---
Писк мини-прибора застал за завтраком. Баки глянул и перестал жевать, брови чуть приподнялись. – Что-то не так? – Стив сделал вид, что процесс нарезания ровными ломтиками козьего сыра куда более важен, чем какая-то дребедень, которую Романова могла скинуть на пейдж. Вряд ли получалось, но Баки сейчас не присматривался. – Глянь, – он повернул монитор к Стиву, – не ошибка? – Нет. В коде есть числа. – Я не знал. То есть... – ...не сознавал? Баки кивнул. Стив прикусил губу и продолжил нарезать сыр, но удержаться не смог: – Будет ещё пара чисел. Баки метнул на него быстрый взгляд, затем отложил пейдж и уткнулся в чашку с кофе. Отхлебнув пару глотков, отставил чашку и тихо заметил вслух: – Странная у них подборка получилась. Закончив завтрак, встал из-за стола, на ходу бросил: "Схожу в долину", – и исчез за дверью. Стив машинально убирал чашки, пытаясь не думать о том, как тянет пойти следом. Постарался переключиться и припомнить хоть что-нибудь, связанное с девяткой, что могло бы помочь Баки. На всякий случай. Ничего подходящего на ум так и не пришло. Энтузиазма это не прибавляло. Оставалось надеяться на свежевозвращённую память Баки.Девять
Хрипы стали тише и теперь больше напоминали скрипящее шипение, вроде того, что бывает у плотного поршня в узком цилиндре. В этот раз приступ отпускал медленно, и хотя пик миновал уже минут двадцать назад, а то и больше, до сих пор не верилось, что самое страшное уже позади. Густые длинные ресницы Стива вздрагивали во сне. Сидящий рядом Баки не сводил с него глаз. Боялся не то что отойти на минутку, даже на секунду отвернуться – вдруг накроет по новой. Как прошлой ночью, когда Стива выворачивало от удушливого кашля. Тараща глаза и беспомощно хватая воздух ртом, он задыхался в руках Баки, несмотря на все усилия, и каждый надрывный вдох мог стать последним. По плечам пронеслась крупная дрожь. Баки ненавидел такие тяжёлые приступы у Стива. Они случались нечасто, в основном – из-за зимних простуд, а когда накрывали, Баки чувствовал себя беспомощным, неуклюжим, суетливым и бесполезным. Он прикусил губу. Не хватало ещё раскиснуть. Стиву вот точно тяжелее. Стоп. Как там врач говорил? Посчитать дыхательные движения. Баки огляделся, нашёл глазами маленькие песочные часы, дотянулся и перевернул, впившись в Стива взглядом. Вдох... выдох – раз, вдох... выдох, два. Держись, Стив, ты можешь. Вдох... выдох, три. Ещё немного, и ситуация хоть чуть прояснится. Песчинки лениво проваливались сквозь слишком узкое отверстие. Как будто ждали, что Баки начнёт считать, и решили замедлиться, поиздеваться. Вдох... выдох. Да они не сыплются, а переползают, чтоб их... Вдох... выдох. Свистящие хрипы стали тише или показалось? Баки приподнялся и осторожно поправил свесившееся с кровати старенькое пальто, наброшенное на ноги Стиву. Вдох... выдох. Пустые гвозди у входной двери сиротливо торчали из стены, отбрасывая тонкие короткие полоски теней на прямоугольник светового пятна на стене от уличного фонаря. Всё, что могло на этих гвоздях висеть, теперь перекочевало на кровать и укрывало Стива поверх двух одеял. Вдох... выдох. Оставалось только гипнотизировать ленивые песчинки, краем глаза следя за Стивом. Вдох… выдох. Совсем чуть-чуть осталось. "Быстрее, вы, сонные тетери!" Вдох... выдох. Ну, наконец-то! Последние песчинки упали в нижнюю колбу. И ещё один длинный тихий вздох, уже самого Баки. Отлегло. Девять дыхательных движений во сне в течение минуты – значит, новый приступ в ближайшее время вряд ли случится. Так сказал врач. Если не больше девяти, у Стива есть время поспать и набраться сил. Мелкие бисеринки пота едва заметно искрились в темноте. Баки приподнялся, смочил кусок марли в уксусном растворе, отжал и осторожно промокнул лоб Стива, виски и скулы. Налепил марлю под светлую чёлку и вдруг понял, что улыбается. Чёртов засранец Роджерс. Похоже, астме он всё-таки не по зубам. Может, стоит больше верить в него. По крайней мере, в его непробиваемое упрямство. И в то, что девять – счастливое число.---
Небо за Восточным плоскогорьем быстро светлело, ветер тихо шелестел травой и листьями деревьев, ранние птичьи трели переплетались с журчанием ручьёв и ровным шумом водопадов, временами подмешивалось резкое прерывистое блеяние коз, вклинивались гортанные женские возгласы и вопли детворы. Баки встречал солнце в долине. Поднимался в предрассветных сумерках, тихо ускользал от Стива, зная, что как только закроет дверь, тот перестанет притворяться спящим. Баки заставлял себя оставить их общее тепло и спускался к подножию плоскогорья. В бесконечных воспоминаниях искал следующую альтернативу. Четыре дня назад он прочитал на мини-экране пейджа "Рассвет". Теперь по утрам таскался в долину, усаживался где-нибудь под деревом и, впитывая тающую ночную прохладу, погружался в лабиринты возвращённой памяти. Там мелькали довоенные бруклинские рассветы, не все подряд, конечно, только по-особому зацепившие чем-то. Взять, к примеру, тот, когда Баки, измученный тяжёлой ночью в страхе за Стива, отключился в первых лучах солнца прямо в больничном коридоре через минуту после того, как вышедший врач объявил, что Роджерсу намного лучше, аппендицит не подтвердился, но на всякий случай его подержат в палате ещё денёк-другой. Или когда они вместе со Стивом промаялись с порученной им совсем ещё малявкой Беккой, а та всю ночь капризничала и измотала всех, в том числе себя. В итоге они вырубились все трое, едва начало светать, Бекка – в своей кроватке, а они со Стивом – в кровати Баки. Никогда раньше не спалось так сладко. Или больше подойдёт тот рассвет, когда после разрыва с очередной то ли Мелани, то ли Мери он притащился к Стиву с недопитой бутылкой бренди и долго доставал того пьяными разговорами. А очнувшись на рассвете, обнаружил себя на кровати заботливо укутанным в плед, а Стива – спящим в кресле, с беззащитно открытой шеей и алеющими на ней следами от засосов. Тогда впервые почувствовал по-настоящему горячее, бесстыдное, почти болезненное напряжение в паху. А может, важнее был их первый рассвет в палатке лагеря СНР после побега из Аззано. Было ощущение, что они поменялись телами – теперь Баки был тощим, измождённым, костлявым, а Стив казался непривычной огроминой, и приходилось заглядывать ему в лицо, чтобы убедиться, что это в самом деле он – глаза те самые. Стив обнимал мускулистыми ручищами, а Баки чувствовал себя мелким бруклинским упрямцем, которого пришлось вытаскивать полуживым из переделки. Тогда понадобилось время, чтобы понять, что это – не остатки рассыпающегося сна и не очередной бред из-за той дряни, которой его накачивали в изоляторе у Золы. И что Стив в самом деле рядом. Совсем другой, но главное – настоящий. Баки нахмурился. Ситуация слегка застопорилась – определиться с выбором одного из рассветов пока не получалось. В конце концов, много вариантов лучше, чем их отсутствие. Пока можно работать со следующим словом, а там видно будет. Один из рассветов наверняка пригодится. Когда в ответ на запрос Наташа скинула следующее слово кода, Баки невольно усмехнулся. Вопрос выбора был решён. Наверное, это судьба.Семнадцать и Рассвет
