Точка невозврата

      Середина лета выдалась жаркой и душной. Настолько жаркой и душной, что даже кондиционеры не спасали столицу. Однако в Сеуле были хотя бы они, а вот в деревне даже таких удобств современной цивилизации не наблюдалось. Солнце пекло нещадно. Раскалённая земля трескалась от мимо проезжающих машин, которые собирали под своими скрипучими колёсами клубы красноватой придорожной пыли. Дышать было тяжело. Даже к металлическим поверхностям страшно было прикасаться. Ожог был неминуем. Термометр, висевший на выступе дома, показывал какую-то запредельную цифру. По ощущениям было точно больше сорока, хотя из-за запотевшего стекла ничего толком разглядеть не получалось. Казалось, что уже и птицы все разом смолкли на улице в ожидании свежего и прохладного ветра; кучкуясь на тонких ветках деревьев, они то и дело ловили тень, но и она их, к сожалению, не спасала.       Бабушка и дедушка сестёр Пён жили в пригороде. Несколько раз в сезон на выходных девушки старались их навещать. На исходе послевоенного времени, а именно через пару лет после окончания Корейской войны, глава семьи, женившись на, казалось бы, неприступной теперь уже госпоже Чонг, начал устраивать свою семейную жизнь в крохотном домике с двумя комнатами и летней кухней. Но спустя десятилетия от крохотного домика не осталось и следа, и он, расширившись, превратился в просторное каменное сооружение с несколькими придомовыми деревянными постройками, которые теперь со стороны напоминали букву тигыт*. Залитая солнцем широкая веранда всегда смотрела на восток. Восток, что издревле почитается предками как символ гармонии и уюта. Изумрудная черепичная крыша отливала бархатом, а её обожжённые глиняные плитки различных форм были похожи на застывшую глазурь. Одно большое жилое пространство делилось на комнаты со скользящими по деревянным направляющим дверьми, более похожими на перегородки, оклеенные полупрозрачной промасленной бумагой. Спали в этом доме всегда только на теплом полу, имея традиционную систему обогрева — ондоль*. И как бы ни старалась Джихён добавить в этот дом что-то новое, он всегда оставался поистине корейским без какой-либо лишней мебели и техники. Со стороны казалось, что старшее поколение семьи совсем не стремилось принести в свой традиционный быт современный уклад. Даже прошлой осенью, когда госпожа Чонг навещала внучек, девушкам так и не удалось положить женщину спать на кровать, которая ей казалась чересчур мягкой и высокой.       Не обращая внимания на нежелание Чонён отправляться в место, где отсутствовала какая-либо цивилизация, Джихён всё-таки удалось настоять на идее навестить родных. И пока младшая, забравшись на ребристый забор, пыталась найти сигнал от базовой станции, старшая уже с радостью, забравшись в плодоносный куст малины, пыталась найти там хоть какую-то ягоду — в её случае сгодилась бы даже зелёная.       – Ужас какой, я тут даже не могу ни с кем початиться! – возмутилась Чонён, ощущая попой, что её жертвы найти связь оказались напрасными.       – Отдохни уже от своей техники, – проворчала бабушка, сидя на крыльце и промывая редьку в большом металлическом тазике. – Оглянись по сторонам, посмотри какая природа чудесная и какой воздух свежий. У вас в городе точно ничего подобного нет.       – Свежий? – уточнила Чонён, поводив вокруг себя носом, чтобы окончательно удостовериться в сказанном. – Ничего подобного, какой-то он сегодня затхлый. И вообще глушь у вас тут несусветная.       – И дорога в тысячу ли начинается с одного шага*, – вздохнула госпожа Чонг, вытирая руки о цветастый передник. – Иди лучше деду помоги воды в баню натаскать.       – Какая баня? И так дышать нечем.       – Мыться-то всё равно придётся. К тому же, будь уверена, вечером жара спадёт.       – Как скажешь, – спрыгнула Чонён с забора, но, не рассчитав высоты, неудачно приземлилась на руки. – Вот зараза, ладони разодрала. Йод-то тут хоть есть? Или здесь все лопухом лечат?       – На кухне на верхних полках должна быть аптечка, – отозвалась женщина, поднимаясь с места и выплёскивая мутную воду из тазика на сухую раскалённую землю.       Вода тут же начала шипеть и дымиться, создавая белые клубы пара. Госпоже Чонг было за семьдесят, но она всё ещё была резвой и очень острой на язык, поэтому, кажется, никогда не упускала возможность побранить кого-нибудь по делу или без дела. Её коротко остриженные седые волосы всегда отливали молочным цветом, а россыпь морщинок усеивала лицо, шею и руки. От неё всегда пахло кисло-сладким соусом для кимчи, а чуть раскосые глаза, стоило в них только заглянуть, уже рассказывали о тяжёлой жизни и непростой судьбе. Она была староверкой, много молилась и очень часто по её речи можно было изучать уже забытые всеми поговорки и присказки. – Джихён, солнце, так чем ты всё-таки решила заниматься после окончания университета?       – Попробую получить адвокатскую лицензию, – поделилась своими планами на ближайшее будущее девушка и, пытаясь выбраться из малинового куста, начала убирать от лица колючие ветки, которые то и дело норовили укусить за нос.       – Ой, не нравится мне твой выбор. Ой, как не нравится. В огонь с охапкой соломы не входят, – покачала головой пожилая женщина. – Нет в тебе столько коварства и хитрости, как в той байке про адвоката, когда два охотника затеяли между собой судебное разбирательство. И один из них предложил адвокату подкупить судью куропатками, отчего тот категорически отказывался, потому что судья гордился своей добропорядочностью, но когда уже дело было выиграно, юрист признался своему подзащитному, что он всё-таки не удержался и отправил дичь. Только вот от лица оппонента, – госпожа Чонг тяжело вздохнула, пригладив рукой короткие волосы. – В мире не так много добрых и отзывчивых людей, но отчего-то часто именно они бывают жертвами злой участи. Я часто повторяю тебе, Джихён, что не нужно быть для всех хорошей и не нужно обнажать свою душу перед кем попало. При этом, чем чаще я тебе это повторяю, тем отчётливее осознаю, что мои слова до тебя не доходят. Знаешь, твоя голая душа чем-то похожа на твоё голое тело. Именно поэтому, точно так же, как ты не ходишь по улице обнажённой, чтобы тебя не обесчестили, точно так же ты не должна ходить и с распахнутой душой: обесчестить душу и совесть куда страшнее, нежели тело. Физическая боль проходит, а вот душевная никогда не забывается.       – Ты утрируешь, бабуль, – поцеловала она её в щёку. – Ни перед кем я ничего обнажать не собираюсь.       – И дамба может обрушиться из-за муравьиных норок*. Все рано или поздно перед кем-то обнажаются, но только вот выбрать нужно правильного человека.       – А как же понять, что он правильный?       – На негодном дереве всегда много плодов, – отозвалась женщина, дотрагиваясь старческими руками с выпирающими волнистыми жилами до лица внучки. – Только время даст понять, кому стоит доверять, а кому нет. Тебе часто будет казаться, что ты делаешь что-то неправильно, но не следует бояться своих поступков. Ошибаться не страшно, страшно не осознавать свои ошибки. Внутри круга сансары изображены свинья, змея и петух, символизирующие неведение, гнев и страсть — это так называемые три человеческих порока, с которыми мы боремся на протяжении всей своей жизни. Тебе тоже придётся с ними столкнуться. Но не бойся темноты. Она не так опасна, как может показаться на первый взгляд. Ведь даже у неё есть слабости, чего только стоит одна зажжённая спичка в её владениях. Не завидуй, убей в себе гордыню, не следуй за страстью и не теряй себя. Отдай себя только тому, кто действительно это оценит, но при этом не обманывайся чувством влюблённости, принимая её за любовь, потому что первое — всего лишь отражение второго. Это как зеркальный лабиринт, в который ты попадаешь и теряешься среди множества идентичных копий. Но тебе не нужна копия, ты должна искать только оригинал.       – И как же отличить любовь от влюблённости?       – Первая умеет прощать, – улыбнулась бабушка. – Предательство идёт от невежества, измена от эгоизма, ложь от безысходности, злоба от обиды. Но, как ни странно, всё это можно забыть, потому что люди, совершающие что-то нечестное по отношению к тебе, обижают в первую очередь не тебя, а самих себя.       – Значит, от настоящей любви не уходишь?       – Ментально, думаю, да, – старческая рука коснулась чужих волос. – Простить могут все, Джихён, но вот остаться способны только единицы.       – Самые сильные?       – Самые глупые, – рассмеялась женщина. – Хотя мне кажется, нельзя ставить какие-то рамки и говорить, что правильно, а что нет. Всё зависит от обстоятельства и человека, милая. Любовь для всех разная, кого-то только она способна погубить, а кому-то только она способна подарить спасение.       – А если тогда смысл в такой всепрощающей любви? Если ли смысл приносить себя в жертву?       – Джихён, отдала бы ты нищему свой последний кусок хлеба, зная наперёд, что есть вероятность того, что именно после этого жеста ты будешь голодать? – девушка уверенно кивнула. – Вот и с любовью точно так же, ты отдаёшь её безвозмездно, изначально предполагая, что она может принести тебе боль. А ведь циник, не верящий в любовь, тот же самый нищий, стоящий у паперти. Но ты не должна брать чей-то опыт, Джихён. Никто не вправе говорить и убеждать тебя в чём-то. Я поэтому и сказала, что любовь бывает разная, и ты когда-нибудь найдёшь ответы на свои вопросы. Однажды Будда Шакьямуни сказал своим ученикам, что скоро умрёт, тогда те попросили у него разрешения записывать все его слова, сказанные им при жизни. Ученики хотели сохранить их для будущих поколений. На что Будда дал им своё согласие, но при этом просил никогда не писать: «Так говорил Будда», он просил их писать: «Я слышал когда-то о том, что Будда Шакьямуни говорил...». Джихён, каждый должен быть светом для самого себя, не нужно пытаться искать истину у кого-то другого. Конечно же, никто не запрещает прислушиваться, но не нужно находить прибежище в чьей-то правде. Ищи свою и не поклоняйтесь тем, кто её уже открыл для себя.       Звук подъезжающей машины заставил Джихён обернуться. Знакомая чёрная Хонда припарковалась неподалёку от металлических ворот. Поливальный шланг вырвался из рук, забегав по земле, подобно змее. Вода прыснула сначала на лицо, потом переместилась на тело. Пару минут назад девушка действительно мечтала охладиться, но, промокнув до нитки, поняла, что всё-таки не таким глупым образом. Тонкий хлопковый топ прилип к телу, длинный хвост щекотал спину и руки. Через заслезившиеся глаза удалось разглядеть уже знакомый силуэт.       – Что ты здесь забыл? – возмутилась девушка, приближаясь к машине Сехуна.       – Привет, – сухо произнёс он, выбираясь из авто и захлопывая за собой дверцу. Сегодня он был непривычно растрёпанный и не такой мрачный, как обычно приходилось его видеть окружающим. На молодом человеке были светлые рваные джинсы и белая майка с какими-то надписями на английском, которые девушка, как ни пыталась, так и не смогла разобрать, потому что те то и дело сминались от его резких движений. – Ты не отвечала на звонки.       – Я случайно забыла телефон дома, и это не повод приезжать сюда!       – Случайно или всё-таки специально?       – Уезжай сейчас же! – воскликнула Джихён, подталкивая Сехуна в спину к машине. – Если тебя сейчас кто-нибудь увидит, у меня будут проблемы.       – Ничего, проблем у тебя и так скоро прибавится, – улыбнулся молодой человек, рассматривая девушку через плечо. – Каю нужно было тебя срочно отправить на один банкет с Джеки, а тебя в городе не оказалось. Знаешь, он расстроился.       Джихён отпрыгнула в сторону. Очередных неприятностей не хотелось. В прошлый раз ей совсем не понравилась реакция главы мафии на инцидент со следственным комитетом.       – Расстроился или рассердился? – уточнила девушка, нервно заламывая кисти рук и переваливаясь с ноги на ногу.       – Думаю, и то, и другое одновременно. Расстроился, наверное, от того, что всё пошло не по плану, рассердился, наверное, потому что ты его игнорировать вздумала.       – Чёрт. И когда этот банкет?       – Мне казалось, что мы должны успеть, – глянул он на дисплей телефона, – но он уже минут как тридцать начался. Видимо, не судьба.       – И что мне за это будет?       – Не знаю, но в реку Хан тебя никто в мешке кидать не просил, – подмигнул он ей. – Хотя телефон ты в следующий раз всё-таки не забывай.       На крыльце раздался топот босоногих ног, и уже через минуту к ним подлетела взволнованная Чонён.       – Сехун! – воскликнул радостно подросток, увидев какого-то знакомого, кого-то кто не так давно видел хоть какую-то цивилизацию и мог принести какие-то интересные известия, которые произошли в стране и в мире за пару часов, пока она не выходила в Kakao*. – Ты к нам в гости?       – Нет, он уже уезжает, – настойчиво пробормотала Джихён, пытаясь открыть дверцу машины в тот момент, когда молодой человек, ведомый Чонён, уже поднимался по ступенькам крыльца. – Будь ты проклят, О Сехун! – выругалась девушка, топая ногами и сбивая под собой пыль.       В доме незнакомца встретили гостеприимно, как старого доброго друга, которого здесь все хорошо знали и заведомо любили. Сехуну тоже всё понравилось, не считая низких потолков, о которые он чуть ли не бился головой. С виду казалось, что от его макушки до несущей здания было не больше двадцати сантиметром, а через двери так вообще приходилось переступать, складываясь чуть ли не пополам.       – Высокий, – шепнула бабушка на ухо Джихён, когда та ей его представила. – Мне нравится.       – Нет же, ты неправильно поняла, – попыталась ей так же тихо возразить внучка. – Он просто знакомый, и он скоро поедет, у него дела в городе. Не так ли? – с нажимом обратилась она уже к молодому человеку.       – Все мои дела сегодня были связаны только с тобой, так что считай, я свободен, – нагло улыбнулся он, рассматривая скромный интерьер кухни, где все полочки были заставлены какими-то жестяными и стеклянными баночками.       – Так это же замечательно, – хлопнула бабушка в ладоши, создавая вокруг себя белое облако из муки. – Я как раз тесто поставила. Оставайся на ночь, а завтра вечером с Джихён и Чонён в город поедете.       – Бабушка, – вымученно одними губами обратилась внучка к женщине, которая её уже не слушала, полностью переключив своё внимание на гостя. Впервые за долгое время она могла видеть в семейном доме молодого человека, да ещё и такого красивого.       – Ты зачем ему остаться предложила? – зашипела девушка, как только Сехун покинул кухню для того, чтобы по наказу госпожи Чонг помочь с водой для бани Чонён.       – Я век прожила, побольше твоего в жизни смыслю, – пропела бабушка, нарезая курагу для пирога и пританцовывая, как гавайская куколка на передней панели авто.       – А это-то тут причём сейчас?       – Как причём? Женишок — не грибок, в лесу сам не зародится.       – Какой женишок? Бабушка, да я его толком не знаю!       – Я твоего деда тоже толком не знала, всего два месяца поволочился, пока родители насильно замуж не выдали. И ничего, больше шестидесяти лет уже вместе и не жалуется.       Джихён закатила глаза, осознавая, что с бабушкой вообще спорить бесполезно, потому что сразу бамбуковой палкой огребёшь.       – Милая, если ты не зайдёшь в воду, то никогда не сможешь понять сильное у неё течение или нет. Пока ты сидишь в четырёх стенах, всё самое интересное проносится мимо тебя. К тому же весна красна моллюсками, а осень — каракатицами*. Я же тебя замуж за него не выдаю, – улыбнулась женщина. – По крайней мере пока что.       – Да что же это такое-то, – топнув ногой, Джихён выбежала вслед за Сехуном, догнав того у ворот. – Ты это специально? В этом доме есть негласное правило: «парней не водить!» – возмутилась девушка, вырисовывая в воздухе что-то наподобие прямоугольника, который символизировал табличку с запретом.       – Серьёзно? – ухмыльнулся молодой человек, передавая два пустых ведра Джихён, после чего стягивая со своего тела прилипшую и влажную от жары майку.       – Мне пришлось год доказывать, что между мной и моим близким другом ничего нет. Чёрт, да она до сих пор ему кимчи передаёт в надежде, что у нас что-то завяжется.       – Мне тоже будет теперь передавать? – поинтересовался он, забирая у девушки вёдра.       – Это-то тут причём? Ты меня вообще не слышишь? – возмутилась девушка, скользя взглядом по чужому голому торсу. – Сейчас же заводи свою тарахтелку и катись в город.       – Какая ты грубая стала, – резко склонился он к её лицу, опаляя его своим тёплым дыханием. – Только как же мне быть, если я никуда не хочу уезжать?       – Почему ты вообще вздумал остаться? – отступила она на шаг в сторону, разрушая интимную границу.       – Хочу познакомиться с твоей семьёй поближе.       – Зачем? Чтобы шантажировать?       – Я подобным не занимаюсь, это прерогатива Кая, – ухмыльнулся он ей через плечо, направляясь к колодцу. – Не думаешь меня сопроводить?       – Желаю тебе потеряться и забыть дорогу к этому дому! – бросила ему вслед Джихён, пиная близлежащий валун, который вместо облегчения принёс только порцию жгучей боли.       Всё происходящие вокруг напомнило ей дешёвую мелодраму с элементами нелепой комедии. Он и она, окружённые глупым фарсом. Последнее время она слишком часто думала о нём, и ей казалось, что чем чаще она это делала, тем чаще от этого он появлялся в её жизни. Не переставая он смущал её, но смущал её не так как Кай своими речами, он смущал её просто своим присутствием где-то рядом. Было в нём что-то такое, что заставляло её становиться неуверенной в себе, а именно в своём внешнем виде, в своих поступках и даже в своих словах. Случайно, когда ей приходилось навещать главу мафии, они могли встретиться и зацепиться парочкой фраз, незначительных и мимолётных, но эта парочка фраз, повиснув в воздухе, могла преследовать её целый день. Порой зачем-то, закрывая глаза, она старалась воспроизвести у себя в голове его голос, глуховатый и грубоватый, и ей отчего-то нравилось его невыразительное звучание, похожее на бурю, бьющуюся внутри стеклянного сосуда. Она смотрела на его руки, обветренные и шершавые, и находила их красивыми в своей неухоженности, вызванной суровой мужественностью. Всё в нём было как-то гармонично и сочеталось так, как будто создан он был кем-то с любовью и душой.       Сидя на крыльце, Джихён прожигала молодого человека взглядом, пока тот по очередной просьбе уже рубил дрова. Она и раньше видела, как этим занимались мужчины в деревне, но только Сехун, на её взгляд, делал это как-то неправильно. Нет. С техникой у него всё было замечательно, как будто он и сам был сельским парнем. Но только вот его полуголое тело совсем не давало ей покоя. Очередное круглое полено, резкий взмах топора — и дерево, расколовшись почти на симметричные части, разлетается в разные стороны. И так раз за разом. Крупные капли пота скатываются по смуглому телу, уже успевшему обгореть за лето.       – Хочешь меня испепелить взглядом? – поинтересовался Сехун, поднимая с земли ещё одну чурку.       – Нельзя сжечь то, что уже однажды сгорело.       – И то верно.       – Расскажешь?       – А ты думаешь, должен был быть какой-то переломный момент в жизни, когда всё пошло под откос?       – Плохими не рождаются, плохими становятся.       – Из статей и книжек вычитала? – ухмыльнулся собеседник, присаживаясь на рядом стоящее полено. Руки потянулись к заднему карману джинсов, вытаскивая сигареты с зажигалкой. – Почему тебе до сих пор не даёт покоя моя жизнь?       – Все дети невинны по сути своей, и их сознание формируется только от увиденного и услышанного вокруг. Самую важную роль в их развитии играет окружение, которое и определяет их судьбу в дальнейшем. Я думаю, окружение похоже на светофор, цвета которого диктуют тебе: нельзя, подожди, можно. Только вот для каждого отдельно взятого человека эти три слова применяются по-разному. Общество диктуют свои правила, склоняя на сторону добра и зла.       – А что такое добро и зло, Джихён?       – Мне всегда казалось, что добро — это когда ты тянешься к свету, а зло — это то, что манит тебя во тьму.       – А ты никогда не задумывалась над тем, что свет бывает опаснее, чем тьма?       – Отчего же?       – Если долго смотреть на солнце, что будет?       – Ты ослепнешь, – прошептала девушка как самое страшное и разрушительное заклинание.       – Видишь, всё относительно. Свет тоже приносит боль. А если хорошенько подумать, то вообще можно прийти к выводу, что добра и зла, в принципе, не существует, потому что оба этих понятия — это просто что-то вроде меры или оценочного суждения, чтобы люди могли лучше понимать себе подобных. Причём это оценочное суждение абсолютно для каждого своё собственное. Что хорошо для тебя, плохо для кого-то другого — и наоборот. Возьмём хотя бы в пример убийство. Вот ты считаешь, что убийство — это плохо, но при этом ты знаешь, что твой дедушка, как участник Корейской войны, тоже убивал людей. Но ты ведь не считаешь его плохим, но считаешь плохими тех людей, против которых он выступал — ты оправдываешь его поступок защитой своих близких и своей страны. Но ты даже не задумываешься над тем, что тот, кого он убивал, делал то же самое.       – Твои рассуждения слишком прямолинейны...       – Думаешь? А как насчёт того, чтобы поговорить о крайностях и о мнении, которое формирует общество? Сегодня ты ненавидишь грабителя и восхваляешь полицейского, который его поймал. А завтра узнав, что преступника незаконно уволили с работы, у него на иждивении жена и трое детей, один из которых смертельно больной инвалид, ты начинаешь ему сочувствовать, а после того, как узнаёшь, что полицейский, который поймал его, как нечего делать берёт взятки, фабрикует дела, изменяет своей невесте и топит котят, твоё сочувствие становится ещё глубже и обоснованнее, – закончив свои размышления, Сехун покрутил между большим и указательным пальцем сигарету.       – Хочешь сказать, что если ты мне сейчас скажешь, что по ночам очищаешь мир от скверны, переводишь бабушек через дорогу, подбираешь бездомных животных, то моё мнение о тебе поменяется?       – А это ты мне скажи, Джихён, если я расскажу тебе нечто подобное, что-то поменяется в наших взаимоотношениях?       – А должно?       – Отвечать вопросом на вопрос некрасиво, знаешь ли, – мягко улыбнулся он ей в ответ, засовывая сигарету обратно в пачку: курить расхотелось.       – Моё мнение о тебе давно уже изменилось.       – В худшую или лучшую сторону?       – Думаю, в лучшую.       – Похоже, теперь мне стоит рассказать тебе что-то нехорошее, чтобы оно снова стало первоначальным.       – Зачем?       – Чтобы ты не разочаровалась однажды, потому что это одно из самых болезненных чувств. Человека ранит не происходящее, человека ранит ожидание. Твоя собственная боль берётся не от того, что ты разочаровался в ком-то, твоя боль в первую очередь берётся от того, что ты разочаровался сам в себе. Ведь всё это время именно ты строил какие-то иллюзии относительно другого человека. Люди годами зачем-то ждут от яблони груш, а когда дерево и вовсе перестаёт плодоносить, сетуют на то, что это только его вина, только оно в ответе за свою проказу. Но это ведь глупо?       – Ты прав, – согласилась девушка. – Но ты, наверное, знаешь, что чем дальше ты отталкиваешь человека, тем ближе к тебе он хочет подобраться.       – И насколько же ты близко хочешь приблизиться ко мне, Джихён? – спросил он, поднимаясь со своего импровизированного стула. – Настолько? – сделал он пару шагов в её сторону. – Или настолько? – приблизился он к ней впритык, нависая сверху.       Дыхание перехватило. На улице и так стояла невыносимая жара, а сейчас, когда он подошёл к ней вплотную, ей и вовсе показалось, что она лежит на раскалённой докрасна сковородке.       – Насколько близко? – не унимался молодой человек, ставя руки на крыльцо по обе стороны от девушки. – Отойти? Или приблизиться ещё?       – Куда же ещё ближе? – сглотнула Джихён.       – Как куда? – склонился он к её лицу, и чужие друг другу губы оказались в сантиметре друг от друга.       – Ты меня смущаешь, – попыталась отклониться девушка назад, но он, предугадав жест заранее, рукой придержал её за спину.       – Вчера, если мне не изменяет память, не смущал.       – Сегодня не вчера, – ещё раз сглотнула Джихён.       – Значит, алкоголь не настолько отшиб тебе мозги, раз ты всё помнишь.       – Я мало что помню, но то, что следовало бы помнить, определённо помню.       – Как много «помню» в одном предложении, – ухмыльнулся он. Джихён зажмурилась. Ей вдруг показалось, что его губы касаются её губ. Или это просто было его тёплое дыхание, создающее эффект чужого горячего касания? Сердце забилось быстрее. Захотелось отклонить хотя бы голову, но шея отчего-то затекла, не позволяя этого сделать.       – Сехун, пожалуйста... – начала было девушка, не понимая чего она сама конкретно хочет: то ли того чтобы он приблизился, то ли того чтобы он отдалился.       Где-то за оградой раздался скрип колёс подъезжающей машины. Ярко-жёлтый порше примостился неподалёку от чёрной высокой Хонды. Слишком разные. Слишком. Даже в простом выборе машины.       – Вы чё там сосётесь? – поинтересовался Кай, мимолётно скользя по парочке, после чего с любопытством переводя взгляд на внутреннее убранство двора.       – И тебе доброе время суток, – нервно выдохнула Джихён, ловко выныривая из-под руки Сехуна. На какое-то время показалось, что его друг немного утрировал произошедшее, и вроде бы глава мафии сейчас был в приподнятом настроении. Кажется, с ним даже можно было шутить. – Какая нечистая тебя на этот раз принесла? В городе не нашлось применения? Всех уже успел обездолить? Решил перейти на что-то помельче?       – Да как сказать, кажется, просто захотел взять выходной, – рассмеялся молодой человек. – Зло ведь тоже устаёт.       – Зло? Мы тут пять минут назад с Сехуном выяснили, что его оказывается нет.       – А что есть?       – Субъективно-оценочное суждение каждого отдельно взятого индивида, – глаза оторвались от изучения балок под ногами, перемещаясь на белую рубашку с коротким рукавом и изображением круглых лимонных долек. Хотя с большой вероятностью это могли быть и апельсины, и лаймы, неожиданно мутировавшие и превратившиеся отчего-то по воле дизайнера шедевра в синие.       – Вот как? Впрочем, и в этом есть доля истины. Хотя подожди-ка, ведь мы недавно выяснили, что и её нет. Всё надо заканчивать с философией, а то сейчас выяснится, что и нас нет.       – Так что ты здесь делаешь?       