***
Хосок с трепетом застилает чистым постельным бельем кровать, на которой теперь будет спать Хенвон. Ему пришлось хорошенько провозиться весь день, чтобы навести в доме порядок. Уже время близилось к полночи и Хенвон должен был вот-вот выйти из ванной. Хосок, присев на кресло-качалку, наслаждался шумом воды из душа. Можно сказать, что он даже усыплял. Хосок приоткрыл глаза, когда вода стихла и в доме снова воцарилась тишина. Устремив все свое внимание на дверной проем, в котором вот-вот должен был появиться банши, Хосок слегка напрягся. В комнате было свежо, на стенах висели небольшие деревянные рамочки с фотографиями и рисунками его матери. Рядом стояла деревянная резная кровать, аккуратно застеленная Хосоком. Он всегда укрывался этим фиалковым покрывалом, его аромат убаюкивал, оно было теплым и в добавок ко всему невероятно легким. Хосок с радостью постелил его для Хенвона в надежде, что тот поймет, насколько сильно он ему рад. Хенвон появился в дверном проеме в своей черной шелковой пижаме с небольшим белым полотенцем, перекинутым через плечо. Хосок выпрямился и ласково улыбнулся пришедшему. Хенвон на него лишь мельком взглянул и присел на кровать. - Она очень мягкая, - сказал он. И фее было непонятно, хорошо ли это или плохо, он не понял интонации банши. - Не хочешь стакан теплого молока перед сном? - Хенвон усмехнулся. - Нет, спасибо, - кончики его волос были мокрыми с них редко стекала вода. - Тебе комфортно здесь? - Да, - банши слабо кивнул. И Хосок снова усомнился в правдивости и искренности Хенвона. - Обязательно дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится. - Да, - снова слабый кивок. - Я буду спать в соседней комнате, - как только парень поднялся на ноги, Хенвон мгновенно повернул свою голову в его сторону. - Там комната твоей матери? - Да. Казалось, Хенвон хотел что-то сказать, но не сделал этого. Он молча проводил взглядом хозяина дома, когда тот остановился у выключателя. - Я выключаю свет? - Обернувшись, спросил Хосок. Как только он получил короткий кивок от Хенвона, свет погас. - Если тебе что-нибудь понадобиться, пожалуйста, не стесняйся меня будить, - улыбка на губах парня вызвала в банши слишком много противоречащих друг другу чувств, среди которых были и брезгливость, и возмущение, и абсолютно необъяснимое для Хенвона сочувствие. При виде этой глупой(на самом деле слишком открытой и доброй) улыбки в банши что-то непривычно болезненно сжалось. Сердце пропустило буквально два болезненных удара, словно они дались ему с особой тяжестью. А дальше все встало на свои места, сердце снова забилось в привычном спокойном темпе, но что-то так и не стало прежним. Фея кивнул, и, с улыбкой на губах, прикрыл за собой дверь. Хенвон беззвучно сглотнул слюну и медленно подошел к книжному шкафу Хосока. Такие как он, банши это знал наверняка, обязательно должны хранить всякие семейные фотографии. И Хенвон слишком хорошо чувствовал наличие чего-то подобного именно на третей полке, в самой середине. Как раз именно туда сразу же устремился его взгляд. Между книг по философии и рядом с книгами по ботанике. Че, конечно, очень сомневался в том, что такой как Хосок вообще мог читать что-то серьезное, поэтому его голову тут же посетила мысль о том, что эта скромная, но красивая домашняя библиотека могла принадлежать его покойной матери. Ну, или же стояла просто так, для красоты. Сквозь приоткрытые плотные и тяжелые шторы пробивался лунный свет, прекрасно освещая комнату. Этот свет и позволил банши уверенно пробежаться глазами по корешкам книг, сильно не вчитываясь в названия литературных трудов. Хенвона совершенно не удивило то, что оказавшийся альбом в древесной обложке оказался тем, о чем он подумал с самого начала. Но его удивило то, как он затаил дыхание, когда открыл первую страницу и наткнулся на детскую фотографию. Пятеро детишек стояли кто по колено, кто по пояс в воде. Фотография была не совсем четкая в некоторых местах, девочка и мальчик, находящиеся с левой стороны, вероятно, находились в движении и, по всей видимости, просто забыли о том, что их