Аквамарин ночи тает, горизонт стремительно светлеет, утренние лучи рассеиваются по стене мягкой россыпью бликов. Окно кажется непривычно огромным, и силуэт Стива на его фоне теперь другой. В линиях его плеч, в ритме дыхания, в едва уловимых искорках света на длинных ресницах странная смесь смятения и покоя. Сердце Баки торопится, пульс отбивает неровный ритм. Уходит за горизонт их первая ночь. Первая, в которой всё было по-настоящему. Складки старой простыни ещё хранят жар тел, отголоски сбивчивого неловкого шёпота, влажные следы смазанных белёсых пятен. Ещё совсем недавно оба жадно ловили сквозь мрак отблески слабого света в чёрных зрачках друг друга, а сейчас, в первых лучах нового дня встретиться глазами почему-то страшно. Это должно было случиться. Оба ждали этого, читали в глазах друг друга, ощущали в случайных прикосновениях. Каждый раз окутывало горячей волной предвкушения чего-то странного, до одури желанного и пугающего. Оба смущались, шли на попятную, исподтишка понемногу собираясь с духом, и не уже раз казалось, что готовы, но что-то вклинивалось, мешало. До этой ночи. Накануне вечером миссис Роджерс торопливо бормотала извинения, срочно собираясь на внеочередное дежурство, и сетовала между делом, мол, как же не вовремя на этот раз. А они переминались с ноги на ногу у стены, не говоря ни слова, и старались не смотреть друг на друга. Потом сбежали от неловкости на улицу и долго блуждали по переулкам в густых летних сумерках, несли всякую чушь, пряча за болтовнёй внутреннюю панику. Пытались не подавать виду, как исподволь окутывало дразнящим теплом, отдающим слабостью в коленях. Вернувшись домой, растерялись. Щёки горели, голоса дрожали, а они по инерции продолжали игру "ничего не происходит", фальшивя в каждой ноте. Кто из них осёкся на полуслове, поймав встречный взгляд, сейчас уже и не вспомнить. Стив будто прирос к месту, застыл, и Баки взял первые секунды на себя. Прошёл как сквозь тугую невидимую стену, сгрёб в объятия Стива, и смущение дало трещину, обвалилось тысячами ничего не значащих осколков, и накрыло острым, невыносимым притяжением. Они столкнулись губами, впились жадными поцелуями. Дрожащие пальцы шарили по плечам, спинам, груди, путались в пуговицах, горячее дыхание жгло кожу, в голове плыло и смешивалось в сумасшедший фейерверк из-за тактильного передоза и путаных зашкаливших эмоций. Нырнули в этот омут вместе. С головой, не оглядываясь. Было слишком много нового и слишком мало всего. Было щемяще-тревожно и странно. Руки трогали везде, мяли, стискивали, заставляя дрожать и с непривычки заливаться краской; старая кровать ритмично скрипела, и казалось, что весь дом трясло в лихорадке, что всё происходило в каком-то другом мире, а прежний рассыпался в пыль, исчез и больше не вернётся. Они прижались друг к другу на измятой простыне, не говоря ни слова, дрожа, как застигнутые врасплох. Долго и тяжело пытались выровнять непослушное дыхание. Не заметили, как отключились. Из сна вышвырнуло резко. Баки вздрогнул, осознав раньше, чем понял, что не спит – слева было холодно. Распахнул глаза, рывком сел и тут же замер. Стив был здесь. Он и не собирался никуда уходить. Сидел, поджав под себя ноги, на другом краю кровати. Привалившись боком к железной спинке, опирался локтем на её верхний край, подбородком – на запястье, и смотрел на светлеющее небо. Он никогда ещё не был так прекрасен, как этим утром, в первых тусклых лучах солнца. Настоящее совершенство – изящное, хрупкое, с той же неисчерпаемой внутренней силой, только теперь по-новому близкий. Иначе. До боли в груди, до кома в горле, до щемящего жжения в сердце. Нужно было что-то сказать. Не о том, как горело внутри, как хотелось ещё ближе, теснее – захлебнуться им, раствориться в нём. Было так остро и так ошеломляюще. Впервые было по любви, а это – совсем другое. Стиву Баки принадлежал всегда. Незримые нити год за годом сплетали их воедино. Притягивали, сшивали. Жизнь перекраивала, затачивала их друг под друга. А сейчас казалось, что всё умножилось в разы. С этой ночи Баки вплавился кожей в Стива, врос жилами, вырвал из груди своё сердце и оставил в нём. Без него больше не был, не жил, не дышал. Не существовал. Сердце дрожало, путая ритм. Баки осторожно приподнялся, переступая коленями по постели, перебрался ближе к Стиву. Слов не было, не было ни одной отчётливой мысли, только сгусток терпкого, невозможного счастья. Баки коснулся губами чуть вздрогнувшей тонкой шеи, выдохнул почти беззвучно: – Стив? – Я в порядке, – шепнул тот, не оборачиваясь, тихий голос с трудом продирался сквозь смятение. – Я с тобой. Руки сами обвили его, прижали прохладную спину к груди: – Я запомню тебя таким. Слышишь? Я запомню всё. Тонкие пальцы накрыли объятие. – Я тоже, Бак. Слова были больше не нужны. Остальное Стив впитал сердцем – то, что незачем произносить вслух, откинулся затылком на плечо Баки. Теперь улыбку можно было не прятать. Руки притянули Стива ближе. Его сердце билось быстро, но ровно. Ещё позавчера Баки не так представлял себе это утро. Он собирался прийти в своей любимой рубашке и тех отцовских штанах, которые мама на днях нашла на дальней полке, отстирала и перешила так, что они выглядели почти новыми. Баки должен был остановиться перед дверью Роджерсов, поправить растрёпанную ветром шевелюру, постучать, и когда Стив откроет, вручить ему набор новых карандашей в узкой картонной коробке. Поймать его сияющий взгляд, сгрести в объятия, прижать к себе покрепче и выдохнуть в пшеничные волосы какое-то неуклюжее поздравление. Прозвучало бы избито и потому неловко, но не молчать же. Семнадцать исполняется раз в жизни. Всё сложилось иначе. Ошеломляюще. Безумно. Упоительно. Только светлые волосы точно так же коснулись губ, когда Баки прошептал в макушку: – С днём рождения, Стив. Люблю тебя, мелкий. Вместо ответа тонкие пальцы стиснули и приподняли запястье, губы вжались в ладонь. По небу лениво растекался рассвет. С улицы доносились отрывистые гудки клаксонов, перестук барабанных палочек, пока ещё неровный, и сбивчивые пробные наигрыши духовых инструментов. Утренний ветер осторожно стряхивал пыль со звёздно-полосатых полотнищ, от которых у ранних прохожих рябило в глазах. Нью-Йорк готовился пышно праздновать День Независимости. В одном из переулков Бруклина этот рассвет для двух парней стал чем-то гораздо бóльшим.---
