***
— На следующей неделе день рождения Деморы. — Хм-м. Тихая вибрация этого звука растекается теплом по телу Джима. Они на диване в капитанской каюте, Джим полулежит между ног Спока, прижимаясь спиной к его теплой груди. Спок читает что-то столь же увлекательное, как и стоматологическая хирургия — Джим не уверен, что именно, но, трижды бросив взгляд на ПАДД, дважды замечает слово «метилпреднизолон». Точно не его трава. У Джима на коленях книга. Которую он не читает. — Угадай, сколько ей. — Мне нет нужды гадать. Мы навещали Бена и Хикару через три дня после ее рождения, четыре года, одиннадцать месяцев и… — Ладно-ладно, я тебе скажу. Пять. Ей будет пять. Спок не отвечает, не отрывается от ПАДДа, но Джим чувствует макушкой, как на миг дрогнули мышцы на его щеках. Наверное, просто игра воображения. — Угадай, что приготовил Сулу. — Приготовил? — На ее день рождения. В подарок. — А, — Спок опускает голову, и Джим задается вопросом, является ли касание губ Спока к его макушке поцелуем. Возможно, нет. Может, да. — У меня отсутствуют факторы, на которых я мог бы основывать свои предположения. — Как? — улыбается Джим. — Ты хочешь сказать, что не можешь спрогнозировать, что ей подарят на восемнадцатилетие, основываясь на цвете соски на том фото, что висит у Сулу в кабинете? Спок делает глубокий вдох — вздох, возможно, — Джим не видит его, но ощущает, как поднимается грудная клетка. — ПАДД. — ПАДД. Ты думаешь, он подарит ей ПАДД. Спок, должно быть, слышит в его тоне насмешку, потому что бросает свой ПАДД на кофейный столик сильнее, чем требуется. — Изолинейный микроскоп. — Изолинейный микро… Так вот что ты получил в подарок, когда тебе стукнуло пять? Нет, не отвечай. Ты разобьешь мне сердце. Джим чувствует, как под его футболку скользит рука, выводя узоры где-то между пупком и резинкой пижамных штанов. Он твердит себе, что все и так здорово, и они просто дурачатся, и ему хочется, чтобы это продолжалось, и потому ему не следует сейчас заводиться. По крайней мере ему нужно хотя бы попытаться не заводиться. — Спок, постарайся думать как пятилетняя девочка. — В настоящее время ей четыре года, одиннадцать месяцев и три не… — Если тебе нужна подсказка, дай мне знать, хорошо? Ногти Спока слегка царапают его живот, и если это не месть, то… — Кукла? — Это самая сексистская хрень из всего, что я слышал. — Я… — Когда у нас будут дети, на их дни рождения от тебя не будет никакой пользы, да? — Празднование дней рождения нелогично. — Ага, — фыркает Джим. — Как ты думаешь, каковы шансы, что я позволю тебе не праздновать дни рождения наших детей? И это — улыбка. Джим ее чувствует. — Незначительные. — Точно. Не волнуйся, я тебя научу. У нас еще куча времени, — он чувствует, как руки Спока сильнее стискивают его в объятиях. — Надеюсь, ты меня еще не обрюхатил. Веселье Спока просачивается в него — через узы, господи, он просто знает всякие вещи о Споке, знает где-то глубоко внутри себя. — Джим, я полагаю, что ты находишься в серьезном заблуждении. У Джима перехватывает дыхание: — Ты о чем? — Джим. — Ты намекаешь, что обманывал меня, и мы занимаемся этим по три раза в день не для того, чтобы зачать вулканского младенца и утопить его в любви, ПАДДах и изолинейных микроскопах? — Я должен принести свои извинения. — Да уж, должен. А то я могу захотеть развода. — Отлично. Полагаю, это является основанием для разрыва уз. Джим продолжает веселиться, да и потом, когда до него доходит, мысль эта не страшнее булавочного укола. Он лишь чуть сдвигается между ног Спока, его улыбка хоть и меркнет, но не исчезает совсем. — Погоди. Ты же не можешь разорвать узы, так? — Джим, — говорит Спок ему в волосы, — мне трудно поверить в то, что я не проинформировал тебя обо всех характеристиках наших уз. Джим чувствует, как напрягается его тело, и усилием воли заставляет себя расслабиться: — Ну, не у всех есть эйдетическая память. — Но у тебя есть. Либо близкая к тому. Вот почему я… Джим разворачивается всем телом, чтобы его глаза оказались вровень с глазами Спока. — Так это возможно? Разрыв? Спок лишь смотрит на него в ответ. — Разумеется. Голос звучит мягко, но ответ обрушивается на Джима, внутри него все обрывается, а в голове начинает формироваться предварительный ответ на вопрос, который он непрестанно задавал себе последние несколько недель: почему Спок никогда не говорил ему об их узах? Потому что он всегда хотел их разорвать. Потому что он никогда не планировал этого. Никогда не хотел этого. Спок тревожно смотрит на него: — Джим, ты связался со мной узами, думая, что они неразрывны? Джим трясет головой, пытаясь вновь сосредоточить внимание на Споке: — Я… — Джим, я чувствую твое душевное смятение. Позволь я… — Как? — Что как? — Как их можно разорвать? — Я не осведомлен о подробностях процесса… — Тогда как? — В этом нам помог бы специально обученный целитель. Джим молчит, но его мозг уже прикинул: он уверен, что за последние полгода они ни разу не пролетали рядом с планетой, где мог бы найти приют даже самый завалящий из вулканских целителей. Уверен, что если даже Спок и захочет избавиться от уз, ему это не удастся, если только он не бросит свои служебные обязанности и не отправится незамедлительно на Новый Вулкан. Блядь. Ухура сказала… Но она, очевидно, не знала, не могла знать, потому что эти чертовы вулканцы такие скрытные… Блядь. — Пообещай мне кое-что. — Джим, ты хорошо себя… — Пообещай. Спок внимательно вглядывается ему в лицо: — Джим. — Пообещай, что, несмотря ни на что, перед тем, как разорвать узы, ты обсудишь это со мной. Спок смотрит на него непонимающим взглядом. — Я никогда не разорву… — Обещай. — Нет никаких… — Ты даешь мне слово? Спок лишь моргает, раз, другой, еще. Когда он открывает рот, его голос мягок. — Джим, я дам тебе все, что бы ты ни пожелал. — Хорошо, — Джим сглатывает. — Хорошо, потому что я хочу все. Они сливаются в поцелуе прежде, чем Джим успевает сказать больше, попросить больше, умолять Спока о большем, чем тот уже предложил. Джим давит ладонью на грудь Спока, вжимая его в подлокотник, и Спок позволяет ему, непривычно податливый, похоже, понимающий собственнический порыв Джима, его потребность взять, присвоить, пометить. Он не откажется от этого. Не отступит назад, не даст Споку свободного пространства, и если — когда — тот вспомнит, Джим не отпустит, никогда, даже если… Никогда. Пальцы Джима скользят между их телами, забираются под эластичный пояс штанов Спока, и если испущенный тем мягкий выдох — не музыка, тогда Джим не знает, что такое музыка, блядь, вообще. Он накрывает ладонью член Спока — все эти годы, все эти бесчисленные мысли о Споке во время душа, и ночами в кровати, а порой даже, блядь, на мостике, Джим даже представить не мог, что между ног Спока скрывается такое — и смакует разницу температур, и то, как уже влажна головка, и то, как Спок всегда, всегда готов для него. А Спок… Спок всегда немного сильнее теряет контроль, когда Джим задействует свои руки. Вулканцы и руки — говорила ему Нийота, но он никогда на самом деле не понимал этого полностью. А сейчас наблюдает, как Спок теряет голову, чего с ним никогда, почти никогда, не случается — одна рука оставляет вмятины в спинке дивана, другая стиснута в кулак, прижата ко рту, словно он пытается сдержать свое удовольствие. Сейчас — да, сейчас Спок теряет голову. А Джим… Джим — говнюк. Потому что он может удержаться, но не хочет, выплевывая слова — грязные, провоцирующие и ужасающе правдивые — и полностью осознавая производимый ими эффект. — Тебе это нравится, да? — легкий поворот запястья, подушечка большого пальца проходится по чувствительному местечку, и бедра Спока лихорадочно дергаются вверх, в его движениях едва ли заметна тень обычной грациозности. — Мои пальцы на твоем члене нравятся тебе даже больше, чем трахать меня или спускать мне в глотку. Ты обожаешь мой кулак больше, чем чертову периодическую таблицу. Можешь провести остаток жизни в моих руках, правда? Он играет грязно, и он это знает. Это самая непристойная и развратная вещь на свете, которую кто-либо мог бы сотворить с вулканцем, и это просто сводит Спока с ума, и Джим всю жизнь, до самой смерти готов убеждаться, что у Спока это будет каждый божий день. Каждый. Божий. День. Блядь. — Джим, если ты… прошу… Нет ничего лучше этого. Нет ничего лучше во всем мире, чем Спок, слетающий с катушек. Проходит меньше минуты, и Спок зажмуривается, словно изо всех сил старается удержаться, обуздать ощущения насколько это возможно, и Джим, Джим просто не может этого допустить. — Ты тут все зальешь, да? Не сможешь удержаться… Он спускает себе в штаны, глядя, как Спок теряет контроль и кончает. Сильно. Джим ослабляет хватку, покрывая вспыхнувшие румянцем скулы Спока легкими целомудренными поцелуями, и в миллионный раз говорит себе, что все будет хорошо. Альтернативу просто невозможно представить.***
