи и пропускает удар.       Саске всегда был безумно сильным. Гений клана, одинокий мальчик у причала, первый друг.       Наруто, кажется, умирает. Кровь течет быстрой струей, в груди что-то мешает: должно быть, застывшая между ребрами катана, и голова кружится нещадно. А Саске близко, очень близко. Наруто цепляется бурыми пальцами за дрожащее запястье, хрипит, пытаясь улыбнуться, и смотрит на Учиху.       У Саске взгляд полон безысходного ужаса, и лицо исказилось, будто он пятилетний мальчишка, у которого только что рухнула жизнь. Так было уже, только на этот раз у Саске нет семьи, и ему не о ком горевать. А у Наруто обносит голову и холодит виски, и даже боль в груди уже почти не чувствуется онемевшим телом, зато он чувствует другую боль — чужую, не свою, — невыносимую, невозможную, ее нельзя пережить, ее вынести невозможно.       И Наруто оставляет Саске с этой болью — одного. В неизменном мире, среди нескончаемых войн, где брат убивает брата, а друг засаживает в грудь друга масляный от крови клинок.       Одного. В бесконечной, беспросветной тьме.       — Нет, — шепчет Саске. Его руки подхватывают, обнимают. Дрожат?.. Наруто уже не чувствует. — Нет, нет, нет-нет-нет, Наруто, нет…       — Нет! — кричит Наруто, выныривая из кошмара, и тут же сгибается, утыкается лбом в покрытые одеялом колени. Тело сотрясает дрожью, крик застыл в груди. Узумаки сглатывает его пересохшим горлом, вдыхает глубоко и с присвистом — главное дышать мерно, считая секунды, и тогда получится успокоиться быстрее.       Ужас стынет в висках, и там же колотится сердце. За множество похожих ночей Наруто знает: если сидеть неподвижно, сосредоточившись на посторонних мыслях, то кошмар отступит и получится улыбнуться — часа через три, как раз к рассвету и сотне встреч с сотней людей. Да, точно, надо налаживать связи: после Войны тяжело, хрупкий мир держится только на опьянении недавней победой. Если сейчас пустить все на самотек, как наставительно говорит Цунаде-баачан и бубнит Какаши-сенсей, то…       — Часто тебе это снится?       Крупная дрожь пробивает насквозь. Он вскидывает голову. Саске сидит на подоконнике, подогнув ногу, лицо его скрыто в тенях, но Наруто вдруг тоскливо осознает: он был здесь все время и видел каждую деталь набившего оскомину сна.       Надо бы соврать. Определенно, необходимо брякнуть что-то жизнерадостно-глупое, отшутиться и слинять. После Войны прошла всего пара месяцев. Они все еще присматриваются друг к другу, шутки натянуты, а Саске иногда застывает и смотрит — тяжело, очень страшно. Наруто не всегда может понять, что скрывается в этом взгляде. Он и самого Учиху понимает-то не всегда: иногда кажется, что никого нет ближе надменного ублюдка, а иногда Саске превращается лишь в полузнакомого мальчишку, тень от тени. Война поломала и искорежила, они уже не те, что раньше, даже не те, что встретились в команде номер семь. Хорошо у них получается только драться и ссориться, кидаясь друг в друга словами: лицо Учихи искажается неподдельной злобой, а у самого Наруто закипает в груди тоскливо-теплое чувство, которому он не может подобрать названия.       Надо бы соврать. Надо.       — Наруто, — хрипло окликает Саске. — Часто?       — Каждую ночь.       Саске поджимает губы. Этого не видно в тенях, но ощущается каким-то нутряным чутьем. Наруто растерянно ждет: сам не зная чего. Утешений? Насмешки? Что вообще принято говорить в таких случаях?       — Прогуляемся? — спрашивает Саске и падает спиной в просвет открытого окна. Наруто тут же тянется следом. Будто привязан цепями. Он перемахивает подоконник прямо так, в помятой майке и пижамных штанах, безоружный, без хитай-ате и понимания, что происходит и куда катится жизнь. Стремительно и беспощадно.       