6.
Такое случалось редко, но, если у Дейзи спрашивали, почему из всех доступных способов умереть её ум выбрал самый тернистый и беспощадный, она не умела это игнорировать. — После вылазок из всех тяжело раненых до госпиталя доживают единицы. Я хочу превратить их в десятки. Разведка была самым малочисленным и самым безумным военным формированием, которое вполне справедливо называли «бельмом на глазу». Для тех, кто носил на себе Крылья свободы, границы существовали в качестве условностей. Они не знали того страха, державшего в узде всё человечество, и отказывались от общепринятых правил выживания, устанавливая свои собственные. Их наркотиком был мир «за стенами». Единственной мечтой — свобода. Что-то по ту сторону стен вызывало сумасшедшее привыкание, которое опиумным торчкам и не снилось. Кучка мечтателей, зашедших слишком далеко — вот, кем считались служащие Разведотряда. Дейзи многое знала из уст матери-разведчицы (ныне покойной бесславно и безызвестно) и была уверена, что, если ей где и позволят дать жизнь тем медицинским идеям, которые так безжалостно обрубал отец, так это в рядах военных-суицидников. Иногда сухие ответы Дейзи комментировал Марко, стараясь добавить им убедительности: — Далеко не все разведчики участвуют в вылазках. И я слышал, что они там врачей берегут, как зеницу ока. Ну... Или, по крайней мере, пытался. На такие убедительные речи не знаешь — обижаться или благодарить. — Я ценю твою непоколебимую веру в Разведотряд, — отстранённо сказала Дейзи, не смутившись. Всё её внимание принадлежало другому однокурснику. И «быть уязвлённой» в плотное расписание медика тренировочной группы номер четыре не влезало. — Ничего смертельного — просто вывих, но будет больно, Милиус. Реальность обучения была такова, что даже обычное неэкзаменационное испытание могло привести к производственным травмам. Даже у опытных без-двух-недель-выпускников. Малейшая неосторожность в обращении с манёвренным устройством привела к тому, что не вовремя выпущенный крюк плохо закрепился, не выдержал нагрузки и с треском вылетел из ствола дерева, нарушив баланс владельца. Милиуса спасло лишь то, что он изначально передвигался немного ниже остальных: некритичная высота полёта и хорошо отработанная группировка сильно помогли ему в момент удара об землю — пострадало только плечо. За исключением пары-тройки несерьёзных ушибов и ссадин. Дейзи внимательно осмотрела вялую руку, которую держала за кисть. Лишний угол в плече жуткой выпуклостью торчал под бледной, покрытой испариной кожей. — Болью меня после того падения со скалы на первом курсе уже не напугаешь, — Милиус криво улыбнулся. — Когда тебе сам Шадис верёвку в семи метрах над землёй обрезает, уже и смерти-то не особо боишься. Понимающий смех над его словами так и не зазвучал. Вместо этого до слуха Дейзи донёсся отдалённый голос условно назначенного руководителя группы: — Белл, не рассусоливай! Всем быть готовыми к отходу! Медик вскинула голову, ища источник команды: Жан стоял на расстоянии десяти-пятнадцати метров от них, почти у самого спуска со скалы, и высматривал развешенные на территории леса внизу сигнальные маячки, оставленные инструкторами. Напряжённый и нетерпеливо сжимающий пальцы в кулак, он выглядел крайне раздосадованным из-за инцидента в своей группе. Дейзи и Марко обменялись многозначительными взглядами: оба они знали, что, когда дело принимало соревновательный характер, Кирштайн не умел быть щадящим и терпеливым. — Он просто нервный, — шёпотом поделился Бодт, приблизившись к подруге и встав у неё за спиной, чтобы слышала только она. — Эрену баллов в рукопашном бое дали больше. — Зато по стратегии и тактике снизили. — А ты попробуй это объясни. Они же оба упёртые как бараны… не в обиду, Барашек. Дейзи вздохнула. Вместо ответа она покрепче схватила запястье Милиуса и нижнюю треть плеча, прижала её к телу и стала осторожно