Здесь, на озере, клёв был что надо. Рыбы водилось вдоволь, хватало всем – и жителям посёлка, и хищникам, чьи силуэты Баки часто замечал на противоположном берегу. Они не задерживались. Пара минут неподвижной слежки, резкий прыжок, брызги – и готово. Баки заново полюбил рыбалку и теперь частенько сиживал с удочкой на берегу. Отличное место для уединения, когда нужно спокойно покопаться в собственной памяти. Солнечные блики весело прыгали по морщинкам на водной глади. Баки так задумался, что не сразу обратил внимание на круги на воде, и рыба чуть не сорвалась. Бросив её в ведёрко, Баки снова закинул удочку и задумчиво уставился на воду.Желание
Отвернувшись к стене, сделал вид, что уснул. На самом деле, было не до сна. Ком давил горло, глаза щипало, пришлось зажмуриться. Скулу защекотала слеза. Прощаться с мечтой всегда тяжело. Если тебе всего восемь – особенно. Тем новеньким кафе, совершенно не похожим на остальные, Баки был очарован с одного взгляда. Даже объяснить бы не смог, чем манили пёстрый фасад и яркая витрина, кроме обилия красок. Внутренний голос подсказывал, что это не всё и нечто особенное может скрываться внутри. В очереди на почте в соседнем здании пришлось стоять довольно долго, и Баки сумел упросить маму отпустить его поглазеть на кафе поближе. – Только чтоб никакого баловства! Унылая скучища почтового отделения так достала, что Баки сейчас поклялся бы в чём угодно, лишь бы вырваться оттуда. Едва переступив порог кафешки, он как будто пересёк портал и попал в другой мир. Здесь играла негромкая весёлая музыка, всё сверкало и переливалось, в воздухе витал фруктовый аромат, а посетители, неторопливо смакуя, наслаждались мороженым. Но не простым – такого Баки и не видел раньше. Шарики мороженого были буквально любого цвета, в том числе фиолетового, красного и зелёного, сверху их покрывали россыпи шоколадных крошек, дроблёных орешков и мелко нарезанного мармелада. Баки обомлел, уставившись на это великолепие, и очнулся, только когда мама пришла за ним. – Не сегодня, дорогой, мы потеряли так много времени, ни секунды нет, – тараторила она на ходу, волоча за собой расстроенного Баки. Помогло только обещание, что однажды его обязательно сводят туда. С того самого дня Баки жил этой мечтой. Во сне часто видел, как входил в зал, усаживался за столик, и перед ним по волшебству появлялась вазочка с высоченной горкой шариков мороженого самых разных оттенков. Баки сначала пытался их считать, потом просто хватал ложечку, зачёрпывал и… на этом сон обрывался. Идея превратить мечту в подарок на день рождения пришла быстро. Родители не возражали, и Баки стал терпеливо считать дни. Правда, чем меньше оставалось до дня рождения, тем напряжённее становилось дома. Настораживало, что родители старались экономить на всём подряд, постоянно упоминая об этом вслух. Они всё чаще заговаривали о каком-то кризисе и нехватке денег. Вдобавок ближе к концу зимы приболела Бекка, совсем ещё кроха, и часть денег ушла на лекарства. Баки уже не решался напоминать родителям о кафешке. Подумаешь, мечта. Важнее, чтобы все были здоровы. Говорят, быть старшим братом – это круто. На самом деле, не всегда. Последней каплей стал разговор с матерью за пару недель до именин. Укачивая уставшую от собственного плача Бекку, она подозвала Баки и тихо сказала: – Сынок, я помню, что обещала тебе. Прости, возможно, пока не получится. Ты обязательно пойдёшь туда, только вряд ли в этот раз. Мы подарим тебе что-то другое. Зато в следующий день рождения уж точно. Баки хмуро кивнул и молча поплёлся за стол – доделывать домашку. В самом деле, он уже взрослый, в школу ходит. Зачем ему эти детские глупости. Вот только засыпать почему-то стало трудно, и Баки по полночи таращился в темноту, стараясь не всхлипывать. Утро 10 марта 1926 года в Нью-Йорке выдалось солнечным, редкие облака почти не мешали прогревать землю, птицы скакали с ветки на ветку с бойким чириканием. Проснувшись под птичьи перепалки, Баки старался не думать о кафешке. Не было смысла портить себе день рождения мыслями о несбыточном. Тем более, что через минуту стало уже не до того. – Собирайся, – вдруг строго велел отец. – Пойдём. – Куда? – выдохнул Баки, ошалело моргая. – Быстрее. Не заставляй ждать. Внутри похолодело. Баки редко видел отца таким суровым. Ничего хорошего это не предвещало. Похоже, Барнсу старшему вообще было всё равно, какое нынче число и значит ли оно что-нибудь. Только мама каким-то чудом успела с ночи испечь пирог – наверное, встала ещё затемно. Глянув на мрачного отца, промолчала, только отрезала для Баки кусок побольше. Тот почти не почувствовал вкуса. Когда вышли из дома и направились в сторону школы, под угрюмое молчание отца Баки лихорадочно перебирал в голове догадки. Стёкла не разбивал, стулья не ломал. И стену не разрисовывал, это всё Фрэнк МакКой и его приятель Даг, а Баки просто оказался поблизости. Случайно влип. Неужели из-за этого? А миссис Зейн, между прочим, могла бы и промолчать. Втянув голову в плечи, Баки прикидывал, чем бы оправдаться, и даже не заметил, что они свернули совсем не к школе. Дошло, только когда отец остановился и кивнул куда-то влево: – Ну, что скажешь? Мы правильно пришли? Повернув голову, Баки глазам не поверил – они стояли всего шагах в тридцати от того самого кафе. Захотелось ущипнуть себя – вдруг это сон? Тут же передумал. Если сон, лучше досмотреть до конца. Хотя бы раз. Конечно, перепробовать все вкусы было невозможно. Выбрал самые интересные – фиолетовый (черничный, как оказалось), ярко-жёлтый (апельсиновый) и светло-зелёный, из-за которого восторг зашкалил за все мыслимые пределы. Мягкий и яркий вкус, незнакомый прежде, но до того обалденный, что хотелось съесть его целую тонну. Слово "фисташковое" Баки запомнил с того дня на всю жизнь. Оно стало символом осуществлённой мечты. Сбывшегося желания. Баки усмехнулся уголком рта. Детская прихоть. Романова с Сэмом животы надорвали бы со смеху, если б узнали. А в ГИДРЕ сорвали бы со своих гнилых плешивых голов последние волосы и научились бы выть на луну с досады – одно из кодовых слов лучшего киллера великой ГИДРЫ споткнулось о шарик мороженого. Тот самый, с фисташковым вкусом. Кто бы мог подумать. Хотя, далеко не каждому вкусу дано фантомно ощутиться на языке спустя 90 лет. Если им со Стивом суждено снова увидеть Нью-Йорк, они обязательно сходят в кафе. Пусть даже не в то самое, вряд ли оно до сих пор работает. В любое. И закажут фисташкового мороженого. Побольше.---