Узумаки бежит за Учихой след в след. Они ускользают от АНБУ, пересекают ворота Конохи и бегут на север, к границам Страны Звука. Наруто осознает, куда именно, только когда в воздухе начинает пахнуть влажной землей, а сердце, до того размеренно гоняющее кровь, срывается в истошный галоп.       Саске останавливается у самого края разрушенной Долины Завершения. Наруто знает, что там, внизу, куда неотрывно уставился Учиха, разрушенные статуи лежат рука об руку, и вода медленно стирает их в память и пыль. Воздух все еще гудит остатками рассеянной силы — их силы, а небо спокойное, темное, но кажется на мгновение тревожно-алым. Как тогда. В их последний бой.       Сердце частит. Тело выработало условный рефлекс: сейчас Саске обернется, посмотрит взглядом, в котором усталость и кровь, и бьющая наотмашь безысходность. Кошмар станет явью. Учиха достанет меч, и снова придется сражаться. И на этот раз ничего не будет хорошо, потому что только теперь, после Войны, за два месяца мира и Саске рядом, Наруто понял, как отчаянно, как ужасно устал.       И сил не осталось на новый бой. Ни физических, ни моральных.       Саске не оборачивается. Хмурится едва заметно. Наруто не видит — чувствует. Кожей, мыслями, нервами, навсегда заточенными под Учиху. И внезапно понимает, зачем Саске привел его сюда.       — Я хотел сказать, — через силу начинает тот, с трудом подбирая слова. У него вообще проблемы с этим, у великого потомка великого клана: с открытостью, честностью, доверием. Это Наруто ляпает всегда и все, что приходит на ум. Это Наруто может сказать какую-нибудь ошеломляющую глупость, вроде «я умру вместе с тобой» или даже «я никогда не откажусь от тебя», или «я странно чувствую себя, когда ты рядом». А Саске слишком закрытый и слишком осторожный, он никому не доверяет. Ни единому человеку. Никогда.       Саске не скажет «я ни за что не смог бы убить тебя, уссуратонкачи, пожалуйста, поверь мне. Пусть тебе больше не снятся эти сны.»       Наруто вдыхает это понимание, перекатывает в пересохшем рту. Учиха, стиснувший кулак на уцелевшей руке, прячет за волосами лицо, но мысли не прячет и, кажется, действительно верит в тот бред, который успел себе понадумать.       — Ты думаешь, что этот сон постоянно снится мне, потому что я умираю в нем?       Его плечи вздрагивают так заметно, что Наруто следом пробивает горячей злой дрожью.       — Саске! — рычит он. Лицо полуобернувшегося Учихи на мгновение искажается — совсем как в том сне, и Наруто швыряет к нему, словно дергают за нитку. Он хватается за покрытое простой рубашкой плечо, цепляется за мягкую ткань, встряхивает:       — Я не боюсь смерти, слышишь?       — Боишься. Думаешь, я не чувствую?       — Не за себя, тупица! — вырывается отчаянно, а Саске устало вглядывается ему в лицо, словно заранее знает каждое слово, которыми дурак-Узумаки попытается сделать вид, что все хорошо. Поэтому Наруто частит, не давая себе задуматься и остановиться: — Мне снится, что я умираю, а ты остаешься один, понимаешь? Совсем один, теме, а я ведь обещал тебе… Я обещал, что… Ч-черт, ты такой идиот!       Узумаки отчаянно скребет в затылке, но Саске смотрит вязко и измученно, будто… От этого взгляда страшно, колени трясутся, а в солнечном сплетении образуется огромная дыра, леденящая краями. Очень, очень страшно.       Тебе было бы лучше без меня? — спрашивает этот взгляд.       И можно кричать, срывая глотку в кровь; умереть можно, пытаясь переубедить, но в прошлый раз они всего лишь остались без рук, а в этот…       — Не надо, — хрипит Наруто. — Саске, не надо, пожалуйста, слышишь? Я все равно не оставлю тебя. Я не откажусь, даже если ты будешь против! Даже если все будут против, слышишь?!       