— Ты выглядишь вымотанным. Спок, в своих черных уставных трусах, застигнутый в процессе складывания униформы, прерывается и разворачивается к Джиму. У него усталый взгляд. — Я не намеревался тебя будить. Джим пожимает плечами, но мягкость матраса скрадывает движение. Он спит очень чутко благодаря дерьмовому детству и еще более дерьмовой юности. И в результате, как бы Спок ни старался быть осторожнее, нет никакой гарантии, что Джим не проснется, когда тот будет ложиться в постель. Хотя иногда Джим и притворяется, что не проснулся. Он старается не шевелиться. Сохраняет ровное дыхание и сердцебиение, уткнувшись головой в подушку, словно Спок вообще не приходил в каюту. Спок обнимает Джима совсем по-другому, когда думает, что тот спит. В его движениях ласковая, смиренно сдерживаемая жадность, которая выдает то, чего Спок хочет, но о чем не просит вслух. Джим влюблен в застегнутого на все пуговицы, безупречного и неприступного Спока альфа-смены, но не сдерживающий себя, беззащитный полночный Спок — это что-то совершенно другое. Восхитительное. Джим перекатывается на спину. Спок в редком проявлении небрежности перекидывает форменную рубашку через спинку стула, садится на край кровати и обхватывает щеку Джима ладонью. — Как мой корабль, коммандер? Спок гладит его скулу подушечкой большого пальца. — Не взорван. Джим пытается поднять бровь, но сонные мышцы не слушаются: — И это все, что ты можешь сказать? — Это все, чего ты рекомендовал избегать, передавая мне командование. — Точно. Тогда, думаю, это моя вина, если ты продал гондолы клингонам. Но ты же не продал, правда? — он зевает Споку в ладонь долгим сонным зевком, и когда вновь открывает глаза, то удивляется тому, как пристально смотрит на него Спок. И как ласково. За последние четыре года Джим провел куда больше времени, чем хотел бы признать, гадая, что Спок о нем думает. Если вообще думает. И все еще продолжает гадать, даже теперь, когда они… ну да. Женаты. И сейчас, застав это выражение в глазах Спока, чувствует себя по-идиотски. Нелепо. — Ну, спасибо, что взял на себя бету. Мы играли в покер. Кажется, я проиграл все сбережения Кинсеру, — он трется щекой о ладонь Спока. — Думаю, в ближайшем будущем никакой домик на побережье Ризы нам не светит. — Как печально, — Споку лучше поостеречься. Эта не-улыбка почти похожа на улыбку. — А еще Ухура меня поцеловала. — Неужели? — Ага. В конце мы играли в правду или вызов. Как будто нам уже не под тридцатник, — Джим, ухмыляясь, целует ладонь Спока. — Ты не против, что я немного влюблен в твою бывшую? Не-улыбка Спока становится шире: — Не ты один. — Класс. По крайней мере мы с тобой можем сохнуть по ней вместе, — подвинувшись, он тянет Спока за плечо, пока они не ложатся рядом, уютно угнездившись под одеялом. Руки Спока успокаивающе проходятся вверх и вниз по его спине. Джим вжимается сильнее и утыкается лицом в изгиб плеча Спока, чувствует довольство, излучаемое тем через узы, через соприкосновение кожи, через теплое дыхание над ухом. — У тебя сердце так быстро бьется. — Это нормальные показатели. — Знаю. Здорово, что мы такие разные, — чувство довольства усиливается, и Джим скулой чувствует, как Спок сглатывает. В разуме Джима всегда что-то крутится, что-то беспокоится, стремится в погоню, но сейчас… сейчас он спокоен и умиротворен настолько, насколько вообще способен. — Когда ты не со мной, я скучаю по тебе, — он зевает, тепло его выдоха оседает на коже Спока, сон вновь медленно забирает его в свои объятия. Джим уже почти спит, когда слышит это: — Ты и понятия не имеешь как, Джим.***