выворачивать локтём к животу. А дальше всё произошло в считанные секунды, никто толком моргнуть не успел: слух резанул резкий, громкий и мерзкий щелчок. Сам травмированный, казалось, и не понял произошедшего. По крайней мере не осознавал до тех пор, пока его не настиг остаточный импульс боли, метнувшийся через пострадавшее плечо к грудной клетке и затем к здоровой руке. Кадет сдавленно захрипел и застонал сквозь плотно стиснутые зубы, но похвально быстро превозмог себя. — Как вернёмся в казармы, всё равно покажешься в медблоке, — настоятельно порекомендовала Дейзи, обильно смазав место вывиха ментоловой мазью и туго стянув плечо. — Они должны отметить у себя в документах этот вывих, чтобы инструкторы на пару дней освободили тебя от физических упражнений или, на худой конец, давали минимальную нагрузку. Она убрала все медикаменты в поясную сумку с красным крестом, и отметила про себя, что парню несказанно повезло: нужно быть чертовски удачливым, чтобы не заработать перелом после такого падения, и не искалечить себя до полусмерти в принципе. — Позор на мою седую голову, — Милиус усмехнулся, ощупывая больное плечо и пытаясь им подвигать. Дейзи шлёпнула однокурсника по тыльной стороне ладони, погрозив указательным пальцем, как дитю несмышлёному. — Три года убийственной подготовки и вот он я — единственный, кто будет встречать выпуск с вывихнутой рукой. Девушка помогла ему встать, чтобы закрепить повязку. — Никто не застрахован от падений и травм, — аккуратно напомнила она и тут же осеклась. Впрочем, был один персонаж, бесцеремонно рушивший всю аксиому напрочь. Бесспорный номер один во всех дисциплинах и отношениях. У Микасы Аккерман было много достоинств и почти не было недостатков. Умная, сильная, ловкая, по-необычному красивая… Абсолютная ошибка в уравнении — чего, собственно, и стоило ожидать от той, кому всё удавалось легко и с первого раза. Так что со страховкой Дейзи немного поторопилась. — Да и не в Разведотряд ты идёшь, чтобы так печься о своей квалификации, — участливо подсказала взволнованная Ханна, надеясь тем самым утешить товарища, который, очевидно, был расстроен собственным провалом гораздо больше, нежели показывал. Милиуса все знали как добродушного парня, который чаще всего не хотел беспокоить других своими проблемами или переживаниями, и то, что он настолько критично относился к собственным промахам, немало удивляло. — Болит? — не слушая разглагольствований других курсантов, пустившихся в праздные обсуждения службы в Разведкорпусе, спросила Дейзи, помогая Милиусу одеться и застегнуть ремни (даже с вывихом ему придётся продолжить проходить испытание). — Уже не так сильно. Спасибо, Дейзи. Девушка ответила на благодарность мягкой полуулыбкой и лёгким наклоном головы. Вывихи, ушибы и переломы сопровождали буквально каждую тренировку и экзамен. Такое происходило сплошь и рядом, поэтому прежде всего на лекциях и практических занятиях по оказанию первой помощи учили вправлять вывихи, накладывать шины и перевязки. Элементарные действия, которые вбивались в голову каждому курсанту — но Дейзи была значительно лучше других даже в этих простейших манипуляциях. Кто-то однажды сказал: если бы команды составлялись не инструкторами, а набирались по желанию, то после тех, кто занимал лидирующие позиции в рейтинге среди всех кадетов, самым желаемым участником группы всегда выбирали бы Дейзи. На фоне её способностей в лечении, низкие показатели в других дисциплинах мало кого волновали. Даже сам комкор Кит Шадис, ввергавший молодых курсантов в ужас, считал это правильным: борьба-борьбой, а хороший доктор нужен всегда. — Знаешь, я бы хотел, чтобы в моём отряде был такой врач, — в числе поклонников её медицинских навыков первую позицию неизменно занимал Марко. — Ты же с того света вытащить можешь, если захочешь. К похвале Дейзи всегда относилась равнодушно. Не потому что