Поплавок медленно покачивался на зеркальной глади озера. Тишину разбавляли только шелест травы на ветру и трепыхание пойманной рыбы в ведёрке. Краем глаза Баки заметил возню, повернул голову вправо и улыбнулся стайке малышни, тихо топтавшейся поодаль. Те, как по команде, тут же встрепенулись и окружили его. Баки кивнул им на свой улов: – Qaudo. (Забирайте) Детишки переглянулись, разрисованные глиной лица посерьёзнели, изобразив сомнение. – Waon daowey naya, – подбодрил Баки. (Я угощаю) Малыши помялись немного, потом один из них проворчал, явно расстроенный тем, что придётся отказаться от подарка: – Waxaod uba ahatahay inad wox cuntido. (Ты тоже должен есть) – Waxaon haystal cunto. Qaudo. (У меня есть еда. Забирайте) Малышка по имени Вен-Бигá шагнула вперёд, схватила ведро обеими ручонками и с решительным видом сунула его одному из опешивших мальчишек, прикрикнув: – Wau daowey! Guriga keuno. (Это угощение! Неси домой) Мальчишки поплелись в посёлок, оборачиваясь через плечо, а малышка подошла к Баки и очень серьёзно, почти торжественно, сказала: – Waud ku mahadsan tahay Yeyga Сad. (Благодарю тебя, Белый Волк) Баки уже слышал, как детишки между собой называли его так, но впрямую – впервые. – Maxaod ugu yeu reysao sidam? (Почему ты меня так называешь?) – Waxaod tahay dagaul xog leh. Сilyo. Qof walba wuxe kuugu yeed hao Yeyga Сad. (Ты сильный воин. И одинокий. Все называют тебя Белым Волком). Баки спрятал улыбку в уголках глаз. Насчёт одинокого он бы поспорил, но вряд ли стоило смущать детвору. А вообще, если сами местные так его прозвали – так тому и быть. Белый Волк, значит. Неплохо для парня, мотавшегося по миру 70 лет упакованным в чёрное с ног до головы. Впрочем, для здешних он – да и все team-Cap – как белые вороны. Особенно Стив, хоть и с потемневшей шевелюрой. – Wao maxay magacaaga Yeyga Сad qabilkaoga? – вдруг спросила Вен-Бигá. (А как это звучит у твоего племени?) – Белый Волк. Малышка кивнула и, растягивая слова, медленно повторила: – Бель-ый Во-лк. Она развернулась и с задумчивым лицом побрела в посёлок, бормоча под нос новые слова. Баки провожал её взглядом, чувствуя, как что-то дёрнулось внутри. "У твоего племени", – так сказала малышка. Всё прежнее племя потеряно. Теперь Стив – его племя. И ещё, наверное, все, кто пошёл за ним защищать беглого преступника, не задавая вопросов. Не только поэтому, были ещё причины, но всё-таки. Теперь они сами в бегах и продолжают помогать. И это не всё, Стив сумел привлечь в помощь не только людей – присоединились двое магов и совершенный компьютер в человеческом облике. Хотя, удивляться не приходится – Стив способен повести за собой кого угодно. А ещё говорят – дом там, где сердце.Возвращение на родину
Очнулся от того, что кто-то тормошил за плечо: – Барнс! Проснулся? Давай, твоя очередь. Через два часа разбудишь Рокуэла. Баки кивнул в ответ, зажмурился на секунду, ещё пару раз моргнул, сбрасывая сонливость. Хотя, в этом больше помог сырой ночной воздух. Тело затекло от усталости и холода и нехотя позволяло себя расшевелить. Баки пересел на свёрток, ещё минуту назад служивший подушкой, и постарался приноровиться к темноте. До линии фронта пара миль, и отзвуки вялой ночной перестрелки приглушены расстоянием. Вокруг несколько десятков человек, а ощущение отгороженности от мира острое, как в вакууме. Здесь трудно находить общий язык с кем-то. Вроде бы уже шестая неделя бок о бок, все свои, но нет чувства комфорта. Не физического – такого никто и не ждал, не на курорт ехали. Но можно привыкнуть к свисту пуль, дрожанию земли под ногами, вечному запаху гари и грохоту снарядов – ко всему, кроме ощущения затерянности в чужом мире. А ещё на каждого бойца исподволь давила тень кружащей неподалёку смерти. Время от времени она выдёргивала кого-то из строя, оставляя взамен ощущение тёмного провала, пустоты, и любой из них мог стать следующим. Каждый защищался от этого, как мог. Хорохорились, рисуясь друг перед другом, заводили разговоры – вроде как по душам, обменивались байками, пошлыми шуточками и теми самыми картинками, которые помогали немного расслабиться. Иногда начинало казаться, будто всё неплохо, и они отлично ладят. Но, по большому счёту, такой ментальный комфорт был наигранным, нереальным. Взаимопонимания хватало на успешные отражения атак противника, на боевые операции, но в паузах всё куда-то улетучивалось. Никто из них не выбирал эту компанию, их просто свели в один полк – 107-й пехотный. Кто-то просто поддерживал нормальное общение, не навязывался. Остальные либо задалбывали, либо задирались к своим же – в основном, до первого мордобоя. Кто-то делал вид, что всё прекрасно, кто-то – что ему плевать. Кое-кто пытался набиваться в близкие друзья, не собираясь таковым становиться на самом деле, а кто-то даже хотел большего. Не всерьёз, конечно, просто молодые и не очень солдатские тела даже в окопах требовали своё. Кого-то такой вариант устраивал. Баки в эту категорию не входил. В сержантской школе о тонкостях общения в боевых условиях рассказывали общими словами и цитатами из Устава, без конкретики. Приходилось ориентироваться на ходу. Отгораживаться, соскакивать с ненужных разговоров. Иногда – уходить от скользких намёков. А если попадался кто-то непонятливый – посылать подальше, подкрепляя отказ поставленным хуком справа, за что иногда приходилось огребать от начальства по полной. Ночной ветер напомнил о себе – раздул искры костра, нырнул за ворот. По плечам пробежал озноб, и Баки поёжился. Он здесь формально свой и реально чужой. Наверное, потому так больно от мысли, что между Нью-Йорком и сырыми ночными сумерками французских перелесков несколько тысяч миль – морских и сухопутных. Ничего. Однажды он вернётся. Пойдёт по узким бруклинским улочкам, вдохнёт прохладу с Гудзона. Узнает каждую царапину на стенах, каждый надколотый булыжник под ногами. Улыбнётся шумной перекличке малышни, на миг зажмурится из-за солнечного блика от распахнутого окна на втором этаже. Свернёт в тот самый переулок. Медленно поднимется по лестнице со скрипучей третьей ступенькой, постучит в дверь, на которой знакома каждая трещинка. Стив распахнёт её и застынет на пару секунд, вытаращив глазищи, ошалело пялясь и боясь поверить. А потом бросится на шею, утопит в поцелуях, окутает родным теплом, и тогда Баки поверит, наконец, что он дома. Что вернулся на родину.---
