Точка невозврата

      В камере было холодно и сыро. Впервые в адвокатской карьере, отклонившись от строгого внешнего вида, Джихён вместо делового костюма натянула на себя вязаную кофту и шерстяные штаны. Мужчину долго не приводили, поэтому девушка успела не только заскучать, но и впасть в уныние от окружающей её обстановки. Потолок был низкий с глубокими трещинами и отвалившейся почти во всех местах штукатуркой, которая безжалостно обнажала неровные углы и худые рёбра комнаты. Стены были синие, выкрашенные наполовину масляной краской, а наполовину побелены извёсткой. Расшатавшийся стул, на котором приходилось сидеть, был до ужаса неудобен. Не переставая девушка то и дело ёрзала на месте, сбивая с пола краску и наслаждаясь раздирающим слух скрежетом.       – Доброе утро, – заговорила первая Джихён, следя за тем, как Кай лениво входит в распахнутую перед ним дверь.       – Доброе, – поприветствовал он её совершенно недружелюбно. – Чего ты опять здесь забыла? Я же сказал, что без Чанёля тебя видеть не хочу.       – Пришла повидаться, – выпалила девушка, начиная копошиться в сумке и перебирать её содержимое. Два дня кряду она только и делала, что занималась поиском пачки Richmond, пока ей в итоге не помог с этим Бэкхён, притащив целый блок. Тёмно-коричневый коробок лёг на стол, следом девушка выудила из сумки пачку спичек. Увлёкшись поиском сигарет, она совсем забыла, что их ещё нужно чем-то прикуривать — слава Будде, что у неё дома была газовая плита, и она, выходя из дома, вспомнила об этом. Не колеблясь, Кай схватил пачку, зашуршав прозрачной упаковкой. Поддавшись волнению, он долго не мог найти красный хвостик, для того чтобы открыть упаковку — и в итоге разорвал её так, голыми руками. На мгновение Джихён даже показалось, что такой детской радости она ещё никогда не видела в чужих глазах. Засунув сигарету в рот, Кай долго нервными пальцами пытался разжечь огонь, пока не испортил всю боковую поверхность с красным фосфором. Не выдержав чужих мучений, девушка отобрала у заключённого коробок и сама уверенно чиркнула по нему спичкой. Красное пламя озарило лицо. Кай с наслаждением втянул в себя никотин, после чего медленно выпустил белый дым. Не говоря ничего, Джихён дождалась, пока он полностью выкурит сигарету.       – С первой просьбой ты справилась, – прошептал мужчина, туша сигарету о торец стола. – Как насчёт второй?       – Чанёль не может с тобой пока встретиться, но он сказал, что на последнем слушании в субботу будет защищать тебя сам.       – Вот как, – вытащил он вторую сигарету. – Значит у него всё под контролем — это хорошо.       – А где же спасибо? – насупилась Джихён, наблюдая за тем, как преступник теперь уже без её помощи справляется со спичечным коробком.       – За то, что я теперь соседствую с серийным маньяком, который расчленял состоятельных дамочек за тридцать, и педофилом, который насиловал маленьких мальчиков? Благодаря кому этот больной на голову коп оперативненько успел снять видео с камер наблюдения в доме? Благодаря кому он вовремя изъял все видеорегистраторы с машин гостей? Ммм?       – Я сожалею о случившемся, – стукнула она ладонями по столу. – Но ты это, чёрт возьми, заслужил! Нельзя всю жизнь выходить сухим и чистым изо всех передряг.       – Тогда какого хера ты меня вытащить пытаешься? Совсем крыша поехала? Сама что ли не замечаешь, что твои слова с действиями расходятся?       – Замечаю, – резко отодвинулась она на стуле, вставая со своего места. Ладони упёрлись в стол, девушка нависла над главой мафии. – Что хочу, то и ворочу. Не тебе обвинять меня в нелогичности, когда сам такой же! Знаешь, раньше я думала, что стоит в жизни всегда идти только по прямой, никуда не сворачивая. Но потом поняла, что верно это только на одной плоскости. И ни черта эта теория не работает, когда фигура многогранный куб или вообще шар. Я хотела прожить серую скучную жизнь, но ты, – ткнула она его пальцем в грудь, – всё испортил. Пришёл и начал сбивать меня с верного пути, навязывая свою мораль. У меня было прибежище — дом, в котором я могла прятаться со своей правдой, но и его ты разрушил.       – Фиговая значит была мораль, если её так просто удалось пошатнуть. К тому же, Джихён, знаешь, вообще-то дом — это совокупность факторов: крыша, стены, окна, фундамент и многое другое. Но у тебя, чёрт его дери, это всё вообще жило по отдельности, – откинувшись на спинку стула, Кай оглядел девушку, после чего глубоко затянулся. Это была уже третья сигарета, а он всё ещё не мог насытиться. – Как-то раз в одном Дзенском монастыре монах, чтобы не умереть в лютую зиму, сжёг деревянную статую Будды. Один из настоятелей, увидев полыхающий огонь, ворвался внутрь святилища и начал кричать о том, что он осквернил Божество. Но кто в нём дрожал, Джихён: Будда от злости или всё-таки он сам от страха?       – О чём ты? – осела девушка на стул, зарываясь пальцами в волосы.       – Легко быть праведным сидя в горах, не правда ли? Однако, что делать, когда ты спускаешься на грешную землю? Чего ты боишься больше: стать грешницей среди святых или остаться святой среди грешников?       – Я боюсь потерять саму себя.       – Так перестань идти туда, куда дует ветер. Перестань выбирать лёгкий путь. Перестань вешать ярлыки, не находя сути. Ты всегда делила мир на хорошее и плохое, но разве ты не убедилась, что твоё хорошее и плохое в итоге не является тем, чем кажется. Разве ты не успела разочароваться в людях и их правосудии. Тебе казалось, что судьи, адвокаты и прокуроры должны быть честными, а те, кого они обвиняют — негодяями, но на самом деле сколько раз выходило наоборот?       – Мне всегда казалось, что если небо рухнет, у тебя и там отверстие, чтобы вылезти, найдётся. На всё у тебя есть ответы или отговорки.       – Бесишься из-за того, что я прав?       – Поголодай неделю, а на следующую жизнь заставит тебя украсть, – откинувшись на стуле, Джихён задрала голову к потолку. Рука накрыла глаза. – Похоже, я тоже превращаюсь в циника, раз начинаю тебя понимать. Я уже давно перестала замечать разницу между честным и бесчестным.       – Ты и раньше её не замечала, – ухмыльнулся он, машинально закатывая разболтавшиеся длинные рукава на рубашке и не замечая, что приоткрыл слишком много: девушка бросила взгляд на фиолетовые синяки, – потому что никогда не достигла предела.       – Какого ещё к чёрту предела?       – Предела возможностей. Знаешь, Джихён, я недавно понял простую вещь: пока ты не достигнешь предела своих возможностей, ты не сможешь понять истинную суть вещей. Не сможешь понять, насколько что-то было значимо и важно для тебя. Если ты не оглохнешь, то не узнаешь цену всему, что слышала. Если ты не ослепнешь, то ты не узнаешь цену всему, что видела, не поймёшь, насколько кто-то или что-то были прекрасны. Если тебе не вырвут язык, то ты не сможешь узнать, насколько важны были слова, которые ты успел произнести или которые не успел. Разве я не прав? Разве я не прав в том, что если ты не потеряешь что-то, то ты не сможешь в полной мере оценить, насколько это было важно для тебя?       – Так что мне нужно побывать сначала в шкуре праведника, а потом грешника, чтобы найти между ними разницу?       – Разницу ты и так знаешь, тебе нужно искать другое.       – И что же?       – Себя. Ты ведь это боишься потерять? Но как можно потерять то, о чём ты не имеешь ни малейшего представления? Сначала нужно разобраться в сути.       – Ты снова меня путаешь, – покачала она головой, дотрагиваясь до широкого воротника на шее и отодвигая его в сторону. Отчего-то стало жарко, как будто Кай нарочно принёс с собой тепло.       – Я люблю, когда люди рядом со мной начинают думать, задействуя своё серое вещество.       – Было время, – подняла она на него свои глаза, – когда мне казалось, что ты нарочно ищешь во мне что-то плохое. Нарочно берёшь плоскогубцы и пытаешься вытащить что-нибудь мерзкое.       – Глупая, – вытянул он вперёд руку, самыми кончиками пальцев касаясь чужого запястья, словно собираясь измерить пульс, – рядом с тобой я только и делал, что пытался откопать что-нибудь хорошее внутри себя.       В комнате воцарилось молчание. Угрюмое и смущённое. Кай разглядывал кривые серые стены, а Джихён от незнания, что сказать, растягивала рукава вязаной кофты, натягивая их на костяшки пальцев. Ей было неловко, как будто они были незнакомцами — случайными попутчиками в пригородном поезде, которые теперь вынуждены провести в одном купе пару часов прежде, чем навсегда расстаться, даже толком не познакомившись. Время, проведённое вдали друг от друга, казалось пропастью, даже несмотря на то, что роднее души у неё в этом мире уже не осталось — теперь только Ким Чонин мог понять её боль, как никто другой. Кротко подняв на мужчину глаза, девушка попыталась снова его рассмотреть. Неопрятный, усталый и подавленный. Некрасивый багровый след на шее выглядывал из-под воротника.       – Из тебя выбивали показания? – всё-таки решилась она задать ему неудобный вопрос.       – Тебя это волнует?       – Немного, – кивнула девушка, переставая мучить кофту и складывая руки на стол.       – У твоего волнения есть степень? Как у моря или ветра что ли? Своеобразная градация как, к примеру, шкала Бофорта? – растянулись его губы в улыбке. – И что же нужно сделать, чтобы ты забеспокоилась очень сильно? Что со мной должно случиться, чтобы по шкале Пён добраться до наивысшей ступени?       – Всё забавляешься, – нахмурилась девушка.       – Нет, – рассмеялся он, – я серьёзен как никогда.       – Не похоже, – проворчала Джихён, – и ты уходишь от ответа.       – Я не ухожу от него, я подвожу к нему. А что если я скажу тебе, что меня по твоей же милости здесь насилует какой-нибудь страшный и мерзкий бугай? – девушка сморщила, как от кислой лимонной газировки, выпитой залпом.       – Что? Неужели считаешь подобное всего лишь тюремной байкой? Тут люди десятками лет женщин не видят, а от постоянной дрочки пальцы можно в кровь стереть — вот и ищут некоторые альтернативу.       – Не думаю, что кто-то может покуситься на твою... – девушка отвела глаза в сторону, не решаясь закончить предложение.       – Задницу? – усмехнулся Кай. – Тут каждый третий заключённый — псих, а каждый второй тюремный надзиратель — изверг, изнывающий от скуки. Рассказать о том, как любят развлекаться местные служители порядка?       – Нет, – покачала головой девушка.       – Отчего же? Это забавно. Оказывается не только я бываю ублюдком, – оскалившись, Кай облизал губы, – но мне вроде по статусу положено, я же преступник и мне нельзя терять авторитет среди себе же подобных, а вот перед кем им нельзя терять авторитет? Поведай мне, Джихён, – забарабанив пальцами по деревянной столешницы, глава мафии придвинулся к девушке ближе и тихо, как будто это была какая-то сокровенная тайна начал рассказывать: – Каждый день перед ужином конвоиры выстраиваются в длинный живой коридор, по которому бегут заключённые, и в тот самый момент, когда они по нему бегут, служащие дубасят их металлическими палками. Порой надзиратели даже придумывают унизительные способы передвижения: с поднятыми руками, гусиным шагом, на корточках или на носочках. Из постоянного рациона здесь только жидкая каша на воде, к которой почти всегда подмешивают опилки. По себе знаю: деревянные ещё можно прожевать, а вот металлические абсолютно не пригодны для употребления и, к сожалению, не перевариваются. Государство вроде бы выделяет какие-то деньги на еду, но в итоге все продукты распределяют между собой местные служащие, оставляя заключённым какие-то сухпайки. В душ тебя водят раз в две недели, и то это право нужно заслужить за примерное и тихое поведение. Хотя не очень-то оно и нужно. Ведь в душе тебя тоже избивают и даже не брезгуют засадить тебе в задницу металлический штырь. У нас тут один хилый малец даже вены зубами себе пытался перегрызть от того, что его обесчестили. Воздухом здесь свежим никто не дышит, а и из камеры выбраться можно только во время завтрака, обеда и ужина. Никаких наволочек, простыней и прочих спальных принадлежностей здесь нет, но зато есть старое обоссанное одеяло, которым ни в коем случае нельзя накрываться с головой, а если всё-таки вздумаешь из-за арктического холода, но сразу же получишь свежую порцию избиений. Догадываешься, почему нельзя накрываться с головой и почему надзиратели должны видеть тебя все двадцать четыре часа в поле своего зрения? Всё просто: это нужно для того, чтобы ты суициднулся. Несмотря на то, что половина здесь приговорены к смертной казни никто из них не имеет право уйти на тот свет раньше положенного срока. Со стороны может показаться, что всех нас постигла кара. Не так ли? Но знаешь, процентов пятнадцать здесь вообще незаслуженно обвинённые. Их посадили за политические дела, или просто пытаясь выгородить какого-то очень влиятельного человека. Да тут даже есть подсадные утки, которые задолжали мафии такие баснословные суммы денег, что сейчас вынуждены отбывать срок за какого-нибудь отпетого гангстера, пока тот, сделав пластическую операцию, греет свои кости на Карибах. С ними-то за что так сурово обошёлся твой закон? – глаза внимательно изучали расстроенную девушку. Голова склонилась к столу, длинные ногти с ожесточением заскребли по шершавому деревянному столу, не боясь засадить занозу. Джихён была поникшая как лишённое воды растение. Похоже, слова Кая её действительно огорчили. – Перестань, – пробурчал глава мафии, – перестань жалеть меня своим сердобольным сердцем. Знаешь, мерзко даже не то, что ты меня жалеешь, а то, что ты жалеешь меня вкупе со всеми другими глупыми людишками, оказавшимися тут.       – Я не хотела.       – Не хотела жалеть или чтобы я здесь оказался? – поинтересовался заключённый, приглаживая рукой щетину, которая его последние пару дней несказанно раздражала, вызывая зуд на лице. – Ты так и не изменилась. Почему жизнь тебя ничему не учит? Джихён, ну кто же в здравом уме будет сочувствовать преступникам? Думаю, тебе пора заканчивать с адвокатской карьерой и на крайний случай становиться юридическим консультантом.       – А разве сопереживать — плохо? – прошептала девушка, туго накручивая на палец выбившуюся прядь волос.       – В твоём случае — даже губительно. Знаешь, порой человеку нужно освободиться от чего-то лишнего, чтобы принять в себя что-то новое. Хотя именно ты никогда не сможешь этого сделать.       – О чём ты?       – Ты пьёшь чай с сахаром?       – Да, – кивнула девушка, не понимая, при чём тут её чайные предпочтения.       – Чтобы сахар растворился, тебе нужно помешать его ложкой, я ведь прав? Но способна ли ты будешь его помешать, Джихён, если кружка будет полная до краёв?       – Нет, чай разольётся, если я к нему прикоснусь.       – Вот видишь. Если кружка будет полная, тебе останется только вылить лишнее из неё или отказаться от сахара.       – Вопрос жертвенности? Чтобы что-то приобрести, нужно от чего-то отказаться.       – В том то и дело. Чтобы стать хорошим адвокатом нужно идти по головам, засунуть в жопу честность и справедливость, но сможешь ли ты это сделать? – дотянувшись до пачки, Кай вытащил ещё одну сигарету, но потом, передумав, засунул её обратно. – Оставь эту работу на бесчестных дядечек, которые если что смогут за себя постоять. В конце концов, не боишься, что тебя грохнуть могут, если ты перейдёшь дорогу не тем людям? Богатой и влиятельной семьи у тебя нет, да и связями, уверен, ты так и не обзавелась и ни с каким жирным толстосумом из правительства не спишь. Короче, завязывай с этим и найди себе новую мечту.       – Новую мечту? – глухо отозвалась девушка.       – Любовь, замужество, чтоб сдохли без сожалений в один день под «Нон рьен до рьен» Эдит Пиаф, оставив парочку слюнтяев со своими сопливыми спиногрызами. Не знаю, о чём там ещё обычно мечтают бабы? – рука снова крадучись подползла к пачке. Он хотел выкурить ещё пару сигарет, но на голодный желудок, чтобы завтра не стало плохо, этого делать было нельзя, а ужин в этом злачном месте он как всегда собирался пропустить.       – Оставлю...       – У тебя нет случаем шоколада?       – ...когда упеку Джеки за решётку.       – Что ты сказала? – нахмурился Кай, поддаваясь вперёд. Ему показалось, что он не расслышал. Несколько предложений назад он точно пытался открыть девушке глаза на происходящее вокруг, что, вероятно, было пустой тратой времени — Джихён явно была слепой и не собиралась прозреть даже при помощи чуда и святой воды.       – Я оставлю карьеру адвоката, когда упеку Джеки за решётку, – повторила она, снимая со спинки свою сумочку и начиная искать в ней какие-нибудь сладости.       – Спешу расстроить, но пристрелю я его раньше, чем ему попытаются выдвинуть обвинения. Потому что, если ему их выдвинут, минимум, на что ты можешь рассчитывать — это то, что он скроется, а максимум — его выпустят за подкуп.       – Я знала, что ты скажешь нечто подобное, – положила она перед ним давно завалявшуюся и от этого полностью раскрошившуюся плитку шоколада. Она не знала насколько она съедобна, но другого в сумке не оказалось. Кай был не похож на сладкоежку, и поэтому она удивилась странной просьбе. – Обещай мне, что каждый пойдёт своим путём, и ты не будешь вмешиваться в мои дела.       – Так-так, – развернул он шуршащую серебряную фольгу, – наконец-то слышу правду. Ты пришла сюда не для того, чтобы я помог тебе подобраться к Джеки. Ты пришла за тем, чтобы я не вздумал вмешиваться в твои дела. Захотела быть праведной. Пришла к выводу, что честнее будет заявить мне открыто о своих намерениях, чтобы я не узнал это от третьих лиц.       – Думай как знаешь.       – Что у тебя на него есть? – засунул он в рот пару шоколадных долек — то ли от старости, то ли от неправильного хранения покрывшиеся белым налётом.       – Мне обязательно говорить?       – Нет, но думаю, мне не составит труда узнать, если я отсюда всё-таки когда-нибудь выйду, – смочив указательный палец слюной он начал похлопывающими движениями собирать стружку от шоколада, раскрошившуюся по всей фольге. Поднеся руку к губам, Кай медленно облизнул палец. Смутившись, Джихён опустила взгляд. Ей показалось, что он нарочно сделал это на её глазах. – До слушания пять дней. Навестишь меня ещё?       – А ты хочешь этого?       – Только если ты умеешь печь кукурузные лепёшки*, – ухмыльнулся он.       – Кукурузные лепёшки?       – Не важно, – покачал он головой. – Уверен, что подобное не в твоём вкусе, поэтому даже советовать не буду. Да и родилась ты должно быть где-то в промежутке между созданием фильма и выходом его на большие экраны. Современное поколение совсем забыло о старой доброй классике: она кажется им непонятной. Люди настолько отупели, что им всё приходится разжёвывать. Замечала, что в современных картинах драматический или весёлый кадр подкрепляют музыкальным сопровождением? Типа вот здесь вы, ублюдки, должны страдать, а вот здесь — смеяться. Чего только стоят глупые ситкомы с закадровым смехом. Люди давно перестали думать сами, они хавают чужие эмоции и чувства, но что самое отвратительное — их манит навязанный образ жизни, мировоззрение и универсальные для всех ценности. Это было давно, ещё в средней школе, но почему-то мне очень ярко запомнился один момент, как-то на уроке литературы мы зацепились с преподавателем по поводу одного женского персонажа, не суть важно кто это. Но так вот, моя личная позиция отличалась от её да от всех других: рецензентов, диванных критиков, простых читателей. Ну знаешь, тот случай, когда все считают главного героя добропорядочным и честным, а ты находишь в нём слабую бесхребетную сволочь. Никакой индивидуальности, никакого собственного мнения. Миру не нужны яркие личности или мятежники, мир нуждается только в покорных овцах, готовых подчиниться существующей системе власти. Задумывалась, почему из людей стараются сделать роботов? И я тут даже не буду касаться вопроса управления с навязыванием своего мнения и тупыми законами, которые люди принимают беспрекословно. В первую очередь робот — это машина. А чем машина лучше человека? Правильно — работоспособностью. Машина более продуктивна. На ней можно впахивать без конца и без края, заменяя детали, пока она в конечном счёте не сломается. Но и это ведь не важно. Можно ведь следом создать ещё несколько миллионов идентичных копий. Зависимость — это то, на чём строится власть. Сначала ты зависишь от родителей, потом от учителей, потом от начальника. Ты прислушиваешься к власти, священникам, у тебя нет своего мнения — ты аморфное создание, инфузория туфелька. Государству не нужны умные люди потому, что государство — это лодка, а умные люди — это вода. Вода может унести лодку, а может её и потопить. Зачем читать и анализировать? Зачем учиться на ошибках мировой истории? Проще ведь посмотреть полуторачасовой фильм по роману Диккенса на экране и попытаться найти надежду там, чем взять в руки томик, количеством страниц в котором переваливает за пятьсот, и потратить на прочтение часов двадцать. Зачем же нагружать сюжет лишними колоритными персонажами, когда мы с лёгкой руки сценаристов можем послать их восвояси, и пофигу, что они могут помочь нам полностью раскрыть характеры главных героев. Я как-то услышал интересную вещь о том, что книги — это всегда диалоги, а фильмы — это только монологи. Образы уже созданы кем-то другим, они неоспоримы, как аксиома. Режиссёр и актёр уже заложили в них свой смысл: от холёной или неухоженной внешности и до речи быстрой или тягучей. Замечала, как много полемики у сведущего читателя чаще всего вызывают фильмы, снятые по классике? Людям претят созданный образы, потому что у них в голове уже есть свои — устоявшиеся, – вздохнув, Кай перевёл на Джихён, которая, подперев рукой щёку, внимательно его слушала так, как будто они были в его гостиной за чашечкой чая с тортом, а не в сырой и холодной камере. – Я тебя притомил?       – Нет, – покачала девушка головой, после чего слабо улыбнулась самыми кончиками губ. – Мне вдруг показалось, что я вернулась в прошлое.       – И как там?       – Где?       – В прошлом, – ухмыльнулся мужчина, зачёсывая назад волосы.       – Как у Диккенса — много ожиданий и надежд: о карьере, любви и благополучии среди мира жестоких джентльменов.       – У него всё не очень кончилось. А как с этим у тебя?       – Не знаю, – пожала она плечами. – Моя история, как и твоя, ещё не дописана. Ты какие любишь концы? Счастливые или грустные?       – Открытые, – бросил он взгляд в сторону двери, откуда уже начали доноситься размашистые и тяжёлые шаги надзирателя. – Люблю сам ставить точку, а не тогда, когда это делает кто-то другой, – поёжившись, Кай высунул язык, как будто ему в рот попал комок мокрой шерсти.       – Представил конец? – тихо рассмеялась Джихён.       – Ага.       – Не понравилось?       – Почудилось, что мою историю взялась писать женщина.       – Ты сексист?       – Да вроде — нет, но представляешь, какой бы хуйни она наворотила? Бабы — зло. А бабы-писательницы — двойное: только они верят, что из монстра можно в конце книги слепить что-нибудь хорошее, прицепив сбоку красный бантик.

***

      Джихён была сонная с самого утра. Полночи провозившись в кровати, она смогла заснуть только к рассвету, когда пора было уже вставать. Кое-как разлепив склеенные между собой веки, девушка нехотя выбралась из-под тёплого белоснежного одеяла. Потом был душ. Быстрый и контрастный. Но при этом ни черта не бодрящий, а такой же бесполезный как растворимый кофе, который пришлось пить на завтрак без особого желания. Чёрный кипяток был мерзкий и горький. Выжигающий желудок изнутри. Тост тоже был невкусный со слегка пережаренной корочкой, жжёный вкус которой даже не смог перебить приторно-сладкий лимонный джем. Вызвав такси и наскоро нацепив чёрный в тёмно-серую полоску брючный костюм, девушка выскочила на улицу. В запасе было пару часов, но она всё равно почему-то боялась опоздать на слушание, причём настолько сильно, что попросила водителя довезти её самым коротким путём.       В этот раз рядом со зданием суда не было журналистов. Сначала Джихён удивилась, но потом, вспомнив с кем имеет дело, поняла, что скорее всего друзья Кая уладили этот вопрос — как-никак, а отсвечивать главе мафии на большом экране было категорически нельзя. Тёмный бизнес на то и тёмный бизнес, что сидит где-то в подполье. Она, признаться честно, даже не могла вспомнить видела ли она по телевизору интервью с предварительного слушания и, пожалуй, не удивилась бы, если бы узнала, что весь видеоматериал давно уже уничтожен. Она знала, что половина каналов в этой стране подчиняется цензуре, диктуемой правительством, но теперь она так же знала, что другая половина спонсируется преступными группировками и семьями чеболей.       В зале суда как и в первый раз было прохладно, отчего она до сих пор не могла понять: то ли это атмосфера беспощадного закона на неё так влияет, то ли это изумрудные плиты и колонны. В помещении снова было многолюдно, но в этот раз ещё и очень шумно. Джихён показалось, что как и неделю ранее сюда для массовки нарочно согнали курсантов военной академии, причём каких-то больно молодых и больно громких. Настолько громких, что у неё даже закладывало уши от их неугомонной болтовни: именно поэтому дожидаться начала судебного процесса девушка предпочла не в зале, а в холле. До начало слушания был ещё как минимум час.       Побродив вдоль широких коридоров, Джихён обратила внимание на пёстрый ряд автоматов с шоколадными батончиками и напитками. Недолго думая, девушка отыскала в кармане пару мелких купюр. Кофе из автомата показался намного лучше, чем тот, что пришлось пить дома с утра: в этот, по крайне мере, было добавлено сублимированное молоко. С наслаждением проглотив пенку, девушка отыскала ещё пару купюр, понадеявшись закусить напиток ещё и чем-нибудь вкусным. Только вот, в итоге, автомат, проглотив пару медных монет, сладость ей так и не выплюнул. Прижавшись щекой к стеклу и завязавшись в узел, Джихён долго рассматривала металлические клешни, пытаясь понять механизм срабатывания, пока чья-то рука с силой не стукнула по жестяной стенке, заставив девушку вздрогнуть. Запакованное в ярко-красную упаковку пирожное скользнуло вниз, показавшись в посеребрённом поддоне. Мужская рука, зашуршав фольгой, аккуратно вложила в девичью ладонь сладость.       – Давно хочу подать на хозяина этой консервной банки в суд. Негодяй явно мошенник, подкрутивший механизм, причём настолько наглый, что ему совести хватило сделать это в святая святых — государственном учреждении, – Джихён снизу вверх осмотрела мужчину в чёрной судейской мантии с золотыми вставками на рукавах и бортах. С виду ему было за тридцать пять, он был высокий и статный, с мягкой улыбкой и с такими же мягкими беззлобными глазами.        – Спасибо, – поднимаясь с коленок, поклонилась девушка. Чужое присутствие смутило. Ей казалось, что в этой части холла никто не ходит, и от этого она не ожидала с кем-нибудь столкнуться.       – Вы студентка?       – Нет, – покачала она головой. – С чего вы решили?       – На слушание часто приходят студенты. Они одевают отутюженный парадный костюм, приезжают ни свет ни заря, а потом от незнания чем заняться пьют искусственный кофе из автоматов, которые чаще всего лишает их последних карманных денег.       – Увы, но я уже давно не студентка, – покачала она головой.       – Просто слушатель? Но тогда хочу Вас расстроить: все открытые слушания сегодня уже давно закончились, – глаза его заискрились, выдавая какую-то странную заинтересованность. – Если конечно вас не интересует нечто особенное.       От неловкости Джихён сжала пластиковый стаканчик. Незнакомец показался слишком загадочным, как древняя рукопись, которая попадает к несведущему человеку, который как бы ни старался, не может её прочесть.       – Господин Ким Чунмён, вас ждут в совещательном зале, – выскочила из-за угла молоденькая девушка, поправляя спавшие на нос очки в широкой оправе.       – Сейчас подойду, – склонил он голову. Рука прошлась по шёлковому рукаву мантии, будто бы стряхивая невидимые соринки. – Хорошего слушания, Джихён. Надеюсь, Ваши ожидания оправдают Ваши надежды, – бросил он ей на прощание, скрываясь за углом.       Мурашки пронеслись по спине как тысячи электрических зарядов. Понадобилось пару минут, чтобы Джихён смогла прийти в себя и осознать, что кофе в руке остыл, а пирожное, неосознанно сжатое пальцами, раскрошилось, став совершенно непригодным для употребления.       Вернувшись в зал суда к назначенному времени, девушка села на последний ряд с краю. В зале наступила тишина. Никто больше не смел шуметь и даже перешёптываться между собой. Первой в помещении показалась прокурор Кан, следом за ней вошёл адвокат в лице Чанёля. Джихён чувствовала, что он и рад был бы к ней подойти, но зашёл он с совершенно противоположного угла зала, поэтому единственное, что ему оставалась, так это только кивнуть девушке и, соединив большой и указательный палец в виде буквы «иын», невербально сказать, что у него всё под контролем. Минут через двадцать ввели Кая, закованного в наручники. В этот раз он выглядел намного лучше, чем в первое их слушание — по крайней мере, сегодня он удосужился умыться и расчесаться и, кажется, даже выспался. Вальяжно раскинувшись на стуле, он поздоровался с другом, пытаясь скрыть улыбку на лице, после чего перевёл глаза на прокурора. Окинув женщину взглядом, заключённый не удержался и подмигнул ей, скрещивая на груди руки. Толстая папка с грохотом легла на прокурорский стол, отозвавшись, наверно, даже где-то в параллельной вселенной. Чужая надменность покоробила, и даже Джихён смогла разделить эти чувства.       Прошло ещё немного времени, и один из служителей правопорядка, стоящий на входе, скомандовал всем встать, почувствовав приближение судьи. Шёлковая чёрная ткань ласково коснулась рукава Джихён. Мимо размеренным шагом прошёл тот самый мужчина, которого она не так давно встретила в холле. Заняв своё место, судья пробежался по всем глазами, задержавшись на девушке дольше, чем следовало — и она не смогла этого не заметить. Раздался деревянный стук молотка, оповещающий о начале судебного процесса.       Слушание было короче предыдущего и не затянулось на весь день, как предполагала девушка. Хотя даже при этом прерывалось дважды, как в театре делясь на антракты, где зрители могли обсудить прошедшие действия и актёров. Голова шла кругом. Нервно сжав ткань брюк, Джихён силилась не рассмеяться от фарса, происходившего вокруг. Всё казалось пластиковым и ненатуральным. Достав из кармана сотовый телефон, девушка быстро вбила в поисковике имя судьи, с которым она провела предыдущее слушание. Глаза расширились. Новостная лента пестрила заголовками о внезапной смерти от сердечного приступа. Телефон выскользнул из рук, глухо стукнувшись об пол. Стекло разбилось вдребезги.       