Искомое

      У каждого, наверное, есть несбыточная мечта, которую он холит и лелеет, искренне веря, что сможет ее исполнить. Особенно у детей. Так было всегда, мечты только различались. У каждого поколения — своя.       Мой отец рассказывал мне, что не так давно у множества детей была именно та мечта, что считалась несбыточной. Насмотревшись на ярких персонажей в различных костюмах, что появлялись на страницах комиксов и всякий раз спасали таких же нарисованных простых жителей какого-нибудь вымышленного города Икс, чуть ли не каждый ребенок начинал мечтать о том же. Как он или она сможет летать меж облаков, видеть сквозь стены, излучать какую-нибудь энергию. Но самое главное было не в этом. Больше всего миллионы детей по всему миру желали так же, как и их любимые герои из комиксов, творить добро и помогать другим.       Может, так оно и было — у меня есть только папины истории о прошлом. Сейчас наивная детская мечта стала реальностью благодаря прихоти природы, но, как это обычно бывает — все получилось не так, как воображали себе дети. Отец называет это явление по-разному, и далеко не всегда я понимаю термины, о которых он говорит, но одну фразу я запомнила крепко-накрепко. «Злая шутка генетики». И пусть я многого еще не понимаю и не знаю — ни о себе, ни о произошедшем с людьми явлении в целом — но меня не покидает ощущение, что в этих папиных словах есть смысл. Но поняла я это, конечно, не сразу и, к сожалению, благодаря весьма печальному опыту.       Мой отец — ученый, и хоть он и говорит, что всегда испытывал некоторые проблемы в своих исследованиях, но он старается разобраться во всем. Он с интересом изучал генетическую сторону появления и распространения способностей, еще будучи студентом, и благодаря своим работам и участиям в конференциях сумел пробиться в исследовательский центр в Тулузе. При всем этом отцу моему «повезло» оказаться обычным человеком, без какой-либо причуды — разве что высокий уровень интеллекта мог сойти за это, как папа любит шутить. Так что он посвятил себя целиком изучению генетики в этом вопросе.       В Тулузе он встретился с Лилиан, моей будущей матерью и, помимо науки, у отца появилась еще одна страсть. Молодые ученые вместе продолжили исследования — к тому же, у мамы были способности по созданию силовых полей, и это оказалось благодатной почвой для экспериментов. Сперва мои родители, как и многие в начале карьеры, были несколько наивны и считали, что появление причуд — скорее хороший знак, новый виток в эволюции и многое другое. Да, находились люди, что использовали обретенные возможности для своей выгоды, вплоть до становления злодеями из тех же самых комиксов, и отрицать это было бессмысленно. Мир менялся: то, что было невозможным, становилось обыденным, а ученые продолжали изучать это явление, открывать новое, находить плюсы.       Потом родилась Наоки, моя сестра, и родители несколько поумерили пыл в своих исследованиях. Через три года уже появилась и я, и наука окончательно отошла на второй план, уступив место простым семейным радостям и невзгодам.       Поначалу, конечно, радостей было больше. Мама решила не нарушать маленькой традиции имен, связанных с растениями, и назвала меня Эветтой. Папа до сих пор в шутку говорит, что сына он не вырастил, конечно, но зато у него два прекрасных деревца*. Сейчас, правда, он шутит так куда реже и то в основном только тогда, когда рассказывает что-то из прошлого, до того момента, как у Наоки пробудилась причуда. Наверное, именно с этого дня все покатилось по наклонной.       Пожалуй, отец радовался больше всех, когда одним утром обнаружил, что все в комнате сестры было скрыто туманом, а сама Наоки звонко хохочет, прячась от всех в этой пелене. Да, сначала родители были счастливы. Но позднее выяснилось, что сестра может создавать этот туман через кожу, и это сильно обезвоживало организм. И попробуй скажи маленькой озорной девочке, что только получила способности, что стоит себя ограничивать. В возрасте четырех лет мало кто послушен, так что день ото дня в доме слышался задорный хохот, а одна из комнат оказывалась в тумане. И эти игры иногда быстро сменялись периодами вялости, этим все и ограничивалось — благодаря вовремя останавливавшим шалости Наоки родителям и контролю выпитой воды.       