Безделья Баки не выносил. В статусе гостя короля он был вправе расслабиться, чего не мог себе позволить десятки лет, когда отдых как таковой существовал только в виде криостаза с изматывающими погружениями и последующими жёсткими разморозками для очередной миссии. Здесь, в Ваканде, эти процедуры прошли гораздо легче, разве что замена внутреннего крепления руки далась тяжело. После заживления и адаптации реабилитационная программа включала и физиотерапию, и нагрузки в спортзале, да и Стив охотно соглашался на тренировочные спарринги. Правда, полноценными их называть не приходилось. Стив постоянно перестраховывался, осторожничал, применял против Баки полсилы, из-за чего в итоге пришлось выбить ему челюсть и в наступившей тишине дать понять, насколько он не прав, путая Баки с хрустальной вазой. Тем более, что с послеоперационного периода прошло уже достаточно времени. В медсекторе вернувшаяся на место челюсть позволила Стиву выразить не то чтобы согласие, скорее, обещание помнить об этом. Он стал действовать жёстче, но всё равно смахивало на маскировку осторожности, только тщательнее завуалированную. Впрочем, были ещё бойцы отряда Окойе. Тренировки с Дора Милаж притягивали размахом, новизной, обучением навыкам обращения с неординарным оружием и своеобразными рукопашными приёмами, которые Баки схватывал налету. Получался неплохой вариант суперсолдатской физиотерапии. В гибкости африканки заметно превосходили, и у них было чему поучиться. Например, управлению боевым носорогом в пылу атаки. Всё-таки одно дело скрести живую гору за ухом и угощать вкуснятиной, и совсем другое – мчаться на нём на всех парах так, чтобы эта махина вовремя останавливалась или поворачивала, не растоптав мимоходом кого-нибудь из своих. И всё-таки это было не то. Хотелось чувствовать собственную нужность там, где получил убежище и восстанавливал силы, которым не помешало бы мирное применение. Рыбачить и дарить улов местным детишкам Баки нравилось, но расходы энергии при этом были практически нулевыми, так что Баки под предлогом улучшить свой ваканди приходил в ближайший посёлок, где охотно брался за любую физическую работу – починить ограждение загона или хлев для скота, наколоть дров, натаскать воды из колодца и прочее. На этот раз Баки вызвался помочь Дора Милаж в уходе за носорогами. Тех стали доставать насекомые, и предстояло обработать толстокожих специальной смесью сухой глины, растёртых в пыль трав и антисептика. Носороги восторга по поводу процедуры не выражали, но явно были приучены. Не мешали водить по их телам широкими самодельными кистями с лечебным порошком, только тихо фыркали и недовольно переминались с ноги на ногу. Ма-Фута быстро подобрел после двойной порции папайи и стоял смирно, задумчиво пожёвывая траву, пока Баки щедро размазывал по нему зеленовато-белую смесь. Уже почти закончил, когда спиной почувствовал на себе взгляд и, не оборачиваясь, спросил: – Что, мы вышли на финиш? Слова закончились? Или связь барахлит? – И тебе доброе утро, – Наташа вдохнула аромат маленького лугового цветка и прищурилась. – Осталось ещё несколько слов. Баки пожал плечами: – Тогда стоило ли тащиться сюда? Или захотелось подышать пылью? Ма-Фута громко фыркнул и недовольно покачал огромной головой. – Пришла взглянуть, кого из вас двоих ты больше старался окатить этим порошком – его или себя. – Хочешь, тебя смажу? Здесь хватит, – Баки угрожающе взмахнул пыльной кистью, Наташа со смехом отпрянула: – Не сегодня, Барнс. – А зря, полезная штука. – Обойдусь. – Как знаешь. Если что, водопад рядом, каких-то две мили в образе мумии – и ты на месте. – Я подумаю. – Ты пришла сказать что-то ещё, – Баки метнул на неё короткий взгляд и снова сосредоточился на движениях кисти по широкому брюху. – Вообще-то, да. Может, ты захочешь с нами? – С вами – это с кем? – Я, Стив, Клинт, Сокол. Баки нервно сглотнул, но постарался сохранить ровный тон: – Боевая вылазка? – Мы время от времени мотаемся на такие. В основном антитеррор или стычки с наркомафией. Навыки поддержать опять же, командная работа в полевых условиях – ну, сам знаешь. – А Лэнг куда девался? Наташа перестала улыбаться: – Загремел под домашний арест. Соскучился по дочке и рванул в Штаты. В костюме пересёк три границы, добрался до дома. Там переоделся, и как только отложил костюм, его накрыли. Явно без своры Росса там не обошлось. Я предупреждала Скотта, добром это не кончится. Короче, в судебном порядке изъяли костюм, но с дочкой позволили остаться. Знали, чем задеть – пригрозили лишением родительских прав. Так что сидит он там – тише воды, ниже травы. Наташа помолчала немного, как будто сомневалась, говорить или нет, потом добавила: – Стив хочет с нами, но ему там не хватает тебя. Он делает вид, что всё нормально, а сам разрывается между операциями и тобой. Раньше ты не мог, это ясно. Как насчёт теперь? Выглядишь отлично. Твои тренировки с бойцами Окойе я видела. Так что скажешь? Баки сунул кисть в ведро, опустил его в высокую траву и шагнул ближе, не глядя на Наташу. Уставившись куда-то в сторону, тихо сказал: – Переел я этого, Нат. Вот оно у меня где, – и черкнул ладонью поперёк горла. – Ты бы мог просто прикрывать Стива. Сам знаешь, какой он. – А его надо прикрывать? Воюете с большими группировками? – По-разному бывает. Справляемся вроде, но ещё один классный боец никогда не будет лишним. Баки присел на нижний край ограды загона и с минуту молчал. – Давай так: если круто припечёт, возьми паузу и вызови меня. Нельзя давать Солдату шанс... без крайней нужды. Наташа кивнула: – Договорились. Она не спеша пошла в сторону дворцовой скалы, а через шагов двадцать остановилась – Баки окликнул её: – Нат! Пусть Стив мотается. Самое то для него. Я поговорю, чтобы не сомневался, что я в порядке. Присмотришь за ним? – Куда ж я денусь, – улыбнулась она. Через несколько минут пейдж знакомо пискнул. Баки глянул на монитор и вяло усмехнулся: "Сколько там ещё чисел, в этом чёртовом коде?" Хитрые сволочи. На этот раз словечко с подвохом. Прямая ассоциация, которая сама сейчас напрашивалась – одиночество. Оторванность от всего, изоляция, как у выброшенной на берег рыбы. Баки поморщил нос и чуть тряхнул головой. К чёрту этот бред, надо поискать альтернативу другого толка.Один