фотографируют. Еще одна девочка с пышными и непослушными кудрявыми волосами широко улыбалась, расставив ноги и руки в стороны. Так, словно ей хотелось обнять фотографирующего и того, кто спустя какое-то время будет смотреть на этот снимок. Хенвон сразу нашел его. Он сразу понял, что это он. И дело было вовсе не в цвете глаз или волос, в совершенно другом. Хосок сидел у бережка на камешке, окунув ноги в воду по щиколотку. В его руке была какая-то палка и он сильно щурил глаза из-за солнца. У него не было одного зуба в нижнем ряду, но несмотря на это, мальчик улыбался широко, кажется, нисколько не переживая по этому поводу. Рядом с ним стоял еще мальчик, в его руке были мелкие разноцветные камешки и плавки ему были велики. Он сам казался слишком маленьким. Правда... они оба с Хосоком выглядели младше всех остальных. Хенвон узнал его по этой глупой улыбке. Узнал по этим открытым жестам. Он не стал всматриваться более внимательно. Он хотел захлопнуть альбом и поставить его на место, как вдруг его взгляд наткнулся на безумно красивую женщину. У этой женщины, сидящей в старом кресле-качалке, были длинные белые волосы и глаза такого же цвета, что и у Хосока. Ее кроткая поза, в которой она сидела, почему-то сразу заставила ощутить Хенвона укол вины. Он ощутил слишком сильную вину перед всего лишь фотографией. На лбу медленно проявлялась испарина и банши подошел ближе к лунному свету, чтобы получше рассмотреть женщину. Он чувствовал, что ему обязательно нужно разглядеть ее получше. Не понимал зачем, но... Хенвон вздрогнул. Ему показалось, что эти голубые глаза только что посмотрели куда-то глубоко, в его душу. Туда, куда он сам не хочет заглядывать и знать, что там происходит. Эти глаза мгновенно разоблачили все его постыдные тайны, жестокие мысли и видели все бездушные поступки. Они смотрели с осуждением. Хенвон моргает. Это всего лишь фото. Женщина в длинном платье с цветами. Она не выглядит молодо, но выглядит слишком притягательно. В ней ощущается сила природы, что, очевидно, была на ее стороне. В ней ощущается мудрость, а с ней сила. Но вместе с тем тень за ее спиной, словно не тень от кресла-качалки, а тень самой смерти. Хенвон резко захлопнул его и поспешил поставить на место. Красивая женщина с голубыми глазами. Хенвон посмотрел на деревья за окном. Здесь было куда больше растений, не то что вокруг дома Кихена. Там их не было. А здесь совсем мало домиков, стоящих словно по линейке, тихие окрестности, совсем не слышно шума города или машин. Хотя они даже не находились за городом. Что это? Желание Хосока жить в покое и тишине? Хенвон, кажется, заметил небольшой садик за домом Сока. Он выращивает там цветы, Че был в этом абсолютно уверен. Хенвон снова почувствовал просьбу. Она отозвалась тупой болью в висках. Надо же, даже сейчас, будучи так близко к Хосоку, тот продолжает его просить. - Да сколько же тебе нужно? - Словно самому себе задает вопрос банши, поворачивая голову к двери. Хосоку мало присутствия, ему хочется быть еще ближе. Ох, черт. И Хенвон знает причину. Ох, он бы предпочел не знать ее, а лучше - не иметь ничего общего с Хосоком. Но боль в голове продолжается. И Че даже посещает мысль о том, что он готов собственными руками добить фею, лишь бы тот больше не атаковал его учащающимся ежедневно потоком головной боли. Это вызывает злость и раздражение от собственного бессилия. Он ничего не может сделать с этим Хосоком, который зовет его даже во сне. Он все думает, что они все в сказки играют. Хенвон подавляет в себе раздраженный вздох и выходит из комнаты. В маленьких коридорах небольшого дома темно, но банши не нужен свет, чтобы практически сразу отыскать комнату покойной матери феи. Банши тихо открывает дверь, уверенно, но медленно проходя ближе к кровати, стоящей совсем у окна. Хенвон чувствует, что она стоит не на своем месте. Ее место у стены рядом с красивыми и замысловатыми плетениями, висящими на стене. Хосок смотрит в окно, накрывшись одеялом, в комнате прохладно. Фея медленно поворачивает свою голову. Че думается, что даже печаль на лице парня не придает ему должной