Недостатки в использовании сил сестры оказались лишь первой проблемой в нашей семье. Когда Наоки было пять, а мне — два года, наша мама умерла. Как рассказывал нам потом отец, во время одного из экспериментов на их исследовательский центр напала группировка злодеев. В то время в Тулузе и других городах Франции многие научные лаборатории и институты подвергались атакам — со стороны конкурентов или агентов других стран, осуществляющих задания по подрыву чужих исследований, и без того находящихся в полумертвом состоянии. Это вообще могли оказаться какие-нибудь фанатики — но до конца выяснить не удалось. Но центр за центром так или иначе страдали от подобных нападений злодеев. Центру в Тулузе, где работали мои родители, еще относительно повезло — потеряли лишь часть оборудования, образцов. Многие остались живы, но часть ученых все же не сумела спастись. В их числе была и наша мать. Маленькими мы не понимали, что произошло, но чувствовали. Я помню лишь закрытый гроб, запах свечей и горячие слезы, что текли по моим щекам. Это потом отец рассказал нам все, как было, да и новость о череде нападений на исследовательские центры во французских городах затронула весь мир и уже была записана в новейшую историю. Все бы папа скрыть не смог. Но и до всей правды меня долгое время преследовали кошмары о мертвой матери и плачущей сестре.       Какое-то время после смерти жены наш отец не мог наладить жизнь. Центр, где он работал, закрыли после нападения, в другие лаборатории попасть стало трудней. Из-за терактов злодеев многие организации в Тулузе, так или иначе связанные с исследованием сверхспособностей, ввели ряд ограничений или вообще заморозили проекты. В итоге отцу пришлось устроиться работать учителем в пригороде. Нашу семью приютили у себя родственники Лилиан. Казалось, наступила мирная жизнь: папа понемногу оправлялся после смерти жены, он даже начал вновь подумывать о том, чтобы вернуться в науку. Мы же с Наоки привыкали к новому садику, но от прежней вечно смеющейся старшей сестры ничего не осталось. Вдобавок ей стало сложнее контролировать свою причуду, и Наоки чаще бывала вялой, проводила время дома.       Спустя два года, когда сестра уже заканчивала подготовительный класс в школе*, ограничитель способностей дал о себе знать, и с не лучшей стороны.       Очередной приступ вялости Наоки закончился лихорадкой, причину которой не мог определить ни один детский врач. Отец сразу заподозрил неладное и по старым связям решил договориться об обследовании старшей дочери. В результате выяснилось, что столь частые использования причуды и последующие обезвоживания ослабили иммунитет и сердце Наоки. Папа не понимал — почему, ведь он тщательно следил за использованием девочкой сил и контролировал объем воды. Но, как я уже говорила, очень сложно уследить за всем и запрещать ребенку использовать причуду, когда он даже не понимает — почему. Похвастаться в детском саду или школе или просто лишний раз использовать силу, пока родители не следят — все эти мелкие случаи копились, отец из-за этого не догадывался, что воды следовало давать больше, чем он предполагал. В итоге обычные приступы вялости незаметно превращались в нечто похуже, что не так просто было исправить лишним стаканом воды. Накладывались простуды и прочие детские болезни. А лихорадка стала первым явным признаком того, что организм Наоки подвергся серьезным изменениям из-за причуды и того, что ребенок не слушался родителя, а отец вовремя не заметил назревающую проблему.       Вердикт коллег отца, обследовавших сестру, оказался неутешительным — причуду по возможности лучше ей не использовать в дальнейшем, так как при каждом разе будет ухудшаться здоровье. Среди последствий называли болезни сердца, почек. Вдобавок ученые сообщили отцу, что проблема с нарушенным ограничением и здоровьем Наоки еще и усугублена эффектом от сил матери. Излучение от использования причуды женщины влияло на будущего ребенка, ослабив у того иммунную систему. В результате у Наоки впоследствии могли еще появиться и проблемы иного рода — с нервной системой и мозгом.       И в довершении всего, коллеги предупредили отца о том, что вторую дочь после пробуждения причуды тоже могут ждать какие-либо проблемы со здоровьем. Может быть, не столь тяжелые, как у старшей, а может быть, и хуже. Но шанс был. Причина этого крылась все в том же влиянии способностей матери на зародыш.       