принимала за должное чужое восхищение, а потому что боялась избалованности и расхлябанности, которую неизбежно влекли комплименты. Окутанная профессиональной спецификой и буквально выросшая на книгах узкого профиля, юная Белл с малых лет видела и знала о человеческих телах гораздо больше, чем того требовали армейские стандарты. Может, у неё и был талант, да только любой талант может захиреть, если его не развивать. Потому она работала над своими знаниями дни и ночи напролёт с тех самых пор, как на глаза попался трёхтомник базовых знаний по теории медицины и анатомии, а в руку её продолжением лёг скальпель. — Ты бы к Жану шёл свои проникновенные речи толкать, — Дейзи мотнула головой в сторону края горного плато: — Там твоя незаменимая дружеская поддержка нужнее. Но в указанном направлении глянул не только Марко — за ним последовали и остальные… впрочем, все они тут же отвернулись и засуетились, собираясь. Желание свернуть сопернику шею в честной схватке и доказать своё превосходство ощущалось почти физически и на довольно приличном расстоянии. Мрачный до такой степени, что его и без того хулиганистое лицо издалека казалось совсем уж бандитским, Жан от бессилия пинал вниз с обрыва какие-то мелкие камешки и что-то цедил себе под нос. Подозревали, что проклятья в адрес одного несносного убийцы титанов. В сквернословии в адрес друг друга что Эрен, что Жан — оба были на диво хороши.7.
Это был один из тех радостных вечеров, которые взбудораженные курсанты ожидали весь предшествующий день. Разнесли почту. Сущая, казалось бы, мелочь — получить пару строк от семьи, которую видишь раз в месяц. Так мало, чтобы воспринимать всерьёз. Так много, чтобы чувствовать себя нужным и любимым. В письме от отца Дейзи не нашла ничего нового. Не изменяя себе, в первую очередь Вильгельм красиво и лаконично рассказал о делах в клинике, коротко справился о своём здоровье. А затем посвятил целую страницу литературных речей тому, как сильно тосковал без своего Барашка. Следующий лист бумаги полноправно заняли сетования встревоженного родителя: «Как-ты-кровиночка-моя-будешь-служить-в-этой-проклятой-Разведке?». С давних пор это уже стало неким подобием ритуала, без которого ни одно письмо не обходилось. С момента получения почты, в женских казармах стало шумно и оживлённо: кому-то написали родители, кто-то довольствовался дружескими посланиями, а некоторые счастливо щебетали о содержаниях писем от женихов. Как бы сильно Дейзи ни пыталась абстрагироваться от этого гомона, она не могла сконцентрироваться на чтении. Из-за усталости и шума её мысли никак не могли собраться в кучу. А необходимость в этом была острая: если не написать ответ до завтра, то придётся ждать ещё неделю. Не получив письма от дочери, Вильгельм непременно начал бы тревожиться, и девушке, по мере её возможностей, хотелось этого избежать. — Дейзи, ты куда? Уже почти отбой, — заметив её, выходившую из барака, одна из девчонок отвлеклась от своего письма, посчитав нужным предупредить. — Я ненадолго, — коротко сказала Дейзи, выскользнув за дверь. Несмотря на то, что уже стемнело и взошла луна, улица отнюдь не пребывала в запустении. Деревянные ступени веранды заскрипели на все лады, когда Дейзи присела и позволила себе выдохнуть. После утомительного, беспощадного зноя, вечерняя прохлада была отдушиной. Девушка укуталась в плотный отцовский пиджак, который тайком уволокла из его гардероба, чтобы чуть меньше тосковать по родительскому теплу, и опустила взгляд на аккуратный, но крайне неразборчивый (без должного опыта) почерк Вильгельма. В письме хоть всё и шло немного хаотично и непоследовательно, но шло хорошо. На четвёртом и пятом листах папа в красках делился тёплым рассказом о том, как, после отъезда дочери в корпус, у них в гостях много часов чаёвничала миссис Бодт. Мама Марко очень понравилась её отцу, и это было по-настоящему здорово. Вильгельм даже сообщил о том, что их пригласили погостить на ферму Бодтов в Джинае, и просил выделить увольнительный для этого. Желательно один из ближайших — до того, как Марко отбудет на службу в Военную Полицию. Но, почему-то, завершением письма стали не обычные слова любви, а фраза о множестве деталей и событий, которые им предстояло обсудить семьями. Постскриптум выстрелил в висок не хуже пули.«P.S.: Я надеялся, что ты потерпишь хотя бы до восемнадцати, но коль нашла своё счастье — мешать не буду».