видимости мудрости. Он смотрит в его голубые глаза и в темноте они кажутся черными. Эти глаза настолько живые, что становится очевидно, цвет глаз его матери был другой. Насыщенно-голубые глаза, практически синие. Они куда глубже, чем небо. И в этих глазах так отчетливо видна нужда Хосока. Словно Хенвон не слышит ее каждую минуту, словно ему недостаточно. Он сыт по горло, поэтому отводит взгляд. - Что-то не так? - Спрашивает Хосок. Его сердце бьется так взволнованно, что Че даже начинает немного подташнивать от наивности феи, от невинности и открытости ему. Шин слышит эти стуки, знает, как сильно вспотели ладони и как пересохло в горле. Хосок сам ему об этом сейчас говорит. Хенвон знает все чувства Шина. - Я подумал, что ты захочешь послушать перед сном истории. Тебе нравилось засыпать после них, - жмет плечами Хенвон, не глядя присаживаясь на кровать. Он чувствует желание Хосока обнять его. Чувствует это практически осязаемое счастье внутри Хосока. Но Хосок не двигается ближе, не касается его и лишь(Хенвону не обязательно видеть это, чтобы быть уверенным без сомнения) глаза доверчиво и влюбленно глядят на его плечи. - Да, я люблю истории. Раньше моя мама рассказывала мне их, когда я плохо себя чувствовал. Когда ей стало плохо, она перестала это делать. Она много спала и часто просила молока с медом. Она очень любила мед. - Я думаю, она рассказала тебе все истории. Наверняка, не осталось той, что ты не знаешь. - Это не страшно. Я люблю их слушать, даже если уже знаю. - Я больше не знаю новых историй, поэтому расскажу то, что уже рассказывал тебе. - Да. Они оба смолкли. Хенвон почувствовал, как сердце Хосока успокоилось и дыхание пришло в норму, ладони расслабились, как и он сам. И боль в висках отступила, на смену ей пришло желанное умиротворение. - Говорят, что раньше лисам приходилось слишком тяжело. Питались они исключительно мясом, за что их недолюбливали и прогоняли из лесов, лишая тем самым их дома. Всем известно, что в былые времена лес был единственным безопасным местом, в котором возможен был мир. То, что было за его пределами - доводилось увидеть немногим. За пределами было слишком тяжело выживать, а они, будучи еще и одиночками, никогда не сбивались в стаи и очень многие умирали, кормя своими телами землю, что после взращивала могучие и высокие деревья, которые служили домами многим. Они ширили своими трупами землю для безопасного жилища другим. Чтобы выживать лисы научились вставать на задние лапы и притворяться не теми, кем они были на самом деле. Они всегда притворялись разными существами, никогда не прикрываясь уже сотворенными ими ранее лицами и поэтому никогда не могли остаться в памяти тех, кто их видел. Они научились быть такими, какими их хотели видеть, в конечном счете потеряв свое истинное лицо. Они стали жить только для того, чтобы жить, многие из них проживали всю жизнь, меняя лица. И умирали, так никому и не открывшись. Говорят, что и по сей день нельзя разглядеть настоящего лица под всей многоликостью этих существ. Это у них в крови - быть теми, кем они не являются. Они слишком одиночки и слишком пугливы, чтобы впустить в свое сердце кого-то постороннего. Отпечаток прошлого остался неизгладимым. По окончании своей истории Хенвон заметил, что уже лежит на кровати, укрытый тонким одеялом Хосока. Шин лежит рядом, задумчиво подперев рукой лицо. И Хенвону кажется, что думает он намного глубже, чем это свойственно его природе и натуре. - Я знал не много лисов в своей жизни. - Думаю, ты просто не знал, что это именно они, - Шин задумчиво кивает, поднимает свой взгляд и улыбается. Слишком влюбленно, чтобы Хенвон смог выдержать этот взгляд, не отведя глаз в сторону. - Спасибо тебе. Ты очень добрый, Хенвон. Почему-то рядом с тобой я чувствую себя очень хорошо. Мне с тобой очень спокойно. С Кихеном, несмотря на то, что он слишком старается ободрить меня, почему-то не так. Я люблю Кихена. Знаешь, у него было сложное детство. Из-за сложившихся стереотипах о лепреконах с ним никто не дружил, хотя он всегда... ну, знаешь, если бы его попросили дать ручку или ластик, то