Я не знаю, как отец нашел в себе тогда силы держаться дальше и тем более — что-то предпринять для сохранения нашей маленькой семьи. Жена погибла, заниматься дальше наукой в Тулузе не представлялось возможным — да и вообще в те года ученым во Франции приходилось несладко; череда нападений на центры и институты не прошла бесследно. А тут еще и проблемы с дочерями: одна уже болела и шанс на то, что она будет когда-либо жить нормальной жизнью, был ничтожно мал. А что будет со второй — еще только предстояло узнать.       Надо сказать, что именно в это нелегкое время моим способностям приспичило проявиться. Пока отец возился с обследованием и лечением Наоки, я оставалась на попечении у родственников мамы. В то время была эпидемия гриппа, я, как и многие дети, тоже слегла и переносила его тяжело. Отец старался навещать меня, но дело с Наоки отнимало почти все его свободное время и силы. Потому в те дни я чаще всего видела своего отца уснувшим в кресле перед моей кроватью.       И в один из таких его визитов мое тело и начало меняться.       Началось все с головной боли, ломящей за ушами и постепенно становившейся сильнее. Сначала все решили, что это из-за гриппа, да и температура, как рассказывал мне папа, была немаленькой — тело словно горело. Сам он признавался, что тогда запаниковал. Еще бы, ему перед этим сообщили, что его вторую дочь тоже ждут проблемы со здоровьем в будущем — тут будешь бояться любой болезни и любого осложнения. И, как оказалось, паника была не зря: отец обнаружил за моими ушами большие наросты под кожей, и это никак уже не походило на обычный грипп.       Папа сразу же связался со своими коллегами, что помогали ему в то время с Наоки — хотел договориться о моем обследовании и срочно. События тех дней я помню плохо, только бесконечную смену комнат, множество людей в белых халатах, у которых почти всегда были шприцы — и все. Что взять с ребенка. Но со слов отца выходило так, что обследование я получила почти сразу же.       Наросты за ушами и появившиеся тогда же на всем теле выпирающие жилы оказались ничем иным, как проявлением моих способностей. Просто в отличие от Наоки, моя причуда подразумевала неотвратимые изменения организма. Через несколько дней после случившегося приступа из наростов за ушами появились красные цветы, и в центре каждого из них зияла дыра. Время от времени из этих отверстий вылетали мелкие круглые пушинки разных цветов, и при контакте с ними людей вокруг то парализовало, то пробивало на смех, то кто-то засыпал на некоторое время. Каждая пушинка обладала своим эффектом, но почти все действовали от силы несколько минут. Кроме парализации — в этом случае способность длилась минимум час.       Опасения отца не оправдались, и ничего серьезнее, кроме гриппа, в плане болезней у меня не нашли. Да и грипп уже сходил на нет. Но то, что папа решил сразу же обследовать меня, помогло нам в дальнейшем. Как сказал один из его товарищей — «теперь ты предупрежден». И в самом деле, пока ученые исследовали маленькую хныкающую меня, пытаясь понять, имела ли сила матери пагубное воздействие на мой организм — они смогли разобраться в том, какой был у меня ограничитель сил и к чему могло привести его игнорирование. И эта информация пригодилась моему отцу — чтобы тот мог обеспечить нормальную жизнь без осложнений хотя бы для младшей дочери. Однако его все равно предупредили, что излучение от причуды матери во время беременности все же могло повлиять на плод, и это могло вылезти в дальнейшем в неприятности.       Коллеги отца помогли и Наоки — по крайней мере, побороли лихорадочное состояние девочки и смогли дать ей больше времени без тех страхов и проблем, что они прогнозировали. Разумеется, это было возможно только при том условии, что Наоки будет пользоваться своей силой лишь в самом крайнем случае, в идеале же — вообще не пользоваться. Каждый раз так или иначе будет укорачивать срок нормальной жизни.       И все же в этом положении наш отец увидел проблеск надежды. Пока у Наоки было время, он мог работать над поиском решения ее проблемы. И моей тоже, ведь он не знал, что будет со мной в дальнейшем. Хотя и без того, по заверениям его коллег-ученых, у меня хватало ограничений. Из-за цветов и идущих от них корней под кожей следовало следить, чтобы организм получал достаточно солнечного света и воды, последнего причем должно быть вдвое больше, чем для нормального человека. В чем-то мой ограничитель походил на ограничитель Наоки — и потому папа волновался вновь недоглядеть или ошибиться.       