— Что это? Спок на миг поднимает на Джима невыразительный взгляд, а затем продолжает что-то печатать на экране рабочего стола — компьютер в капитанской каюте никогда не работал столько, сколько за последние несколько недель. Как вообще кто-то может работать, сидя не на диване? — Тебе стоит выразиться более определенно. Джим прищуривается. Он не купился на это. Что-то просачивается через узы, что-то выбивающееся из обычного потока, что-то, что трудно выделить и определить, что-то… Предвкушение. — Коробка на кровати. Что это? — он пытается убрать из голоса подозрительность и терпит позорное фиаско. — Есть только один способ это выяснить. Джим бросает на Спока косой взгляд и принимается терзать коробку. Он не слишком… хорош, когда дело касается подарков. В особенности — получения подарков. Любой степени изысканности. Наверное, это потому, что он что-то недополучил в прошлом, в свои юные годы. Что, конечно, печально, потому что это… Это… Он, блядь, просто грезил об этой консоли последние три недели, и вот она здесь, а Спок, не двинув ни единым мускулом, все равно выглядит невероятно довольным. Джиму, наверное, стоит сказать «спасибо», но это будет означать принятие того факта, что кто-то сделал для него что-то лишь потому, что хотел этого. Джиму не слишком комфортно при мысли об этом, так что единственное, что вылетает из его рта, это неблагодарное: — Где ты это достал? — Приобрел. — Точно. Ты случайно вышел в сеть и купил мне консоль, которую не продают уже несколько месяцев. — Неужели? — Спок. Тот продолжает печатать. Очевидно, разговор окончен. Хотя… Веселье. Оно легко распознается через узы. Или просто Джим уже научился распознавать его. Кто бы мог подумать, что около восьмидесяти процентов времени Спока веселят люди, находящиеся вокруг него. Ну, ладно, не все люди, а большей частью сам Джим. — Спок, как ты ее достал? — Возможно, я более находчив, чем ты представлял. — Ты спер ее у Чехова? Ощущение веселья усиливается. — Джим. — Ты собрал ее своими руками? — Ты имеешь в виду, в тот избыток имеющегося у меня свободного времени? — Тебе пришлось кого-то убить? — Ты излишне драматичен, Джим. — Ага, а ты излишне загадочен. — Возможно, тебе стоит направить энергию своего любопытства на какую-то другую цель, — Спок тремя быстрыми движениями сохраняет и закрывает файл, пересекает комнату и подходит к Джиму. Близко. Не слишком близко, потому что Джим еще в середине дискуссии сложил руки на груди, о чем сейчас несколько жалеет. Но он пытается во всем разобраться, а Спок сейчас весь из себя хитрый, скрытный вулканец, и Джим же должен был хоть немного разозлиться, так ведь? Не то чтобы Спока это беспокоило. Он просто наклоняется к Джиму, терзая его рот долгим и невыносимо сладким поцелуем, тепло его ладони греет поясницу Джима, и почему, почему его не заботит, что он преподнес Джиму прекрасный подарок, а тот в ответ повел себя как сущий засранец? Как Спок может быть таким, блядь… хорошим, понимающим, принимающим? И да, это странно, черт подери. Может, им реально стоит направить эту энергию на что-то другое? Может, повторить то, что было утром: Спок на коленях просто восхитителен, а Джим медленно теряет разум, пока не… — Тебе придется объяснить мне, как играть в команде. И я предпочту использовать синий контроллер. Или зеленый, — Спок скептически рассматривает консоль. — Думаю, подойдет любой, кроме розового с блестками. Они играют до сигнала красной тревоги через полтора часа после начала гамма-смены, и Джим просто разносит Спока в пух и прах. Это не так здорово, как секс. Но довольно близко к нему.***