Кай медленно зашагал в сторону Джихён, и чем ближе он подходил, тем суровее становилось его лицо. То, что он сказал ранее, действительно было правдой, сегодня впервые за долгое время он решил взять выходной. Но почему в свой единственный за летние месяцы уик-энд он был здесь, он и сам толком не знал. Последнее время он часто ловил себя на том, что девчонка его несказанно бесит. Она всё время тревожила его мысли. Причём самым наглым и самым нечестным образом. Обычно, не постучавшись, она приходила туда без спроса, пытаясь обосноваться. Только вот обосноваться не получалось, потому что он то и дело её оттуда вышвыривал. Но она снова и снова возвращалась. Мужская рука потянулась вверх, обхватывая девичье горло. Он вдруг подумал, что ему бы стало проще, если бы её вообще не стало. Проще. Проще. Проще. Несколько дней подряд одно только это слово вертелось в его голове. Девушка дёрнулась, на миг ей почудилось, что он собирается её душить: длинные пальцы кольцом замерли на шее.       – У тебя пульс участился, – прошептал Кай, нащупав тонкую артерию. – Боишься?       – А должна?       – Должна, – грубо отозвался он, опуская руку и между делом скользя кончиками пальцев по чужим ключицам. – В следующий раз не ответишь после первого гудка — накажу.       – Как?       – Отшлёпаю своим самым толстым кожаным ремнём.       Услышав чужие шаги издалека, молодой человек резко одёрнул руку. Дверь приоткрылась, после чего госпожа Чонг выглянула из дома. Будучи староверкой и прожив всю свою жизнь в деревне, женщина верила абсолютно во все приметы и суеверия, поэтому, углядев на крыльце ещё одного юношу, ничуть не удивилась. «Не сыпь соль понапрасну, иначе от неудач не отделаешься», «Не свисти в доме ночью, иначе явится призрак», «Не храни зонтик открытым, иначе смерти не избежать». Всё всегда сбывалось. Вот и сегодня ей снилась маленькая Джихён, принёсшая в дом два золотых куриных яйца, которые по народным поверьям сулили богатых женихов и счастливое замужество, — и всё было бы хорошо, если бы одно из яиц, выскользнув из детских ручек, не разбилось об пол и не явило взору кровавый желток.       – Здравствуйте, госпожа Чонг, – проговорил Кай, почтительно склоняя голову, – Джихён много рассказывала о вас.       Глаз нервно дёрнулся. Девушка покосилась на главу мафии, подумав, что тот брешет, точно сивый мерин и даже не краснеет.       – Удивительно, – всплеснула пожилая женщина руками, – два привлекательных юноши за сутки. Похоже, внучка мне многого про себя не рассказывает.       – Да, она у вас та ещё шалунья, – согласился молодой человек, искоса поглядывая на девушку.       Ранний ужин собрал на летней веранде всю семью, включая и двух случайных гостей, которые по взмаху старческой руки госпожи Чонг из незваных сразу же превратились в желанных. Традиционный стол высотой не более полуметра встретил всех обилием холодных и горячих закусок.       – Так чем же вы занимаетесь, молодые люди? – решил поинтересоваться глава семейства. Господину Чонгу тоже было за семьдесят, но вот резвостью своей жены он не отличался, за что, впрочем, от неё чаще всего и получал на протяжении всей своей жизни. Он был худощавый, невысокий, горбатый и, со слов своей любимой жены, походил на старый и ржавый пиратский крюк.       – И правда, чем же вы занимаетесь? – ехидно отозвалась Джихён, закидывая в рот закуску из тунца.       – Бизнесом, – ухмыльнулся Кай. – Знаете, обычно выступаю торговым посредником. Совершаю разного рода сделки по продаже товаров и ценных бумаг. Импорт, экспорт, все дела.       – Дилер он, дедуль – улыбнулась Джихён. – Очень необычного и порой очень даже живого товара.       – О, зверушками торгуете? – наивно поинтересовался дедушка.       – Да, чёрненькими, беленькими, красивыми и не очень… – не успел он договорить, как тут же получил от Джихён болезненный щипок в бок, заставивший его подавиться рисом. – Эй, чего дерёшься? Я серьёзно, – начал шептать он ей на ухо. – Мне однажды пришлось большую панду доставать дочке одного толстосума. Между прочим, один из самых редких и исчезающих видов животных. Она мне несколько миллионов долларов стоила.       – Ты ещё и живодёр, – зашипела девушка, прогнувшись в спине подобно разъярённой кошке.       – Да эта панда лучше тебя живёт, между прочим. И чего ты удивляешься?       – Я уже ничему не удивляюсь, я как соседский забор.       – Тот, что в дырах?       – Он самый. Ты можешь вколачивать в него гвозди, я могу их вынимать, но дырки-то всё равно останутся. Не считаешь?       – Так что мешает установить себе бронированный забор?       – А что это изменит? Вот установлю я забор покачественнее, так ты ведь вместо молотка притащишь дрель.       – И то верно, – рассмеялся собеседник.       – Кушай, золотце, – отозвалась госпожа Чонг, подкладывая в тарелку Сехуна очередное запечённое в соевом соусе яйцо.       – А почему твоя бабуля так Сехуни обхаживает? – снова склонился Кай над ухом Джихён, чтобы только она могла его слышать. – Он ей чего больше приглянулся?       – На твоём фоне даже наш сосед алкаш будет выглядеть презентабельнее. И вообще, почему ты у меня спрашиваешь, направь вопрос по адресу.       – Я, может быть, тоже хочу, чтобы за мной поухаживали, – надул губы молодой человек.       – Ой, не гунди только, – руки потянулись за яйцом и, расколов скорлупу об голову, принялись методично её очищать. – Держи, – снова отозвалась Джихён, опуская закопчённый коричневатый овал в чужую тарелку с рисом. – Доволен?       – Я не ем желток.       – Ащ… – подхватив металлические палочки, девушка аккуратно начала отделять белок. – Быть капризным мужчине не к лицу, знаешь ли.       – Может быть, я просто избирательный.       – В еде?       – Во всем: в жизни, в вещах, в друзьях… в женщинах.       – Порой избирательным быть плохо.       – Согласен, но ничего не могу с собой поделать. К сожалению или к счастью, но люди не меняются, ты или принимаешь их такими, какие они есть, или не принимаешь. Можно изменить внешность, образ жизни и можно даже изменить смысл жизни, но внутренние убеждения всегда останутся частью тебя.       – Мы всё ещё о яйце?       – Нет, мы о том, что когда карманник встречает Будду, он видит только его карманы.       – Что?       Кай уставился на пальцы Джихён, которые не очень хорошо орудовали палочками. Он поймал себя на мысли, что впервые сегодня сидит в кругу чьей-то семьи. Семья. Несколько раз он смаковал про себя это слово, не понимая почему же оно его так задевает. У него никогда не было такого большого стола, и никогда он не видел столько приготовленных домашних блюд, никогда не слышал чужого радостного детского и старческого смеха. Никогда. И ему так бы и хотелось, чтобы это «никогда» не заканчивалось — сегодня он понял, что оказывается было в его жизни что-то такое, чего он никогда не имел, и что-то такое, что вряд ли теперь уже удастся приобрести. Мужская рука, приподняв палочки, начала помогать девушке собирать раскрошившийся по всей тарелке желток.       – Это значит, что алмазы, которые обычно ищут люди, находятся прямо у них под носом. Поэтому нет смысла обыскивать карманы Будды, когда тебе нужно вытряхнуть свои. Ищи там, где и не думал искать.       – Это какая-то аллегория?       – Просто красивая притча о карманнике, который, охотясь за бриллиантом, обыскал все вещи своей жертвы, пока та не призналась, что спрятала свою драгоценность у него под носом, в его же собственном кармане. Это ведь так похоже на людей. Не правда ли? Они ищут что-то вдали от себя тогда, когда расстояния совершенно не важны. Искать нужно вот здесь, – ткнул он её двумя пальцами в лоб. – И вот здесь, – очертил он область вокруг сердца. – Так что не будь как я.       – Избирательным?       – Нет, просто как я, – улыбнулся он. – Ищи там, где и не думала искать. Ищи в себе, а не в других.       – А как вы смотрите на то, что бы выпить мою настоечку? – снова раздался голос господина Чонга.       – Нет, дедуль, не сегодня.       – А почему бы и нет, – отозвался Кай, – я с удовольствием выпью.       – Тогда после ужина ко мне на задний двор.       – Вначале человек пьёт вино, а потом вино пьёт человека*, – проворчала госпожа Чонг, прожигая глазами мужа.       Отправив Джихён топить печь для бани, мужчины уселись пробовать заготовленную дедушкину сливовую настойку. В процессе выпивания которой у господина Чонга созрел коварный план отдать свою внучку самому стойкому, но, как выяснилось, самым нестойким оказался сам господин Чонг. Следовательно, увидеть, кто опьянел раньше времени, ему так и не посчастливилось — он сам свалился с ног — то ли после десятой, то ли после двадцатой рюмки.       – Что вы сделали с дедушкой? – спрыгивая со ступенек бани, возмутилась Джихён, не находя родственника рядом с молодыми людьми, которого она им доверила тридцать минут назад.       – Ничего, дома отсыпается, – пожал плечами Кай. – Похоже, оказался не настолько крепким, как его настойка.       Девушка покосилась на импровизированный столик из длинных деревянных балок на земле. Десятилитровая зелёная банка уже была на треть пуста, а вот молодые люди, похоже, даже нисколько не захмелели.       – Присаживайся, – кивнул Сехун на покрывало.       – Действительно в ногах правды нет, – согласился Кай, наливая в стеклянную рюмку мутноватую белую жидкость для Джихён.       – Я не буду, – покачала она головой. – С вами пить опасно для жизни.       – С нами много чего делать опасно для жизни, и пить, хочу заметить, безопаснее всего. – Вытянутая мужская рука, повисла в воздухе, подавая стакан.       – Не хочешь — не пей, – отозвался Сехун.       – Но ты ведь хочешь, поэтому пей, – вторил его словам голос друга.       – Вы что разыграли между собой роль ангела и демона на моих плечах? – робко потянулась девушка в сторону Кая.       – И, как я погляжу, демон одержал победу, – подытожил глава мафии, когда Джихён забрала у него из рук рюмку. – Но знай: одним стаканом ты не отделаешься.       – Хочешь меня опоить?       – Определённо хочу тебя… – ухмыльнулся Кай, – опоить. Может, чтобы было не так скучно, сыграем в «я никогда не…»?       – Какой в этом смысл? Всё равно ведь я буду единственной, кто будет пить.       – Да ладно, по одному признанию. Сехуни, начинай, – кивнул Кай в сторону друга.       – Я не мастер играть в такие игры, – вздохнул молодой человек. – Но допустим, я никогда не занимался онанизмом.       – Это чё типа камень в мой огород?       – Больше похоже на булыжник, – усмехнулась Джихён.       – Ладно, – отозвался глава мафии, запрокидывая рюмку в рот. – Любой здоровый парень этим занимается. Так ведь, Сехуни?       – Нет, – сухо отозвался парень, ставя точку и не намереваясь вдаваться в подробности.       – Что же вы такие скучные, – вздохнул Кай, стирая подушечками пальцев выступившую влагу на стеклянной рюмке от конденсата. – Джихён, неужели ты ни разу в жизни не экспериментировала с разными насадками для душа?       – Чего?       – Ну, знаешь, забираешься в ванну, включаешь напор посильнее и подставляешь его к своей промежности.       – Это мерзко, – возмутилась девушка, оглядываясь по сторонам и ища, чем можно прибить молодого человека.       – Разве в наслаждение может быть что-то мерзкое?       – В таком точно может быть.       – Тебя пугает разговоры о сексе или сам секс?       – Я не собираюсь с тобой это обсуждать.       – Потому что считаешь это чем-то очень интимным?       – Да, это должно касаться только двух людей.       – Сехун, выйди, – задорно рассмеялся Кай, – нам с Джихён нужно серьёзно поговорить.       – Какой же ты отвратительный, как…       – Как?       – Как… – девушка подскочила со своего места. Она знала, что ему доставляет удовольствие насмехаться над ней и выводить её из себя. Опять он ставил её в тупик, и она опять терялась. Ей тоже хотелось так искусно оперировать словами, имея ответ на любой вопрос, но он всё время подавлял её уверенность в себе. Стоило ему только на неё посмотреть из-под своих бровей лукавыми и насмешливыми глазами, склонив голову, как она тут же теряла все аргументы. В те моменты, когда они оставались наедине, она отчётливо могла видеть свою неопытную и пылкую юность, которая ни в коей мере не могла сравниться с его недосягаемой мужской зрелостью. – Как кусок соевого сыра, упавшего в пепел: как ни бей и как ни дуй на него, всё равно он останется серым. По крайней мере, так гласит одна китайская поговорка.       – Знаешь, но ведь к одному соевому куску сыра можно подмешать другой, и он уже не будет таким грязным.       – Можно, но налёт-то останется, – она снова приземлилась на своё место. – Теперь моя очередь?       Девушка задумалась, толком не зная, что конкретно ей стоит выяснить. Она и так догадывалась, что каждый из молодых людей делал, а чего не делал.       – Допустим, я всегда была искренней с вами в своих чувствах, – ей вдруг невообразимо интересно стало узнать, был ли Сехун с ней честен пару дней назад или всё это ей почудилось из-за того, что она была одурманена алкоголем. Был ли поцелуй для него важен?       Джихён вздохнула. Молодой человек не потянулся к рюмке — это её успокоило. Но зато сливовую настойку мигом проглотил Кай.       – Ты же говорил мне недавно, что всегда честен со всеми? – слегка удивилась девушка, встречаясь глазами с соседом.       – Быть честным — это одно, а вот бы искренним совершенно другое.       – А разве искренность — это не аспект любого честного слова?       – Да, но честность строится на моральных принципах, а искренность на чувствах. Мне не сложно говорить правду, но это не значит, что я всегда её выкладываю.       – То есть ты хочешь сказать, что никогда не лжёшь, но при этом почти всегда не договариваешь?       – Что-то типа того, золотце, – подмигнул он ей.       – Смирись, не суждено ему никогда стать министром Хвангом*, – усмехнулся Сехун.       – Что же, остался только я, – облизнул губы Кай, выдерживая тем самым томительную паузу. – Меня никогда не интересовал в сексуальном плане человек напротив, – глаза прожгли Сехуна, который как раз таки сейчас сидел напротив. Он не отрицал, что ему хотелось бы переспать с Джихён, но сейчас она сидела рядом, почти плечом к плечу, поэтому он был честен и не соврал. К тому же ему казалось, что о его маленьком бзике ей пока знать не стоит. Но при этом ему было очень интересно, признается ли в этом сейчас его друг или он всё ещё будет доказывать себе, что ему интересно только внутреннее содержание девушки.       Рука потянулась к рюмке. Сехун залпом выпил содержимое своего стакана. Кай тут же ухмыльнулся. Он снова был прав. Ему захотелось увидеть удивление Джихён на немое откровение друга, но вместо этого он удивился сам, потому что девушка, отвернувшись слегка в бок и прикрыв ладошкой рот, сама залпом выпила содержимое своего стакана. В голове прошло какое-то замыкание. Короткое, но от этого почему-то не менее неприятное. Кай перевёл взгляд на Сехуна, который, кажется, тоже был в немом шоке.       – По одному откровению, как и договаривались, – проговорила девушка, звонко ставя стакан на деревянные доски под ногами, – а теперь вы развлекайтесь, а я мыться и спать.       Заснуть не получалось. Джихён долго ворочалась на полу, пока через открытые ставни ей не удалось расслышать чужие голоса, и любопытство, взявшее вверх, заставило тайком выглянуть из окна. Света на улице не было, но благодаря бледной луне можно было отчётливо различить мужской силуэт.       – Хочу залезть в ванну со льдом, что за ночь, в конце-то концов. – Услышала она на отдаление раздражённый голос Кая и звук опрокинутого на голову вёдра. – Адская жарища. Как ты её только переносишь? Или тебя тебя твоё змеиное хладнокровие спасает?       – Ты слишком распаляешься, – тихо прошептал Сехун где-то под окном Джихён.       – Да как же тут не распаляться? Эта жара будто бы конец света предвещает.       – Мы тебя разбудили? – снова донёсся тихий голос откуда-то снизу. Слова едва можно было различить, но девушку они заставили вздрогнуть и напугаться, отчего чувство того, что она за кем-то подглядывала, возникло совершенно безосновательно и на пустом месте. Дневное слово слышит птица, ночное слово слышит мышь — тут же пронеслись слова бабушки где-то над ухом.       – Нет, мне тоже жарко, и я тоже не могу уснуть, – высунулась Джихён из окна: скрывать своё незримое присутствие уже было, по крайней мере, глупо.       Сехун и правда сидел под её окном, вытянув ноги в закатанных насколько это было возможно джинсах. Он курил, долго затягиваясь, отчего раскалённый кончик сигареты медленно тлел, рассыпаясь в воздухе, подобно снежным хлопьям.       – Вам тоже не спится?       – Тоже, – коротко подтвердил он. Джихён показалось, что он больше не намерен с ней разговаривать, но уже через пару минут он отчего-то решил сокровенно с ней поделиться следующим: – С Каем вообще сложно заснуть, ему мало того, что он в повседневной жизни болтает без устали, так он и во сне всегда что-то бормочет, – глаза устремились вверх, ища Джихён.       – Не удивлена, – усмехнулась собеседница, встречаясь глазами с молодым человеком. Зрительный контакт был слишком мимолётным, чтобы она смогла им полностью насладиться: через несколько минут чья-то рука коснулась шеи.       – Холодненькая, как и думал, – возбуждённо и слишком хрипло проговорил Кай. – Правду говорят, что у женщин с холодным сердцем, тело такое же холодное.       – Ты считаешь, что у меня холодное сердце? – попыталась она оторвать его руку, которая и правда на фоне её казалась раскалённой и ужасно обжигающей.       – Как у королевы снежной пустоши.       – Это кто ещё такая?       – Сказка такая есть ирландская, – щёлкнул он её по носу, – грустная правда. Там девушка полюбила юношу и растаяла от того, что он выбрал другую. – Руки потянулись к подоконнику, и Джихён даже не успела возмутиться чужой наглости в тот момент, когда молодой человек за долю секунды ловко перемахнул через окно.       – Ты чего делаешь? – тихо зашипела девушка, осознавая, что стены очень тонкие и услышать их может кто угодно, если навострит уши.       – Проявляю инициативу, в гости решил заглянуть, а то от тебя приглашения точно не дождёшься никогда, – сбрасывая кроссовки, оглядел он комнату, где помимо высокого шкафа и стола отсутствовала какая-либо другая мебель, в центре же на полу скомканно валялись белоснежные постельные принадлежности.       – Как мило: плакат с Ким У Бином на стене, – прошептал Кай, поддерживая конспирацию. – Всё-таки, как погляжу, ты была самой обычной школьницей.       – Уходи, – попыталась она подтолкнуть его в мокрую спину, по которой всё ещё бежала вода, крупными каплями падая на деревянный паркет.       – Ой, сил больше моих нет, устал, устал, устал, – нагло завалился он звёздочкой на чужие простыни, слегка постукивая ногами по полу.       – Сехун, забери его, – выглянула Джихён наружу.       – Ничего не могу поделать, – вздохнул молодой человек, туша сигарету о карманную пепельницу. – Просто игнорируй, когда ему надоест, — сам уйдёт.       Джихён обернулась, сверля Кая глазами, по нему точно было видно, что скоро он уходить не намеревался, развалившись поудобнее на полу полубоком, он уже, приподняв брови, мягко похлопывал по одеялу, приглашая девушку, присоединиться к нему.       – Тогда поднимись и ты сюда, – снова выглянула из окна девушка.       – О, нет, когда сам Будда посылает мне крепкий сон, я не упущу такой возможности. Пусть лучше он у тебя под ухом тарахтит.       – А если он чего-то не того захочет сделать? – поймала Джихён его за руку, когда Сехун начал подниматься.       – Вот когда начнёт — тогда и зови. Хотя, как ни погляди, а он сейчас с виду очень даже безобидный. Жара его вконец доконала.       – Забирай!.. – мужская рука легла на чужие губы, останавливая чужую тираду слов.       – Не кричи, домашних разбудишь, – проворчал Сехун, подтягиваясь на выступе окна. – Как маленькие, ей-богу. – И вместо того, чтобы выволакивать друга молодой человек сам завалился на пол, отбрасывая неугодное одеяло в сторону.       – Эй, вы чего удумали? Идите спать в гостевую, сейчас же, здесь вам не лагерь, – указала девушка пальцем в сторону двери.       – О, так вот как выглядит лагерь, – рассмеялся Кай, закидывая руки за голову.       Беззвёздная ночь завладела небом. Лунный свет, падая через полуоткрытое окно, создавал на девичьем лице переливы серебряного света. Белые занавески еле колыхались на свежем воздухе, в котором отчётливо можно было уловить запах сухой травы и полевых цветов. Где-то неподалёку громко стрекотали сверчки, занося в комнату протяжный и разноголосый гул. Выбора не оставалось, потоптавшись в углу комнаты, Джихён села на пол, облокачиваясь на тонкую деревянную створку, служившую дверью. Никто не хотел нарушать молчание или может быть хотел, но боялся сделать это первым. Сейчас слова были лишними. Каждый просто старался думать о чём-то своём.       