Опять этот упёртый баран с физиономией, раскрашенной о чьи-то кулаки. Из уголка рта стекает узкая струйка крови, глаз подбит, скула счёсана, на челюсти широкое алое пятно. Нос вообще еле узнаваем. Ну, вроде не задыхается и даже все зубы на месте – можно считать, повезло. Куртка – как в ведре с цементом побывала. – Ну, ты как? Смотри на меня. Не тошнит? Точно? – Ерунда, Бак. Сейчас его больше волнует, как расстроится миссис Роджерс. – Обещал же ей беречь себя, но не смог пройти мимо, – ворчит полуразборчиво. Разбитые губы отекли, небось, ещё и язык прикусил, когда в челюсть прилетело. – Красавец. На этот раз что? – Два урода нахамили пожилой леди, – Стив невольно отпрянул от куска чистой ткани, смоченной в прокипяченной воде, прищурился и зашипел. Вода быстро окрашивалась красным, сгущая оттенки. – Терпи, боец. Что, больше некому было вмешаться? – Я там был единственным мужчиной, Бак! Кто, если не я? – Ну, само собой. Не ёрзай. Рёбра-то целы? – Кажется, да. Ладонь мягко ложится под его подбородок: – Расслабь шею, Стив. Посмотрю, нет ли крови под волосами. Нет там никаких ссадин, обошлось. Так, пыль кое-где – видать, кувырком летел. Только бы не услышал, как колотится сердце, пока пальцы, утонув в светлых волосах, осторожно ощупывают упрямую голову. Вот и трясись за него каждый раз, когда не рядом. Неисправимый чокнутый защитник всех обиженных. Жаль, здоровьем не вышел. Ему бы богатырское тело, такие порядки в Нью-Йорке навёл бы – полицию пришлось бы распустить за ненадобностью. Да что Нью-Йорк – во всей Америке больше не найти такого. А может, и на всём белом свете. Во всяком случае, для Баки Барнса он точно один. Единственный.---
Это напоминало просмотр семейных фотоальбомов – перелистывая память, Баки как бы заново ощущал прожитое. Стать прежним Баки он не мог – у того не было длинного списка жертв, повисшего камнем на шее, периодически стерильных мозгов, сознания обезличенной боевой единицы – без судьбы, без права выбора и ощущения себя живым. Тот парень, Баки Барнс, знал, что значит быть любимым, и верил, что имел на это полное право. От него осталось изломанное тело, покорёженная душа и воскрешённая, незапятнанная, ещё до-гидровская память. Погружаться в неё было здорово, выныривать оттуда – как заново взваливать многотонный груз на плечи. Сны теперь пугали. Каждую ночь Баки оттягивал момент, как мог, сочиняя убедительные, как ему казалось, отговорки, но Стив смекнул всё на раз-два. Не спорил, просто сгребал в охапку и шептал на ухо: – Не бери в голову. Я с тобой, – и целовал так, что проблема сама собой отползала куда-то на задний план, тело впитывало родное тепло, отключало мысли, расслаблялось. Стив наступал, напирал, укутывал собой, изолировал от мира. Толкал к стене или на кровать, вжимал горячо и жадно, каждый раз как в последний. Глядя глаза в глаза, медленно стаскивал одежду, сцеловывал с каждого дюйма кожи напряжение, кончиками пальцев рассылал по телу тёплые волны предвкушения. Языком скользил от шеи вниз, дразнил соски, губами считывал бугорки мышц пресса, смещаясь к низу живота, и пах щекотно покалывало густой бородой. Ртом сильно, плавно и нетерпеливо вбирал напряжённый член, насаживался так, будто весь день только этого и ждал, и от ощущений мозги у Баки рассыпались в пыль, плавились, как в тёплом летнем тумане. Его с тихими стонами выгибало под Стивом, пока тот осторожно, неторопливо растягивал, медленно входил, совершал длинные, неспешные толчки, не сводя глаз с Баки, таявшего в его руках, впитывал дрожь его ресниц, каждый вздох. – Сильнее, – шептал Баки, мутно глядя сквозь щёлки век, но Стив не спешил менять ритм, перехватывал руку, тянувшуюся к члену, дразнил: – Не надо, я сам. Спорить с ним было бесполезно. Он сжимал одной рукой скрещённые запястья за головой Баки, пальцами другой обхватывал горячий ствол, и Баки уносило, как на Циклоне – на самый пик, вышвыривало куда-то в пространство, в ощущение свободного падения. А после оставалось только сумасшедше-счастливое чувство невесомости – одной на двоих. Баки засыпал, отключаясь, без единой мысли, без сновидений, расслабленный и спокойный. Иногда удавалось проспать почти всю ночь. Не каждую.---
Это было легко. Шейные позвонки глухо хрустнули в металлических пальцах, кровавые прожилки разрезали белизну глазных склер, и тело вялым кулем свалилось под ноги Солдату, беззвучно шевеля синеющими губами. Вскинута правая рука, безупречный мгновенный прицел – и следующий полутруп медленно сполз по стене, трясясь и зажимая обеими руками струю из горла. Через пару секунд его багровые от крови ладони безвольно отклеились от шеи и упали, следом щедро захлестал поток тёмно-красной жижи, обильно заливая деловой костюм. Теперь сейф. Солдат перешагнул через трупы по-кошачьи ловко. Склонился к одному из неподвижных тел, сорвал с его шеи тонкую цепочку с ключом, схватил объект за ворот, приподнял повыше – тот едва касался пола носками безвольно висящих ног – и потащил к стеллажу у стены. Ступни сквозь жёсткую подошву ботинок зафиксировали ритмичную вибрацию – по пожарной лестнице сюда бежал взвод вооружённой охраны. Они ещё далеко, поздно спохватились. Само собой – сигнализация отключена, освещение нескольких этажей нарушено, лифты заблокированы. Отряд обеспечивал фоны миссии Актива на уровне. Солдат ударил ребром ладони по муляжу на полке – и стеллаж отъехал в сторону. Объект в металлической руке начал приходить в себя и неприятно задёргался, хватаясь руками за ворот, сдавивший горло, и мешал своими конвульсиями. Ничего, это ненадолго. Голова объекта напротив квадратной бронированной дверцы. Ключ вставлен в замок, и луч сейфового сканера скользнул по сетчатке. Объект попытался зажмуриться, а зря. Стальные пальцы впились в кожу его плеча, она лопнула, впуская металл глубоко в мякоть мышц, из ран потекли тёмные струи. Вытаращив глаза, объект замер в безмолвном крике. Его сетчатка считана, и пока дверца сейфа с жужжанием открывалась, объект получил пулю в висок. Он больше не нужен. Солдат отбросил обмякшее тело и достал из сейфа три папки с документацией. Одна за другой они исчезли за его пазухой, фиксируясь во внутреннем широком кармане. Топот армейских ботинок уже совсем близко, перешёл в острожные шаги. Окно двенадцатого этажа