Насторожившейся Дейзи пришлось перечитать всё заново. Вдумчиво и со всеми подробностями. Оказалось, что её руки держали пять страниц послания, в строках которого крылась ужасающая истина. А заодно и зачатки сомнений девушки в здравости ума её родителя. Но с чего она вдруг засомневалась? Да потому что Вильгельм Белл собирал для своей дочери приданое. Для кого, зачем и при чём здесь вообще были Бодты — уточнено не было. — Господи, помилуй, — стонущим шёпотом вымолвила Дейзи, соскользнув с места. Она сломя голову бежала к Марко, в мужские казармы, надеясь успеть разрешить это недоразумение с его помощью и вернуться к себе. Уповая на то, что уж Бодт, который во всей этой истории фигурировал как-то чересчур подозрительно и часто, точно поможет разобраться. Строчки плясали перед глазами, рисуя в воображении что-то невразумительное. Не поддававшееся ни словесному, ни художественному описанию. Разве могла она, углубившись в пчелиный улей мыслей, знать наперёд, что кому-то непременно понадобится выдернуть её из собственного сознания? Да ещё и таким жёстким, отрезвляющим способом. От удара об кого-то явно крепче и устойчивее, чем сама Дейзи, девушку отрикошетило и опрокинуло почти навзничь. Почти. Лучше бы совсем — на спине лежать было бы не так позорно, как шлёпнуться на задницу. Ещё и пятистраничная отцовская поэма о семейных узах разлетелась вокруг, плавно пикируя на землю. — Тебе что, на утреннем построении инструктор глаза в затылок вдавил?! Какого хрена ты тут носишься, как оголтелы… — Жан сдавленно кашлянул и исправился: — … оголтелая. Его голос в голове Дейзи прозвучал как отбойный молоток. В панике её взгляд заметался по земле, ища что-нибудь цепкое, возвращающее на землю, в настоящий момент. Иначе она была бессильна противостоять хаосу, что надламывал что-то хрупкое в сознании. — Отбой уже через пару минут, тебя опять оштрафуют, Белл, если попадёшься. Дейзи сжала губы, норовившие задрожать и выдать всё волнение, и тяжело поднялась с земли на нетвёрдые ноги. Отряхнула брюки вспотевшими ладонями, незаметно вытерев влагу об ткань. Взгляд прилип к носкам чужих сапог. Схватился, как жук за соломинку в пруду. В надежде на благой исход. — М-мне нужен… — Марко. Почему-то он не был удивлён. Только как будто слегка зол. — Надо поговорить. От воцарившегося между ними молчания любому постороннему (случись ему встрять) вполне могло физически поплохеть. Напряжение выдавливало воздух и плотной завесой разделяло два полярных мнения о сложившейся ситуации. Жан подождал — вдруг снизойдёт озарение? — но спустя четверть минуты выкручивающей до ломоты тишины, тяжело вздохнул и безрадостно изрёк: — Слушай, чисто по-человечески: не дёргай его сегодня, ладно? Готовится твой ненаглядный — скоро экзамен. И тебе бы тоже не мешало что-нибудь повторить. Проигнорировав пренебрежительное «ненаглядный», как и, собственно, всю суть произнесённого, Дейзи неловко потеребила пальцами пуговицу на груди пиджака, и попыталась оправдать неотложность этого разговора: — Мне просто папа про кое-что написал… Но я не понимаю, зачем. Хотела попросить Марко помочь. Вот бы он помог тебе мозги на место поставить и перестать цепляться за папашин пиджак — подумал Жан, сжав кулаки. В ситуации его бесило всё: от вида Белл, напоминающего о блеющих овцах, до темы схлестнувшего их разговора. Любимый папа по описаниям