Память возвращается к Споку не подобно грому среди ясного неба. Это происходит без каких-то драматических откровений, без второго повреждения головы, сводящего на нет эффект первого, без громкого вздоха, когда события последних шести месяцев проносятся перед его глазами. Это происходит скрытно и тихо, едва заметно, плавно. Но влечет за собой множество последствий. Ясное дело. Это же Спок. И память он обретает в присущем ему стиле. Они на мостике, сообща решают, стоит ли поднять задницу и погнаться за кораблем контрабандистов, с которым столкнулись. Задержание контрабандистов не подпадает под юрисдикцию «Энтерпрайз», не считая, конечно, случаев, когда это незаконная перевозка людей. Тогда это все еще не их обязанность, но хотя бы стоит того, чтобы снова навлечь на свои головы адмиральский гнев, который обычно оборачивается ссылкой в глубокий космос на месяц-два в разгар чемпионата игры в Перрисейские клетки и заставляет их яростно лупить по транслирующим белый шум мониторам, потому что приемник сигнала сдыхает прямо в тот момент, когда команда Марса уже почти обскакала команду Академии. — Они смахивают на обычных старомодных контрабандистов ромуланского эля, — Сулу, похоже, не слишком горит желанием ловить их в астероидном поясе. Джим может его понять, но, с другой стороны: — Этот корабль очень похож на тот, за которым мы гонялись в альфа-квадранте пару месяцев назад. То судно явно везло не ромуланский эль, а, возможно, ромуланцев. — Нет, — говорит Спок тоном, подразумевающим: «датчикам лучше знать». — Транспортные характеристики данного судна едва ли позволяют перевозку живых существ, не говоря уже о том, чтобы выдержать одиннадцать часов погони, как это было в тот раз. Джим кивает: — Ну, тогда ладно. Лейтенант, возвращайте нас на планетарную орбиту. И вот, вот оно. Но только через несколько минут, когда Джим уже вновь сидит в своем капитанском кресле и читает идиотскую памятку от адмиралитета о мытье рук, до него доходит, что происшествие в альфа-квадранте было больше трех месяцев назад. И отправленный ими отчет об этом случае был не совсем точен. Ну, вообще-то, Спок описал, как все было на самом деле, но Джим внес в отчет достаточно серьезные правки, и одиннадцатичасовая погоня превратилась в вялую десятиминутную попытку преследования. Так что даже имея доступ к записям о миссии, Спок не мог бы узнать, что тогда произошло, если только не… Если только не. Джим поворачивается к нему, и, может, все дело в их узах, или у Спока пугающе хорошее периферическое зрение, или это просто совпадение, но в то же самое время Спок делает то же самое, и… Ну да. Он смотрит на Джима так, словно видит его впервые в жизни, и Джим не может сказать, как именно смотрит на Спока он сам, но излучает он при этом сильное, громкое, просто огромное «прости». А еще точно такое же сильное, громкое, просто огромное «блядь». Спок отводит взгляд и вновь разворачивается к своей консоли, а Джим остается сидеть в капитанском кресле — перед ним маячит еще пять мучительных часов до конца альфа-смены.***
Они идут в их каюту — Спока, каюту Спока! Сейчас явно неподходящий момент для «их», — дорога проходит в напряженном молчании, она одновременно карающе коротка и мучительно длинна. Но они по крайней мере на одной волне, и оба знали, что перепалка произойдет, как только закончится альфа-смена. Взгляд, который Спок бросил на Джима, когда его на мостике сменил лейтенант Саманез, не выражал никаких разногласий. Этому суждено было произойти. Джим, может, и пытался отрицать этот факт последние несколько недель, но в самые глухие часы гамма-смены, когда к нему прижимался крепко спящий, восхитительно теплый Спок, он прекрасно понимал, что все закончится именно так. Этому суждено было произойти. Оно и произошло. И если Джим в чем-то и хорош, так это в умении договариваться. С персоналом. Да с кем угодно. И, вау, Спок до сих пор его не убил. Пока. И не убьет, если Джим сделает то, что должен. Он извинится. И все объяснит. И расскажет правду. И Спок, конечно же, сначала логично взбесится, а потом логично расстроится, а потом медленно — боже, пусть только не слишком медленно, — но логично смирится с произошедшим и поймет, почему Джим вел себя так. Затем они помирятся, и потрахаются, и вновь вернутся к тому, что было всего двенадцать часов назад. А через двадцать лет будут беззастенчиво (по крайней мере Джим) врать своим детям о том, как на самом деле стали парой, и Джим будет подкалывать Спока насчет того, что им для этого потребовался лишь катастрофический сбой его эйдетической памяти, и… Вот только… Вот только — нет. Вот только что-то гадкое, древнее, рептилоподобное подает