распахнуто, за ним – трос, но нужны три прыжка, чтобы добраться до подоконника. Есть шанс успеть, только силуэт в оконном проёме – отличная мишень даже на фоне ночного неба. – Стоять! – Ни с места! Дверь распахивается, смачно впечатавшись в стену, узкий луч фонарика разрывает темноту кабинета, мельтешит, стараясь быстро охватить как можно больше. Следом проникают бойцы вооружённой охраны. Входят медленно, спотыкаясь о сваленные как попало тела. Один боец отделяется от всех, спешит выглянуть в окно. Обернувшись, разочарованно разводит руками. Остальные вяло опускают оружие. Никто не успевает заметить движение одного из лежащих вповалку тел прежде, чем получает пулю. Бойцы валятся на пол один за другим с пробитыми головами, простреленными шеями и выпученными глазами, не успевая понять, что произошло. Зимний Солдат поднимается, уверенно шагает через трупы к последнему бойцу. Тот ещё жив – пуля прошла навылет, и он изо всех сил зажимает кровоточащий бок, понимая, что это уже бессмысленно. На его лице выражение абсолютного ужаса. Губы беззвучно шевелятся, его трясёт, как от лихорадки. Смерть смотрит ему в глаза. Последнее, что видит парень – дуло пистолета и пронзительно яркий отблеск металла вскинутой руки. Затем ему в лицо вгрызается огонь. Солдат отворачивается и обводит цепким взглядом кабинет. Цель миссии достигнута. Добыча тихо шуршит за пазухой в такт дыханию. Восемь трупов, стены щедро расписаны брызгами крови. Свидетелей ноль. Безупречно. Если бы Солдат умел, улыбнулся бы. Глаза открыл, с трудом приподняв тяжёлые веки, и каким-то чужим голосом произнёс: – Миссия выполнена. Полумрак рассеивался, Баки медленно смаргивал оцепенение и постепенно смог разглядеть перед собой лицо Стива.---
Стив старался держаться в тенистой части шоссе. Накануне он созвонился с Вандой и договорился о встрече. – По телефону не обсудим. Но если в общих чертах – может понадобиться ещё помощь. – Снова Баки? – Ты проницательна, Ванда. Как всегда. От мыслей распирало мозг, и дорога показалась короткой. Система охраны парк-отеля распознала номер машины и предупредительно открыла ворота. Стив плавно въехал на территорию и аккуратно припарковался позади новой оранжереи. Пересёк полутёмный прохладный вестибюль, кивнул знакомой администраторше. Или хитросплетению бус в её высокой причёске. Ванда открыла дверь своего номера, как только Стив ступил на этаж. – Видишь сквозь стены? – Не то чтобы вижу, просто чувствую своих. – Я польщён. Он вошёл в гостиную, Ванда мягким жестом указала на кресло. Усевшись, Стив невольно помрачнел, и улыбка тут же стала вымученной. – Давай к делу, – предложила Ванда, придвинув к нему ближе стакан сока манго. – К делу... в общем, у Баки проблемы со сном. – Плохо спит? Беспокойно? – Не это главное. Во сне он становится Солдатом. И сны очень реальные, даже если переходят в абсурд. Они давят на него. Возможно, мешают работать против кодов. Сам Баки не признаётся, но я же вижу. И вообще отказывается об этом говорить. Ванда задумалась. Стив предпочёл не мешать. – Солдат защищается, – наконец резюмировала Ванда. – Он прочно впечатан в мозг Барнса и так просто оттуда не уйдёт. Часть его останется там навсегда, что бы мы ни делали. Кроме того, пока коды целы, блокировать его – проблема. Вряд ли Баки подойдёт, если я буду каждую ночь стоять над ним, чтобы отслеживать сны и уводить его подсознание в сторону. – И снотворное ему давать бесполезно, – Стив невольно сжал челюсти, стараясь не скрипеть зубами. – Он может его горстями есть, а к середине ночи оно уже не помогает. – Его же держали на снотворном, помнишь? Почти три недели после операции. – Ага. Через круглосуточную капельницу. На дозах, которыми слона можно свалить. Не вариант. Так мы коды не поломаем. Помолчав с минуту, Ванда предложила: – Могу попробовать поговорить с Вижном, вдруг предложит что-нибудь. Хотя, сны – вряд ли та сфера, где Камень Разума сможет помочь. Слишком абстрактны, любят поиграть в чехарду с образами и памятью. Но попытаться стоит. – Тогда я свяжусь с доктором. Может, сообща придумаем что-нибудь. – Я тоже поговорю с доктором. Попробуем зайти с разных сторон. Стив поднялся, мимоходом обнаружив, что его стакан пуст. Надо же, осушил и даже не заметил. – Спасибо, Ванда. Ну, так я пойду? Она глянула на дисплей телефона: – Если задержишься на пару минут, Вижн вернётся. Он отлучился к настройкам защитного купола, по просьбе Шури тестирует новую систему. Через него мы сможем связаться со Стрэнджем. Андроид не заставил себя ждать. Плавно влетел в окно и тут же смутился под взглядом Ванды. – Прости, опять рациональность берёт верх, – он виновато развёл руками и объяснил Стиву: – Ванда учит меня хорошим манерам. – Стучать, входить через дверь, – в глазах Ванды мелькнул алый отблеск, – а ты всё так же – то в окно, то сквозь стены. Ты понимаешь, как это выглядит? – Прости. Я перепрограммируюсь, обещаю, – Вижн недовольно глянул в зеркало на собственный лоб. Жёлтый Камень сверкнул, напоминая, кто тут главный. – Смотри, Вижн, он может не дать такой программе доступ. Это же нерационально, – раздражённо хмыкнула Ванда. – Нерационально – не слушать дельные советы. – Простите, что вмешиваюсь, – перебил Стив, – но я бы хотел перейти к делу. Связаться с магом Вижн предложил по скайпу через монитор телевизора – размер экрана позволял создать эффект присутствия. Доктор долго не отвечал, подумывали даже отложить затею, но монитор вдруг блеснул и слегка помятая физиономия доктора наконец появилась: – Надеюсь, все живы, иначе с чего бы вы подняли меня в такую рань? – Простите, сэр, – отозвался Вижн, пока Стив и Ванда ошалело переглядывались, – я учёл разницу во времени, в Нью-Йорке, сейчас около 9 утра, и я подумал... – Но не учёл, что накануне я мог просидеть над древними фолиантами почти всю ночь? Никакой личной жизни с вами. – Простите, доктор, тогда мы перезвоним позже, – Стив выглядел обескураженным. – Это… не очень срочно. – Да бросьте, я пошутил, – вдруг заулыбался Стрэндж, и его взгляд тут же прояснился. – А вы купились. Только врать так и не научились, Роджерс. Ладно, давайте, что у вас. Выслушав Стива, доктор ответил, что должен подумать и попросил не расходиться. Он перезвонил через несколько минут. – Рассаживайтесь поудобнее, тут есть что обсудить. Готовы? Приступим. Итак, капитан, мы имеем дело с бунтами Солдата во время сна у Барнса. Кодировку давно не применяли – тот случай с тестированием неполного кода не в счёт, так как Барнс