Марко и поведению Дейзи, стоял не иначе, как на одной ступени с Богом, которого девица так страстно почитала, и что-то в этих отношениях выбивало из колеи. Наверное, причина крылась в их ненормальных отношениях взаимной озабоченности друг другом: Дейзи Белл, как на неё ни глянь, была уже великовозрастной девицей, но в делах, касавшихся родителя, вела она себя, как несмышлёная сопливая малявка, которая без папки в туалет по ночам боится ходить. — Он заболел? — сам себе не веря, уточнил Жан. В мыслях он сильно сомневался, что будь его предположение хоть на секунду реальным, она бы вообще здесь стояла, а не пыталась уйти в самоволку и вплавь добраться до Троста. — Боже упаси! — Дейзи выдохнула так, словно сами мысли о болезни отца были не лучше какого-нибудь святотатства. И он бы расслабился, продолжай эта полоумная бубнить себе под нос только о них троих: о себе, Марко и Вильгельме… но в какой-то момент слух уловил непрошенные, неправильные слова, от которых в груди разорвался снаряд, забитый до отказа чистым гневом. — Мы иногда обсуждаем с Марко, что написать семьям, так что я подумала… подумала, что ты мог бы с нами. Думаю, твоя мама весточке была бы очень рада… Об этих словах Дейзи пришлось очень сильно пожалеть. Взгляд, которым её наградили (когда она решилась поднять голову, ведь от взгляда сердце не может остановиться… не может же?), стоило запечатлеть в картине, чтобы пугать им маленьких детей. Кирштайн мог ничего не говорить и просто стоять — одного столкновения с ним в тёмном переулке хватило бы, чтобы случайный прохожий умер от остановки сердца. — О, нет, Белл. Ты сделала всё, что угодно, но только не подумала, — Жан так свирепо глянул, что на секунду Дейзи показалось, будто у него верхняя губа вот-вот обнажит волчий клык. — Если бы эта баранья голова прокрутила хоть какие-то адекватные мысли, то очень быстро усвоила бы, что это не твоё сраное дело. Она молча пялилась на него. Но не уязвлённо и не обиженно — нет, — и это бесило ещё больше. В её глазах было сострадание. Непонимание (чего именно, он не знал). — Если ты, Белл, и твой отец сюсюкаетесь друг с другом, это не повод вешать ярлык на всех, у кого есть родители, ясно? Так что будь добра — склей все свои любезные одолжения вместе с семейными ценностями и засунь обратно в свой мешок с сюрпризами. А мне не навязывай. Заебало, правда. Отрезвляющих, резких как пощёчины, слов, хватило с лихвой, чтобы Дейзи опять опустила голову и поджала губы. Она почти наверняка знала, что он это скажет. Знала, что будет вести себя как маленький обиженный мальчик. И даже о том, что вряд ли его гнев был адресован ей одной, девушка тоже догадывалась: Жан от других достаточно наслушался о том, как ему повезло не иметь опыта в потере родителя. Девушка молча проглотила его резкие, грубые слова, но – чёрт возьми! — как же всё это было… ядовито. И больно. И несправедливо, кто бы знал! — Ты прав, — тихо сказала Дейзи, стараясь не показывать лишних эмоций. Хотя, видит бог, ей так сильно хотелось спорить до срыва и в конечном итоге доказать его неправоту. Однако вместо этого девушка собралась с духом и замяла это желание спокойными словами: — Мне стоит вернуться обратно в казармы. Хорошего тебе вечера, Жан. Она медленно попятилась назад, неторопливо развернулась на каблуках, убрав руки за спину, и направилась туда, где ей стоило находиться сейчас за пару минут до отбоя. Разумеется, Жан имел право на злость — любой на его месте чувствовал бы себя отвратительно и уязвлённо, если бы в его личные дела кто-то сунул свой нос. И тем не менее, обидно всё же было. Не за себя, но за родителя. Никто не должен упрекать дочь, которая любит своего отца. И уж тем более никто не имел права судить и осуждать Вильгельма Белла за то, что он старался давать своему единственному ребёнку любви и за себя, и за мать.8.