Два месяца, шестьдесят дней с окончания Войны. Госпиталь, неделя на соседних койках, полная забытья и кошмаров; еще неделя, когда Наруто смог передвигаться и приткнулся к бессознательному Учихе под бок, а кошмары, наконец, сменились беспамятством. Тюрьма, Трибунал, голос, сорванный до хрипоты. Угрозы Совету и испуганные взгляды друзей — измена Конохе карается смертью, даже если ты герой войны и джинчуурики. Ошеломляющее понимание: он не сможет жить в Конохе, в которой Саске не будет рядом. Лучше вообще не жить.       Решение Трибунала и мгновение после него, когда Саске скрыло выходящими шиноби, а Наруто внезапно чуть не задохнулся всплеснувшейся в горле паникой: вдруг Учиха развернется и исчезнет.       Не исчез. И были еще четыре недели: перепалок, осторожных взглядов. Попыток осознать то, что связало их воедино.       Саске мучительно кривит губы, будто ему невыносимо больно.       — Ты такой балбес.       — Я знаю, — Наруто почти улыбается дрожащими губами. — А сам-то?..       Саске кивает, будто бы даже задумчиво, а потом делает шаг назад, к самому обрыву, и падает спиной вперед.       Паника мгновенно захлестывает разум. Наруто с криком кидается вперед, ревут перегруженные мышцы и перед глазами темнеет от мгновенного перенапряжения. Так страшно, так безумно страшно; он падает следом, лисий покров мгновенно окутывает тело и выпрямленная в попытке схватить рука дрожит.       Саске все еще падает спиной вперед, под ним несколько десятков метров пустоты и острые камни внизу, а лицо у него бесконечно удивленное. И только тогда Наруто понимает — сквозь колотящееся в висках сердце и собственную почти истерику — Учихе Саске не повредит падение и с куда большей высоты. Он шиноби, перешагнувший силу Хокаге давно и небрежно, у него Сусаноо есть, навыки первоклассного убийцы и реакция, позволившая бы тысячу раз превратить падение в запланированный полет. Он не собирался глупо умирать, конечно нет, и пугать Узумаки тоже не собирался, просто по привычке спрыгнул наименее энергозатратно. Саске даже не заметил бы в бою, шагнув с этой пропасти, как со ступеньки; он и сейчас сделал так же.       Дурак, какой же Наруто дурак!..       Вечность они летят вниз, к острым скалам разрушенных статуй, и Саске смотрит неотрывно, прямо в глаза, и в его взгляде много всего. Слишком много. А потом он разворачивается в воздухе, группируется и приземляется на ноги так небрежно, будто спрыгнул с дерева. Наруто падает рядом, встряхивается, сгоняя лисий полог, и прячет глаза.       Мучительно стыдно за глупую панику, а еще разбирает злость, и хочется врезать ублюдку по роже, а потом вцепиться и не отпускать уже никогда. Вот только Саске не из тех, кого можно удержать против воли, он и в Конохе-то остался только по своим малопонятным причинам, он вредный, запутавшийся, самоуверенный и людям не доверяет — ни на грамм. Шиноби до мозга костей.       — Причины, по которым я остался в Конохе, — отстраненно замечает Саске, — понятны всем, кроме тебя.       — Вылези у меня из башки! — машинально рычит Наруто. Это все еще непривычно, жутко странно и пугает до какой-то глубинной дрожи: слышать чужие мысли, как собственные.       Саске хмыкает. Наруто косится на него из-под челки, всматривается в скрытую ночью фигуру, перебинтованную культю от руки, в синяк на скуле — не сошел еще, надо же.       «Самый самоотверженный идиот на свете», — медленно думает Саске, не поворачивая головы. И следом — «я не представляю, как жить без тебя».       — Тебе не придется, — хрипло выдыхает Наруто. — Слышишь?.. И думать не смей!..       