Она больше не в состоянии была слушать, о чём именно говорят обвинитель и сторона защиты: лживые слова перестали иметь значение. Взгляд, что однажды упал на Кая, весь процесс больше от него не отрывался. Ещё никогда в жизни ей не хотелось испепелить его так, как сегодня. Ненависть накрыла подобно свинцовой волне. Единственное, что она смогла заметить, так это то, что прокурор перестала быть бойкой и дерзкой, а адвокат был слишком убедителен, чтобы не начать ему симпатизировать. Ей казалось, что всё вокруг — это какой-то бутафория, что её разыграли. Не было никакого ареста, не было никакой холодной камеры и даже не было никакого предварительного слушания.       С силой толкнув дверь на улицу, девушка вылетела из здания, чуть было не падая на ступеньки. Мороз обжёг щёки. К глазам подступили слёзы. Показалось, что снова её кто-то обвёл вокруг пальца. Прижавшись лбом к мраморной колонне, Джихён долго пыталась прийти в себя, пока не услышала голос со спины:       – Не стой на улице без верхней одежды, попу отморозишь, а тебе ведь ещё детей рожать, – тихо рассмеялся преступник.       Девушка гневно перевела глаза на главу мафии, который стоя в чёрном зимнем пальто с мехом вокруг шеи потирал запястья рук, где недавно были металлические кольца наручников.       – Да пошёл ты! – зашипела Джихён как кошка, которой нарочно наступили на хвост.       – Ага, как только Ёль машину подгонит, а то меня от таких мест ужас как воротит, аж блевать хочется, – поравнявшись с девушкой, Кай пригладил волосы на затылке. – Слышала, как круто умеет чесать адвокат Пак? Даже глазом не моргнул, несмотря на то, что все его слова — ложь чистой воды. Он может любое дело вывернуть наизнанку, обернув его в свою пользу. Знаешь о его девизе? – Джихён зарылась пальцами в волосы, с силой сжимая корни и оседая на голый бетон под ногами. – Или сейчас, или никогда. Второго шанса может и не быть.       – Шанса? – перед глазами возникла мокрая пелена. Слёзы хотели сорваться вниз.       – Ты не научишься метко стрелять, если каждый раз при промахе будешь думать, что у тебя в обойме есть ещё пару пуль. Научись поражать цель с первого раза. Всегда думай о том, что у тебя одна пуля. Не надейся, что у тебя будет шанс что-то исправить.       – Чёрт возьми, – взвыла девушка. – Судья был твоим человеком. Ты точно знал, что выйдешь из тюрьмы! А я ведь дура верила, что помогаю тебе. Я собирала оправдательную базу, выслушивала, сопереживала, боялась, что тебе вынесут смертный приговор из-за меня. Но ты знал! Ты знал и насмехался в душе надо мной. Ненавижу, – глаза расширились как от света горящей свечи, – ненавижу тебя. Избиения, опилки, простынки, святые Будды, я поверила, что тебе действительно там плохо и одиноко! Но сейчас я даже не удивлюсь, если узнаю, что у тебя там была своя VIP-комната, а по вечерам ты играл с начальником в карты и распивал виски.       – Как-то на корабль сел продавец обезьян...       – Заткнись, – зашипела Джихён, прижимая лицо к коленям и пряча от главы мафии свои слёзы.       – ...накануне он научил их подражать морякам, когда те распускали паруса.       – Не хочу даже слушать, – заткнула она уши.       – ...Ночью поднялась буря.       – Ненавижу тебя.       – ...Моряки бросились убирать снасти.       – Слышишь?       – А что обезьяны?       – Ненавижу.       – ...Обезьяны знали только лишь как их распускать.       – За что ты со мной так?       – ...Корабль погиб в открытом море.       – Я всегда была честной, а что делал ты? – присев, Кай обхватил девичье лицо руками и потянул его на себя. Большие пальцы смахнули слёзы.       – Джихён, к сожалению, мастер был глуп и предвидел лишь ясную погоду.       – Ненавижу.       – Повторю ещё раз: перестань быть честной с такими пройдохами как я. Ведь, к счастью для себя, я умею предвидеть любую погоду. А вот из тебя пока херовый синоптик. Не нужно плакать, я ублюдок — каких ещё стоит поискать. Но так уж и быть, за твою помощь и искренность, я подумаю насчёт твоей просьбы касательно Джеки.