голос, вздымается внутри него, пускает корни и расцветает, подпитываемое паникой, изнеможением и чем-то еще. Любовью, может быть. Отчаянием, возможно. Когда до каюты Спока остается всего десять футов, это что-то созревает уже полностью, и пока они делают последние шаги перед тем, как войти внутрь и посмотреть друг другу в лицо, Джим чувствует в себе то, чего не чувствовал месяцы, годы. А может, и никогда. Такую ярость, такой гнев. Оттого, что ему должно быть стыдно за то, что он сделал, хотя в последние недели он ощущал, как пульсирует в его разуме излучаемое Споком счастье. Оттого, что его обвинят в том, что он протянул руку и взял предложенное после того, как годами отказывал себе в этом. Оттого, что его заставят извиняться за… это. При всех его недостатках, Джим никогда не боялся признаться в том, что облажался. Но извиняться за это просто омерзительно. Так и выходит, что Джим сейчас в бешенстве. — Почему? Спок стоит как минимум в пяти футах от него, Джим не привык быть с ним так… врозь. Узы безмолвствуют. Ни единой, даже крохотной утечки. В разуме Джима абсолютная… пустота. На лице Спока бесстрастное выражение, голос совершенно ровен. Джим чувствует, как его ярость переходит на новый уровень. Если он что и умеет, так это впадать в гнев, когда чувствует себя загнанным в угол. Напуганным. — Хороший вопрос. Полагаю, ты хотел спросить, почему ты забыл рассказать мне о том, как напортачил в моих мозгах? — голос Джима громкий и агрессивный, и вряд ли он когда-либо разговаривал со Споком таким тоном. Вообще-то, он уверен, что не разговаривал, он ни с кем так не говорил с того времени, как был слишком юн и пьян, чтобы придумать что-то получше. — Джим, ты лгал насчет… — Спок, ты начал врать первым. Или ты просто забыл упомянуть, что засунул что-то мне в голову? К примеру, что-то вроде брачных уз? — Джим… — Потому что это выглядит довольно сильным проебом от парня, который как-то написал отчет на девять страниц о том, что пропали три неиспользованных чашки Петри. — Я… — Но ты всегда такой, да? Готов закатить скандал, если кто-то неточно помнит девятнадцатый знак после запятой в числе пи, но когда дело доходит до информирования о какой-то действительно важной фигне, ты не торопишься. Джим мог бы еще долго продолжать в том же духе. Часами, наверное. Мог бы выорать Споку в лицо все годы сердечной тоски, все годы, когда желал, но не мог обрести желаемого, когда пытался забыть и не мог, когда надеялся, что справился с этим, но длилось это лишь до того момента, как он вновь видел Спока или заговаривал с ним о служебных делах, и тут же все возвращалось вновь. И Спок, чертов Спок, он просто не оставлял его в покое. У Джима есть, что сказать, и есть повод, и есть весь гнев и все отчаяние мира. Он мог бы продолжать в том же духе часами, но… Но Спок не дает ему этого сделать. Спок не пытается орать на него в ответ, или перебивать, или вмазать ему, швырнув в переборку. Спок не уходит, не оставляет Джима вариться в его собственном гневе, даже не посылает ему гадливый, презрительный взгляд, которого, как Джим знает, он заслуживает. Спок вообще на него не смотрит. Он просто неподвижно стоит, опустив глаза в пол, спина выпрямлена до боли, и… Нет. Нет. Правда, нет. Джим хочет не этого. Он чувствует, как его гнев пропадает. Моментально. — Я… Слушай, Спок, прости, — он вытирает лицо. — Я не имел в виду… Я просто… Я не… — ему правда нужно начать говорить связными предложениями, но Джим чувствует, что эта способность какое-то время будет ему недоступна. — Мне так жаль… — Ты сказал, что мы должны вести себя так, будто ничего не было. Голос Спока сейчас глубокий и ясный, он смотрит на Джима, и его взгляд… беззащитен и откровенен. На какое-то мгновение Джим готов притвориться, что не помнит ту ночь в тренажерном зале. Что не понимает, о чем Спок говорит. Или он может сказать правду. — Я… Ты выглядел так, будто испытывал… отвращение. Не знаю. Выглядел так, будто совершил самую большую ошибку в жизни, будто ненавидел себя, и я… «Я запаниковал. Я был идиотом. Я так тебя любил». — Я просто хотел, чтобы ты… не чувствовал себя так. Поэтому притворился, что