он бы всегда дал. Он никогда не был жадным, а у него с насмешкой всегда спрашивали о золоте. Спрашивали, где он его прячет. Так как у многих он был единственным знакомым лепреконом, над ним еще шутили по поводу того, что это он сам всех поубивал, чтобы каждый горшочек с золотом достался только ему. Говорили, что он жадный, а сами никогда ничего не просили. Но он был самым щедрым из тех, кого я знал. Его воспитывал дедушка и родителей своих он никогда не знал. Было время, когда он ненавидел своих родственников за то, что они оставили его одного со всем справляться. Он ненавидел, что лепрекон и что он такой один. Действительно, я больше никогда не встречал лепреконов кроме него. Кихен - мой лучший друг, но он, боюсь, открывал мне свое сердце не так часто, как это делал я. Я не сержусь на него, но... - А ты, похоже, любишь открывать свое сердце многим? - Хосок теряется. Он слишком расстраивается из-за произнесенных Хенвоном слов. И Че даже жалеет, чувствуя приближающуюся головную боль. - Почему? Это не так, - он слегка сдвигает брови. Че удерживает себя от язвительного ответа, так как понимает, что он из них двоих единственный, кто пострадает от этого физически. Хосок открыт, обнажен, его можно ударить очень сильно без особого труда, но... Хенвон слегка привстает. - Эта кровать слишком неудобная. Я думаю, нам нужно перелечь на твою. Что скажешь? Она мягкая и одеяло теплое, а здесь, кажется, слишком холодно. Хенвону не нужно озвучивать ответ, он его слышит в своей голове, он его чувствует. У него у самого пульсирует сердце под влиянием внутренней пульсации Сока. Они перебираются в комнату хозяина дома. Хосок укладывается ближе к стене, а Хенвон к краю. Он не привык делить с кем-то кровать, тем более, что тут не так уж и много места, но больше ничего не оставалось. В конце концов, Хосок так сильно не хотел спать один, из-за чего Че и пришлось идти к нему и рассказывать эти истории, в которые он не верит до конца. - Хенвон-а, скажи, ты действительно веришь в ту историю про банши? - Тихо спрашивает за спиной Хосок. И банши честно отвечает: - Это слишком похоже на правду, чтобы в это не верить. - Скажи, а что ты чувствуешь, когда приходишь в последние минуты жизни? - То же, что и тот, к кому я прихожу. Существо зовет меня, когда хочет, чтобы я спел для него. Я думаю, что тому, кто зовет банши необходимо, чтобы кто-то разделил с ним эти минуты. В конце концов, я не тот, кто забирает чужую жизнь, я не умею этого делать, как и любой другой банши, - Хенвон вздыхает. - У банши образуется очень тесная связь с теми, кто близок к смерти. Они чувствуют головные боли и на себе ощущают эмоции, испытываемые существом, зовущего их. Несмотря на большие расстояния банши все равно чувствуют боли и непрерывный зов. И это невозможно игнорировать. Когда кто-то зовет, мы не можем не прийти. Это слишком мучительно для нас, - Хенвон не знает, почему все это рассказывает Хосоку. Хосок первый, кому он рассказывает так подробно всю правду. Возможно, ему было это просто нужно сделать? Хенвон чувствует ладонь феи на своей груди, а между лопаток уткнувшуюся голову. Хосок обнимает его чувственно, бережно и слишком влюбленно. Он не просит Хенвона продолжить или рассказать что-то еще, но Хенвон зачем-то продолжает сам. - После смерти мы закрываем глаза умершим. И... я чувствую грусть. Мне действительно грустно. Я не пел для твоей мамы, для нее пел кто-то другой, Хосок. Я вообще пел не слишком часто, но помню все эти случаи очень хорошо. Думаю, это забыть невозможно. - Ты пришел потому что я звал тебя? - Да. - Это значит, что я должен умереть? - Это значит только то, что ты должен пытаться жить, несмотря на то, что тебе так сильно хочется умереть. На самом деле Хенвону хорошо известна причина по которой Хосок так непрерывно зовет его. Разумеется, угроза его жизни действительно есть, но в данном случае в большей мере не эта причина главенствующая. Хенвон еще раз думает о настоящей причине и зачем-то накрывает ладонь Хосока на своей груди.VII
30 июня 2018 г. в 22:32
Кихен не понимает, что он делал неправильно.