Тревога Марко за не очень удачно сложившиеся и весьма натянутые отношения между двумя его самыми близкими друзьями всегда имела вполне крепкое обоснование. За минувшие три года Бодт в силу собственного желания и некоторых вынужденных обстоятельств успел достаточно хорошо выучить их характеры и привычки, чтобы точно подмечать перемены настроения и грамотно находить выходы из неудобных ситуаций. Это был его индивидуальный способ показать искреннюю заботу и оказать всю необходимую поддержку – умело играть на изученных особенностях характеров. Разумеется, несмотря на редкие взаимодействия Дейзи и Жана между собой, Кирштайн (за своей специфической так-себе-честностью) умудрялся находить причину для ссоры даже с почти бесконфликтной Белл, которая мастерски выстраивала свою обиду на чистом игнорировании и не была способна дойти до крайностей. И поскольку рефлексировать как положено Дейзи не могла, то и плохое настроение Жана тоже не работало в правильном режиме, что могло быть не так заметно для всех вокруг, однако для Бодта было яснее, чем день божий. Собственно, это знание и стало первой и самой главной причиной для того, чтобы первыми словами, с которыми Марко встретил постную физиономию друга за утренней трапезой, был вопрос: – Снова на горячую голову что-то сказал? Конкретная личность указана не была, но судя по тому, как Кирштайн чертыхнулся и помрачнел ещё больше, они оба прекрасно поняли, чья персона фигурировала во фразе Бодта. И в данный момент её отсутствие в столовой сильно упрощало обоим обсуждение сложившихся обстоятельств, связанных с ней. – Ничего обидного я не говорил, – больше машинально, чем по отчётливому осмыслению, брякнул Жан и тут же скис, продолжая тоскливо ковыряться ложкой в плохо растолчённой отварной картошке. Не прошло и нескольких секунд, а он уже сильно пожалел о том, что произнёс эту фразу, не подумав над ней. Сказал ведь. Красноречивый взгляд со стороны Марко подтверждал его чистое недоверие, несмотря на то, что ни единого слова укора произнесено не было. Жан молчал. Он медленно покрутил головой по сторонам, на секунду чуть дольше задержав взгляд на Микасе, а затем, смутившись, развернулся обратно к Бодту и выдохнул: Дейзи в столовой до сих пор не появилась. Если бы мысли не были так сильно заняты совестью, которая упорно прогрызала в солнечном сплетении дыру, то Жан непременно нашёл бы это странным. Обычно в это время Белл уже сидела рядом с Марко и пряталась за своими дурацкими записями или строчила что-то в потрёпанной, раздёрганной тетрадке. Однако так как свои чувства его волновали чуть больше, чем местонахождение сокурсницы, то и уделять внимание вопросу: «Куда делась остроухая?», юноша не стал. Он ещё с несколько минут плотно размышлял о некоторых вещах, связанных со вчерашней ссорой, и в итоге не придумал ничего лучше, чем капитулировать без сопротивления: угрызения совести не позволили скрытничать и увиливать. Особенно перед пытливыми глазами Марко. Скрепя сердце, он вкратце пересказал события вечера накануне. – Хорошо уже то, что ты понимаешь, что ошибся, – Бодт согласно покивал головой, явно одобряя умеренную самокритику друга. – Хотя я не думаю, что Дейз на тебя обижается, – не от того, что её, якобы, не задело вчерашнее обращение сокурсника, а потому, что она сама по себе была отходчивой, но извиниться всё же стоит. Потому что порой Белл обладала единичными случаями злопамятства. – Кстати, где она? – Жан для виду ещё раз крутанул головой, хотя знал, что не увидит искомой персоны. – Понятия не имею. Бодт на вскидку определил, сколько времени осталось до конца завтрака и уж было заволновался, когда входная дверь несмело отворилась и в столовую, сопровождаемая заинтересованными взглядами да еле волоча ноги по скрипучему полу, вошла заспанная, лохматая и отнюдь не собранная Белл с подносом в руках. Краснющие глаза и живописная синева под ними вкупе с зеленоватой бледнотой