был возвращён во времени, и для него этого всего не было. Так что Солдат рвётся к власти, поскольку давно не ощущал себя в деле и очень силён. Несмотря на то, что лишён свободы выбора, Солдат обладает немалой силой воли, как ни парадоксально. Получив задание после кодировки, он стремится выполнить его, во что бы то ни стало и чего бы ни стоило. Там такая сила воли, что можно позавидовать. Пока он способен дышать и двигаться, он будет делать для исполнения задания что угодно – ползти по раскалённым углям, прыгать в кратер вулкана – всё. Остановить его можно, только если вырубить, сбить программу или же куратор даст отмену миссии. Других вариантов нет. Так что силы у Солдата – на десятерых, если не больше. – Но ведь Баки никто не кодирует, а Солдат всё чаще даёт о себе знать. – Скучновато ему взаперти, капитан. Он деятельный. Не зря в ГИДРЕ его погружали в криостаз – это не только для сохранности, но и ради безопасности, такой способ утихомирить Солдата. Просто отоспавшийся Солдат вне миссий представлял собой угрозу для всех, кто с ним работал. На данный момент Барнс уже давно вне криостаза. Его не кодируют, поэтому он владеет сознанием. А Солдат, похоже, захватывает подсознание и, видимо, пытается стать главным. Повисла небольшая пауза, затем Ванда спросила: – Есть ли опасность, что ему это удастся, доктор? – Без кодировки – думаю, нет. Стопроцентной гарантии я бы не дал, но вероятность очень низкая. Другое дело, что он здорово треплет нервы Барнсу. И чертовски не вовремя. – Тогда главный вопрос, доктор: можно ли что-нибудь сделать? – Лучший вариант – сломать коды. Барнс больше поверит в себя, а Солдат потеряет ориентиры. Не исключено, что Барнс сможет использовать силу и навыки Солдата в достаточной мере, но уже на своё усмотрение. Не уверен, что получится, но это был бы лучший расклад. Солдат – часть натуры Барнса, и полностью избавить его от Солдата никто не сможет. Ну, разве что какая-то сверхмощная магия с безупречным чутьём. Я бы на вашем месте, Роджерс, не особенно рассчитывал бы на такую. На вашей стороне – два вполне неплохих мага и, тем не менее, полностью изъять Солдата из Барнса мы не сможем, не навредив при этом самому Барнсу. – Понимаю. Но как-то снизить давление Солдата на Баки можно? – Дайте подумать. Психиатрия – не моя сфера, но что-то мне подсказывает, что если каким-то образом убедить Солдата в том, что он теряет силы, это могло бы его притормозить. У него сейчас нет конкретной цели, мишени, нет задания, и если силы на исходе, он постарается их поберечь. Барнс чувствует ситуацию изнутри. Может, интуиция ему подскажет. И пусть меняет обстановку почаще. Всю обратную дорогу Стив прокручивал в голове детали разговора с доктором снова и снова. Как всё это сказать Баки, который наотрез отказывался обсуждать проблему, пока не придумал, но и пускать дело на самотёк не собирался.---
Пригород Чикаго, поздний вечер. Трёхэтажный особняк – резиденция нынешней цели. Отличная охранная система – сканеры сетчатки глаза, электронные замки, датчики движения в зонах, недоступных камерам слежения. В доме полная тишина. Судя по шипящим мониторам, сигнал с камер на пульт не поступает. Перед мониторами на столе лицом вниз лежит дежурный, под его шеей расползается багровая лужа. Несколько тел в неестественных позах неподвижно распластаны во внутреннем дворе, в коридорах первого и второго этажей. От стены слева хорошо просматривается выход с лестницы на этаж. А ещё отсюда даже в сумерках удобно целиться в лоб бледному, как полотно, объекту – мужчине лет пятидесяти, сидящему за столом с поднятыми дрожащими руками. Ошалело моргая, он смотрит прямо в чёрную бездну ствола "глока". Лоб объекта искрится от пота, тяжёлые капли нехотя сползают с седых висков и, очерчивая лицо, стекают за шиворот. Стальной палец на спусковом крючке уже начинает движение, когда слух фоново улавливает тихие шорохи. Объект резко оборачивается в сторону дверного проёма и, отчаянно тараща глаза, надрывно орёт: "Беги!" Через четверть секунды его вопль оборван сухим щелчком выстрела сквозь глушитель, и жертва грузно валится на пол вместе с офисным креслом. В полной тишине этот грохот кажется оглушительным. Резкий рывок к двери. На верхней ступени лестницы, ведущей на третий этаж, оцепеневшая девчонка лет восьми. Выпучив мутные спросонья глаза, она в ужасе зажимает рот ладонью. "Никаких свидетелей". Металлическая рука действует, не дожидаясь решения Солдата. Привычно ловит на мушку новую мишень, холодные пальцы жмут на спуск. Резко запрокинув голову, девчонка скатывается со ступеней и замирает у подножья, закатив глаза. Опустошённый сейф зияет чёрной квадратной дырой в стене полутёмного кабинета, вся техническая документация уложена в кейс. Чтобы выйти из дома, придётся перешагнуть через несколько тел: парень-подросток, три охранника, две женщины – пожилая и помоложе. И девчонка. Главное – не поскользнуться на кровавых подтёках, заливших пол. Внезапно глаза застилает вязкая багровая пелена. Чемодан в левой руке наливается такой тяжестью, что пригибает к земле. Плоть впритык к металлу плеча горит, как свежая рана. Разжать стальные пальцы невозможно. Живая рука хватается за пластины, пытается вывернуть протез, оторвать его, сбросить, но на это нет сил, рука как будто выкачивает их из тела, из-под пальцев обильно сочится кровь. Солдат судорожно ловит ртом воздух и, задыхаясь, проваливается в темноту. Баки долго моргал, заставляя предметы вокруг сложиться в единый паззл, пока идентифицировал себя полусидящим на кушетке в холодном поту. Лёгкие туго прокачивали воздух на каждом вдохе, как после крио, а вибраниумная рука с фантомным жжением гнула влево, не позволяя выпрямить спину. Голос рядом удалось разобрать не сразу: – Пей, Бак. Слабая ночная подсветка мягко покачивались на поверхности воды между стенок стакана. Несколько тягучих секунд ушло на то, чтобы понять – это принёс Стив. Можно. Стеклянный край неприятно ударил по зубам из-за неловкого движения руки. Прохлада прокатилась по горлу, провалилась внутрь, и очертания предметов обстановки проступили отчётливее. – Могу я спросить? – начал Стив. – Нет. Баки сел на краю кушетки и спиной к нему, и на какое-то время повисла гнетущая тишина. От осторожного прикосновения к живому плечу Баки вздрогнул и невольно отпрянул: – Стив, давай потом, ладно? – Ты уверен, что не сейчас? – Уверен. Баки долго смотрел в полумрак, не двигаясь. Уснуть в эту ночь больше никто из них так и не смог.