Учиха долго дышит рядом, в мыслях у него кровь, война, Итачи и лицо Наруто — избитое, счастливое, дурашливое, из детства, уже повзрослевшее. Наруто-Наруто-Наруто.       Действительно. Очевидные причины, как это Наруто раньше не…       — Балбесина, — повторяет Саске. Узумаки гневно фыркает, толкает его в плечо кулаком, но улыбка рвется с губ, и нет сил ее сдержать. — Пойдем. Я хотел тебе кое-что показать.       Они идут между глыб камней. Иногда в тенях можно распознать раскуроченные статуи. Вода едва слышно шелестит под ногами, течет сотней ручьев и собирается в лужи — все, что осталось от некогда глубокого озера. У Наруто сердце колотится почти в горле, но Саске идет рядом, едва касается плечом плеча, и жилка на его шее пульсирует так же быстро.       Он вообще не безэмоциональный, как казалось раньше, лет в семь или восемь, когда безумно бесили ледяные маски, но еще не хватало сил смотреть сквозь них. Саске… темпераментный, и Наруто не может произносить это слово даже про себя без попыток переплюнуть цветом помидор. Саске чувствует много, глубоко, яростно и напалмом. Он не поверхностно-летучий, как Наруто, хотя маски его такие же крепкие. Только, в отличие от масок самого джинчуурики — ярко-смешливых, взбалмошных и пусто-веселых, — они у него ледяные, темные, бесстрастные. Наруто видит его настоящего так отчетливо, словно их и вовсе нет.       Этому чувству нет названия. Или Наруто не знает его.       Они останавливаются там, где чуть не погибли. Два месяца, восемь недель, шестьдесят дней назад. Кровь давно смыло дождями, но она все равно чувствуется в воздухе привкусом железа и отчаяния. Страхом потери.       Больше смерти Наруто боялся тогда потерять Саске. Оставить его одного с этой невыносимой болью, кошмарами и жизнью день ото дня — в мутном мареве вины, отчаяния и воющей тоски.       — Иногда мне снится, — говорит Учиха, медленно склоняя голову набок, — что ты убиваешь меня здесь. На реке, где мы раньше играли.       Наруто вскидывается, смотрит, и что-то важное есть в словах Саске. Неуловимо важное.       — Ты убиваешь меня моей же катаной за деревню, которую мы вместе построили. У каждого из нас своя правда, и я ненавижу тебя за то, что ты предпочел мне Коноху, но, умирая, больше всего я боюсь оставлять тебя одного.       Наруто вспоминает. Как-то внезапно и безжалостно.       — Так и было, — шепчет он, — Хаширама убил Мадару здесь, на… на реке, где они раньше играли… И всю жизнь он… всю жизнь…       Горло перехватывает чужой — своей? — тоской, такой сильной, что дышать становится трудно. Наруто, не раздумывая, шагает вперед, неловко сгребает Саске — живой, живой, живой — уцелевшей рукой в объятия. Чувствует, как Учиха вцепляется в ответ, сорвано всхлипывает.       — Мне потому и снится это, Саске, потому что если бы… если бы ты…       Саске прижимает его ближе, не давая завершить фразу, и какое-то время они снова учатся дышать и не помнить. А потом Наруто отстраняется, горячечно заглядывая Учихе в лицо, сжимает пальцами чужую ключицу:       — Такого больше никогда не случится, теме! Никогда! Ни в этой жизни, ни в какой-либо другой, я обещаю тебе, слышишь? Мы разорвали этот круг, и я никому не позволю!..       Саске прерывает его. Подается вперед, касается лбом лба, смотрит прямо и ищуще, а пальцы скользят по шее, гладят линию роста волос. Наруто хватается за него в ответ, не желая отпускать, и, возможно, все повторится. Судьба возьмет свое в новом витке, а время все равно столкнет их — разделенную на двоих душу, проклятую на вечное сражение своих половин.       Возможно, они еще встретятся в этой долине, у излучины реки, где когда-то играли, сражались, понимали и принимали друг друга.       Возможно, когда-то. Но не сейчас.       Больше Наруто не снятся кошмары.