Его дом опустел и тишина в нем стала убивать собственного хозяина. В комнату было заходить тяжело и поэтому эту ночь Кихен провел по привычке в гостиной комнате на диване, укрываясь пледом.
Вчера, когда Хосок сказал, что уходит от него и что он благодарит его за помощь, Ю не смог ничего ему сказать. Он не имел права делать это. Лепрекон считал, что в его доме Хосок в безопасности, что его дом самая настоящая крепость для феи, что в его пределах просто не могло случиться что-то страшное. Но оно чуть не случилось прямо перед носом Кихена.
Он не понимает, что делал не так.
Внутри пустота, а на столе перед ним остывший завтрак, кусок в горло не лезет. Ему даже в голову не приходит, что лепрекону крайне необходим контроль над феей. Он чувствовал себя спокойнее, когда мог видеть Хосока каждый день, когда Хосок был в его доме, спал в его постели и ел его завтраки. Кихен знал, что пока он рядом... но это оказалось неправдой. Будь это правдой... все было бы иначе.
Кихен сидит ровно, как всегда. Ни один его мускул на лице не вздрагивает. Он - натянутая идеальная струна.
Ю встает из-за стола и выбрасывает все то, что приготовил вместе с тарелками. Посуда бьется в мусорном ведре, Кихен моет руки жидким мылом с ароматом каких-то цветов(еще одно напоминание) и вытирается чистым полотенцем.
Во время бесшумного продвижения по собственному дому, стены кажутся ему выше, чем обычно. Они кажутся ему наделенными разумом и он видит с их стороны острые взгляды осуждения и упрека. Видит, не оглядываясь, чувствует их за своей спиной. Он противен собственному дому, который ему, кстати, тоже противен.
Войдя в свою комнату, Кихен сразу же обращает внимание на растянутую кенгуруху, с которой никак не хотел расставаться Хосок. Он ведь и спал в ней, и ходил. Она ему понравилась сразу же, как только тот увидел вещь.
Кихен берет в руки эту тряпку, рассматривая. Она совсем потертая и нисколько не привлекательная, но она... она притягивает и его к себе. Да, иначе быть и не могло. Кихен не мог избавиться от нее, как и не смог избавиться до конца от ее хозяина в своем сердце. Вещь впитала в себя все очарование и шарм этой улыбки, при которой на щеках появлялись ямочки и всю искреннюю веселость щелок-глаз. Теплоту растратила и вид свой потеряла уже давно, но тягу к себе она не утратит, кажется, никогда.
Кихен, сжимая тряпку чуть крепче, сам того не замечая, прижимает ее к груди, обнимая.
Чжухон, улыбающийся солнечно и немного неловко-кокетливо, спросил его, правда ли, что лепреконы настолько жадные, как о них говорят. Действительно ли каждый из них несказанно богат. Тогда он, подперев рукой щеку, сидел напротив Кихена и рассматривал его с любопытством. Ю тогда высокомерно задрал подбородок(он сделал это ненамеренно) и сказал, что это всего лишь глупый стеоретип. Но продолжить свой обед он больше не мог. Это было обаяние феи, сидящей напротив. Чжухон очаровал его. Он действительно очаровал, а потом влюбил. Кихен опомнился много позже. Опомнился тогда, когда было слишком поздно что либо делать. Но, тем не менее, Кихен все разорвал.
Он никогда не думал о том, сколько раз плакал внутри. Он никогда даже не задумывался о том, что ежедневно его голову посещают миллионы мыслей, касающихся Чжухона. Он скучал, но никогда бы не узнал этого. Он бы никогда не позволил узнать это о самом себе.
У тряпки запах тела Хосока. Он цветочный.
Эта тряпка уже так давно не пахнет Чжухоном. Ох... кажется, Кихен хотел бы сейчас услышать этот запах.