Отбросив все дела, Чонин намеревался серьёзно поговорить с Джихён, но, встретив в её доме друга, резко передумал. Сехуну пока не следовало вдаваться в подробности очередной его нехорошей затеи. Совсем скоро Джихён должна была принести ему пользу, после которой он отпустит её навсегда. Из своей жизни и из своих мыслей. Настало время избавляться от своих слабостей, которые, по его мнению, уж очень сильно походили на подростковые.       Джихён, сидя на успевшем уже остыть за вечер полу, думала, что жизнь её с недавних пор стала похожа на новую скрипку в тот самый момент, когда она, похоже, осталась всего-навсего старым смычком с пошарпанным волосом. Ей хотелось виртуозно управлять своим музыкальным инструментом, но звуки, что она пыталась создать, всё равно получались отвратительными и режущими слух. Если бы ей пару месяцев назад кто-то сказал, что она сможет свободно общаться с преступниками, то она точно бы не поверила. Но сейчас она действительно не видела в этом ничего необычного. Как-никак, а они тоже были обычными людьми, из плоти и крови, со своими слабостями.       Сехун пытался заснуть, но сон всё никак не шёл. В последнее время ему начинало казаться, что всех их неминуемо затягивает в Бермудский треугольник, из которого выйти им точно уже будет не суждено и в котором каждый из них рано или поздно погибнет. Никогда ещё в жизни его интересы не пересекались с интересами его друга, поэтому теперь он даже не знал, что именно ему стоит делать. Он верил в то, что как бы он далеко ни зашёл, он всё равно рано или поздно сможет остановиться, если Джихён чего-то не захочет, но при этом он точно знал, что в отличие от него Кай, к сожалению, этого сделать не сможет.       – И всё-таки меня не покидает чувство, что это какое-то жамэвю, – прошептал Кай.       – Что это? – глухо спросила Джихён.       – Чувство обратное дежавю, – отозвался Сехун. – Дежавю дословно означает то, что ты когда-то уже видел, а жамэвю — напротив: то, что ты никогда не видел. Обычно оно характеризуется тем, что человек не узнаёт место, где уже когда-то был, а в более узком понимании человек может даже не узнавать сам себя, свои чувства и свои поступки.       – Вот и я о том же. Совершенно себя не узнаю. Какого хуя я тут с вами тусуюсь?       – Вообще-то ты сам приехал, – напомнила девушка.       – Уже сожалею, – тяжёлый вздох слетел с губ, приподнимая и опуская накаченную грудь. – Может хотя бы потрахаемся для разнообразия? Скрасим, так сказать, общий досуг.       – У тебя, что гиперсексуальная зависимость? – скривилась Джихён.       – Ага, незаконченная пубертатная.       – Я догадывалась, что твоё развитие остановилось где-то лет в шестнадцать. Кстати, мне вот всегда было интересно: чрезмерное половое влечение у женщин называют нимфоманией, а если ли такой термин для мужчин?       – Сатириазис, – прошептал Сехун.       – От слова сатир?       – Всё верно.       – Ну вот, я же говорила. Всё сходится, развратный спутник бога вина и веселья — похожий то ли на козла, то ли на человека. Не улавливаете сходства, господин Ким Чонин?       – Когда-нибудь вырву тебе язык.       – Не сдерживайся, вырви сейчас, ты же привык удовлетворять свои желания. Зачем же ждать, когда наперёд знаешь, что этот самый язык не перестанет приносить тебе неугодные слова.       – Знаешь, порой мои мимолётные желания идут вразрез с моими конечными целями, поэтому в такие моменты я стараюсь быть снисходительным к окружающим меня людям, которые ещё могут принести мне пользу. К тому же как я могу лишить кого-то глубокого минета от такой недотроги?       Девушка подпрыгнула на месте, хотелось запустить чем-то потяжелее, но под рукой как назло ничего не было. Раствориться. Захотелось раствориться в данную секунду, если это вообще было возможно. Дверь скользнула в сторону и с грохотом захлопнулась с другой стороны.       – Ты специально её всё время подначиваешь? – поинтересовался Сехун, переворачиваясь в сторону друга и подпирая рукой голову.       – Я определённо кайфую от её реакции: она то краснеет, то бледнеет, прям как роза на полуденном солнце.       – Как я думал, ты — энергетический вампир.       – Просто хочу, чтобы она наконец-то повзрослела в своих мыслях и перестала наконец-то глотать то, что сладко, и выплёвывать то, что горько. Её беспечная юность порой выводит меня из себя, она как будто книжек перечитала в детстве с принцами, феями и пони, какающими радугой. Она хочет видеть мир только чёрным и белым, только плохим и хорошим, не пытаясь замечать других цветов. Сама недавно обвиняла меня в крайностях, но ведь сама же из них и не вылазит. Не замечая, зачем-то она вешает ярлыки на всех и сразу.       – А разве нет очарования в мятежной юности?       – Никто и не спорит, что есть. Но глупость всё равно из неё вытрясти руки чешутся. Хотя, похоже, это то же самое, что читать буддийские сутры корове. Но в любом случае, с какой стороны ни глянь, ей это пригодится. Она не понимает, что читать морали — это одно, а вот отстаивать их на протяжении всей жизни — совершенно другое. Она ступает на страшную дорогу, на которой нельзя быть честной и правдивой, потому что на ней тебя тут же сожрут, не пережёвывая. Порой я думаю, что она напоминает мне японскую булочку — Мочи, которую, чтобы она стала вкусной, сначала надо хорошенько отбить деревянным молотком, иначе рисовая мягкая жижа так и останется жижей. Так что, если из неё эту блаженную дурь сейчас не выбить, то она останется только мягким бесформенным куском теста. Ей надо начать заботиться в первую очередь о себе, а не искать справедливость кругом и всюду.       – Не помню ни одного случая, когда ты пытался кому-то открыть глаза на происходящее вокруг, мне казалось, что тебе плевать на окружающих и на то, как они живут.       – Может быть, я просто углядел в ней потенциал, – ухмыльнулся Кай, прикрывая глаза. – Кстати, не находишь, что ситуация какая-то больно комичная? Ты и я в одной комнате, полуголые, – краешек губ пополз вверх вместе с рукой, которая в одночасье коснулась чужой щеки.       – Я тебе сейчас руку сломаю, а потом и вторую для симметрии, если ты не перестанешь шутить в этом направлении, – глаза недобро блеснули в тёмной комнате: чужая рука тут же была одёрнута.       – Какой же ты зануда, – выдохнул Кай, снова переворачиваясь на спину и пытаясь разглядеть хоть что-то в темноте. – Хотел поваляться на полу с бабой, а валяюсь с лучшим другом, и где, скажи мне, тут справедливость?