ничего не было. — Джим… — Я не… Это не… Я никогда не чувствовал ничего, даже отдаленно похожего на… — но это не слишком хорошее извинение, и Джим поникает, его плечи опускаются, подбородок утыкается в грудь. — Прости. То, что я наговорил… это все моя вина. Мне так жаль, и не думай, что я не понимаю последствий того, что натворил, потому что я очень хорошо понимаю. Это не похоже на еще один «Кобаяши Мару» или на то, когда я кладу на первую директиву или срусь с адмиралами. Я долго и серьезно думал, что будет, если, когда ты все вспомнишь, и я знал, что ты будешь… Да. Я знал, и все равно… — он качает головой. — Я не мог удержаться. Вот она, правда. И заключается она в том, что глубоко внутри, под инсинией и капитанскими полосами, под улыбками со звезднофлотских плакатов он все еще остается Джимом Кирком. Всего лишь говнюком, берущим то, что захочет. И хотя его ай-кью гения позволяет понимать последствия, какой в том прок, если он все равно не может удержать себя. И в этот раз… Он вдавливает основания ладоней в глазницы, слегка презирая себя, сильно презирая, потому что в этот раз он действительно… — Ты спрашивал меня, странно ли это. Когда я не мог вспомнить. Джим поднимает голову, его руки бессильно падают вниз. — Я… Я не имел права… — Джим, — Спок на миг колеблется. — Почти не было различий между моим… отношением к тебе в тот самый момент и тем, что я помнил последним, за несколько месяцев до того. Джим пытается понять смысл сказанного. И сам осознает, как глупо моргает при этом. — Я никогда не задавался вопросом о причине существования связи, потому что это ощущалось… — взгляд Спока ускользает в угол каюты и там и остается, когда он продолжает: — правдоподобно. — Правдоподобно? — Это было нетрудно, — медленно, будто подыскивая слова, говорит Спок. — Представить, что я захочу быть с тобой. Джим отдал бы свой капитанский пост, своего первенца и, возможно, постыдно огромную кучу денег, только бы суметь прочитать сейчас выражение лица Спока. Но по какой-то странной вулканской причине освещение в его каюте всегда стоит на отметке в шестьдесят процентов или около того, а Спок все еще смотрит в сторону. И когда Джим делает шаг навстречу, он чуть отступает, качая головой. — Спок… — Я думаю о тебе… — Спок облизывает губы, — постоянно. Я даже не знал, что подобное возможно. До тебя. Джим запускает пальцы в волосы. — Наверное, это просто эти дурацкие узы… — Раньше, — голос Спока опускается на октаву, отчего сердце Джима начинает колотиться быстрее, а дыхание чуть учащается, — это началось раньше. Моя… заинтересованность возникла довольно скоро после начала миссии, и это было не… — Спок сглатывает. — Я не мог… Джим делает еще один шаг навстречу, замечая, что Спок вновь хочет отступить, но ему не дает переборка за спиной. — Спок, я… — Я осознал, что связь возникла, в тот же момент, как это случилось. Я не чувствовал… отвращения, как ты упомянул, но… — Спок. — Хотя она и сформировалась без моего на то намерения или по крайней мере моей об этом осведомленности, мне следовало немедленно уведомить тебя о ней. То, что я этого не сделал, говорит о моей… Между ними повисает тишина, пока Джим, не выдержав более, не нарушает ее: — О твоей?.. Спок лишь качает головой. — Узы можно разорвать, и хотя для тебя эта процедура поначалу может сопровождаться некоторым… дискомфортом, она не нанесет длительного ущерба. — А что насчет тебя? Что будешь чувствовать ты? — Для меня это также будет дискомфортно. Ад. Для Спока это будет адом. Джим не знает, откуда и как ему это известно, но он уверен, что Спок, скорее всего, никогда не оправится от такого. Хотя вряд ли для него самого это будет по-другому. — Это то, что ты планируешь сделать? Разорвать узы? Спок делает глубокий вдох, но продолжает хранить молчание. У Джима от этого молчания по позвоночнику бегут холодные мурашки, и он делает еще шаг, сокращая расстояние между ними до трех футов. Он знает, что загоняет Спока в угол, давит на него. Это дерьмово. Но он просто не может сдержаться. — Ты собирался разорвать их, Спок? — он не хочет быть агрессивным, правда не хочет, но ему нужно знать, а Спок так