И потому для решения наших проблем отец решил, что следует возвращаться в науку и как можно быстрее. Однако вместо знакомой Тулузы он предпочел попытать счастья в Японии, в родном Гифу — считал, что там будет легче найти подходящее место и проводить исследования, нежели в отягощенной конфликтами стране. И как только все вопросы были улажены, наша семья покинула Францию. Благодаря отложенным отцом деньгам удалось найти жилье, а вскоре папа нашел и подходящую работу, где мог продолжать свои поиски и исследования касательно генетики и причуд, вот только теперь его цель отличалась от той, что была у юного амбициозного студента.       Каких-то кризисов со здоровьем у Наоки не случалось до пятнадцати лет, но потом у нее стали появляться периоды, во время которых она никого не узнавала и не могла делать элементарных вещей, при этом у нее нередко случались истерики. Как и предрекали коллеги отца, начали проявляться те самые изменения в мозге и нервной системе — они ошиблись только в сроках. С момента первого «периода» и подтверждения неутешительного диагноза Наоки время от времени поступала в больницу при исследовательском центре, где работал отец — для обследования и тестирования того или иного препарата. Но в лучшем случае удавалось только еще немного сдвинуть крайнюю границу срока или уменьшить количество и длительность «периодов».       Именно тогда отец мне все и рассказал — и что случилось с сестрой, и что могло произойти со мной, и по каким причинам все это произошло. Конечно, тогда он старался подбирать слова попроще, но основную суть отец смог передать. Нам и так было тяжело из-за Наоки, но после того, что я услышала тогда, все предстало в ином свете. Более мрачном.       Видеть сестру то совершенно нормальной, то абсолютно беспомощной было больно. Но знать, из-за чего это происходит, и понимать, что в будущем нечто подобное может ожидать и тебя саму — куда больней. И самое страшное — я ни тогда, ни сейчас не осознавала историю отца и ее важность для нас полностью. Какая-то часть меня отрицала это, склонна была верить в то, что это произошло с кем-то другим, не с нашей семьей. Но я всякий раз видела улыбку Наоки на ее вечно усталом, болезненно бледном лице, а потом вспоминала, какой она бывала в «плохие дни» — истерящей, или пялящейся в одну точку, без конца спрашивающей «кто ты?» у отца или меня. И в такие моменты никакое отрицание не помогало — до меня доходило, что дальше будет только хуже, или что в один прекрасный день уже не Наоки, а я буду сидеть и таращиться в стенку, неспособная понять, кто вокруг меня. Если не хуже. И тогда ничего не оставалось, кроме слез.       И все же мой отец не сдавался, продолжал эксперименты на работе и радовался каждому успеху с препаратом для Наоки, даже если он всего лишь чуть-чуть отодвигал неизбежное. Энтузиазм и упорство отца невольно воодушевляли и меня, дарили пусть маленькую, но искру надежды о том, что решение наших проблем есть и оно обязательно найдется. Я действительно восхищалась отцом, его стремлениями и упорством.       И пока мои ровесники думали о том, как попасть в герои, мной двигало желание помочь отцу в его поисках, желание помочь Наоки. На почве своей силы и ее ограничениях я интересовалась биологией и ботаникой в частности — хотя бы по той причине, что от этого зависело мое здоровье. Может, это было наивно, но я тогда решила, что если продолжу изучать эти области науки и к ним прилегающие, то в дальнейшем смогу выучиться на подходящего специалиста, чтобы помогать отцу с исследованиями.       Я из кожи вон лезла, но училась — и в школе, и на дому. Вскоре узнала про факультет Поддержки в Юуэй и те преимущества, что он давал — вот тогда-то я и загорелась идеей поступить. Возможности столь известной академии наверняка уступали настоящим исследовательским центрам, но это было гораздо лучше, чем возиться с пробирками и растениями дома. И обучение на Поддержке могло быть неплохим стартом для будущего ученого. Так мне казалось, по крайней мере. Папа, конечно, пытался меня отвадить от этой идеи — говорил, что раз мне повезло жить нормальной жизнью без проблем со здоровьем, то я должна выбирать то, что хотелось мне самой, а не смотреть на своего отца-ученого и идти по его стопам. Но при всем этом он мне не отказал.       А мне ведь действительно хотелось идти на Поддержку и в дальнейшем заниматься наукой. Мне казалось, что так я действительно смогу помочь Наоки и себе, и остальным людям, кто сталкивался с похожими проблемами или мог столкнуться в будущем.       Это была моя мечта, в которую я искренне верила. И надеялась, что она не попадет в разряд «несбыточных».