чертовски молчалив. — Джим… Еще шаг. — Да или нет? — Тебе не стоит… — Спок, богом клянусь, если ты не… — Нет, — Спок поднимает взгляд, и в его глазах что-то, подозрительно похожее на обреченность. — Я никогда, ни на единый миг не хотел разрывать их. Признание выбивает из Джима весь воздух, но это не слишком-то и плохо, по крайней мере это не мешает ему сделать еще шаг. Теперь они дышат одним воздухом. Так и должно быть. — Вот почему ты мне не сказал. Потому что боялся, что я заставлю тебя избавиться от них. — Сожалею. Джим трясет головой: — А я нет. Я не жалею и никогда не пожалею, просто не смогу. Эти узы… — Джим. — Узы и твоя потеря памяти, все это… Я не могу жалеть об этом, Спок, ты должен это чувствовать. Ты должен знать… — Я знаю, знаю. Он думает, он почти уверен, что это Спок притягивает его ближе, так что между ними теперь нет пространства, нет воздуха. И в этот же самый момент пустота в его голове заполняется, теперь там тепло. И да. Идеально. Джим утыкается лицом во впадинку между ключиц Спока, улыбка неудержимо рвется из него, оседая на теплой коже. — Я, блядь, поверить не могу, что тебе потребовалась амнезия, чтобы это произошло. Веселье Спока, и счастье, и облегчение пышут жаром в разуме Джима. В его груди. — Это и правда кажется излишне сложным. — Как мы могли так облажаться? — хохочет Джим. — Серьезно. Ну ладно ты — вулканец, это издержки происхождения. Но мне чем оправдаться? Спок даже не обижается. — Джим, я не хотел бы, чтобы ты был другим. — А, ну ладно. Окей. Потому что ты попал. — Да? — Считай, что ты очень попал со мной. — Замечательно, — дыхание Спока обдает теплом его висок. Вот оно. Все эти годы, все ночи и дни, все их совместные обеды и ужины, и миссии плечом к плечу, и взгляды на Спока из капитанского кресла, и вот оно. Наконец-то. И Джим надеется, это навсегда. Он чуть отстраняется, чтобы взглянуть Споку в глаза. — Так что, эм… мы… оформим все официально? — Официально? — Ну, ты знаешь. — Ты имеешь в виду, проинформируем Звездный флот? — Нет. Ну, да, но… — Я буду счастлив взять на себя оформление документов. — Это не то, что я… Я могу заполнить бланки. Я же говорил тебе, что уже лучше с этим справляюсь. На прошлой неделе я подал заявку на материалы для дендрария, все сам. — Именно по этой причине сейчас у нас на борту тридцать четыре венериных мухоловки и баобаб. — Да, но по названиям мне казалось, что они будут выглядеть круче. Слушай, я позабочусь о бумагах. — Ты уверен? — Эй, в земных школах тоже учат читать и писать. Хорош уже. — Тогда ладно, — Спок с сомнением кивает. Он целует Джима в щеку — что вау, просто вау — и делает попытку выбраться из пространства между Джимом и переборкой. Похоже, они опоздали на совещание начальников служб, хотя и так всегда опаздывают — ну, Джим опаздывает, Спок обычно на месте за пять минут до начала и, возможно, перебирает в уме простые числа, чтобы вынести нелогичность опозданий Джима. Но нет. Никто из них сейчас никуда не пойдет, и Джим преграждает Споку путь плечом. — Я хотел сказать не это. Спок, кажется, чувствует смутное облегчение. — Понимаю. Это к лучшему. Я направлю соответствующие формы Звездному флоту в ближайшее… — Нет, Спок. Давай свяжем нас. Как принято у людей. Это заставляет Спока потерять дар речи. Что, с учетом обстоятельств, возможно, происходит впервые. — Полагаю, это называется «брак», — осторожно говорит Спок после того, как молчит настолько долго, что это, должно быть, выбивается из всех галактических стандартов. Джим приказывает себе не закатывать глаза. — Точняк. В земных школах и значениям слов тоже учат. Шокирующе, знаю. — Джим… — Послушай, — Джим берет его лицо в ладони. — Наши узы уже есть, и это здорово, — он прерывается, чтобы нежно лизнуть губы Спока. — Но я хотел бы знать. В тот момент, когда это случилось. Я хотел бы, не знаю, чувствовать, как это происходит, принимать решение, предвкушать, и, может, если мы… — Да. — Да? — Да. — Да — значит, ты?.. — Да. Джиму кажется, что он смеется. — Окей. Спок кивает и улыбается. Слегка. — Так что, мы действительно?.. — Джим, да. — И ты не забудешь об этом?.. Спок затыкает его поцелуем.