кожи во всей красе повествовали о волнительных ночных приключениях юного доктора. – Дейзи, – проходя мимо Кристы и услышав своё имя, девушка слегка заторможено приостановилась и с жуткой медлительностью повернулась, кое-как сфокусировав взгляд на девушке, - с тобой всё хорошо? – Я нормально, – тускло бросила Белл озабоченной Ленц и ушла в глухой игнор всего вокруг, продолжив своё нерасторопное путешествие к столу Марко. В отличие от многих других однокурсников, Бодт был спокоен и даже заметно приободрился, как только подруга заняла свободное место рядом. Он терпеливо дождался, пока Дейзи приступит к завтраку, и только потом заговорил с ней: – При всём моём уважении к твоему желанию углублять свои познания в медицине, эти ночные посиделки до добра не доведут. Дейзи многозначительно помолчала, крепко призадумавшись. Потом согласно покивала, да помычала с набитым ртом. – Мне в голову пришла одна мысль, – не успев как следует всё прожевать, забубнила она, закрыв рот рукой, чтобы ничего не вывалилось, - поэтому я очень долго размышляла над её развитием, – и тут же заела слова новой порцией картошки, будто ничего съестного не видела несколько месяцев подряд. Не вынимая ложки изо рта, Белл достала из внутреннего кармана печально-известную своей многострадальностью тетрадку и раскрыла на последней странице, чтобы продемонстрировать подробные, но очень мелкие записи. Не привыкший читать настолько микроскопический почерк, Марко даже наклонился ближе к столу, чтобы рассмотреть новую навязчивую идею Дейзи, сопровождавшуюся некоторыми крохотными незнакомыми иллюстрациями. То же самое сделал и Жан, ощутивший острый прилив любопытства по отношению к причине, по которой остроухая выглядела плохо и слегка болезненно. Выражаясь простым языком – в гроб краше кладут. – Переливание… чего? Что переливать? – С трудом выцепив из кучи незнакомых каракуль единственное более-менее понятное слово, спросил Кирштайн, чувствуя резь в глазах. – Переливание крови? – предположил Марко. Дейзи утвердительно качнула головой и в несколько огромных глотков осушила кружку с чаем, чтобы сухость в горле не мешала ей говорить. – Сейчас даже в самых лучших госпиталях за Синой возмещают лишь небольшие кровопотери. И то только потому, что кто-то додумался смешать хлорид натрия и дистилированную жидкость и получить физраствор. Не знаю, что на счёт королевских докторов, но в больницах ситуация весьма прискорбная – в кривых руках и физраствор ядом становится, – она пальцем ткнула в ещё один столбик непонятных пометок. – По статистике из десяти раненых восемь умирают от обильной потери крови, которую физраствор банально не способен заменить. В полевых условиях переливание невозможно и подавно, а это значительный минус, особенно когда речь идёт об оторванных или съеденных конечностях… – Разве это уже не пытались сделать? – перебил подругу Бодт, заинтересованно полистав тетрадь. Но наткнулся лишь на ещё более неясные обычному человеку заметки и быстро потерял свой запал любопытства. – Ну, с кровью. – Если считать только те попытки, что описаны в научных трудах, то в сумме было проведено около двадцати семи экспериментов, – Дейзи скосила сонные глаза на кружку Марко, в которой всё ещё оставался уже остывший чай, и медленно протянула к ней ладонь. – Только два из них возымели успех, но никто так и не смог разобраться, по какой причине – всё списали на случайность и невероятную тягу пациентов к жизни. И то – все доноры умерли от малокровия в следующие несколько дней, потому что никто так и не вынес ничего полезного из предыдущих провалов, – Белл презрительно фыркнула, недовольная тем, что люди, называвшие себя учёными докторами, так быстро опустили руки и пожертвовали так много жизней в пустоту. – В общей сложности после и по причине переливания погибло больше пятидесяти человек. Среди пострадавших были как раненые солдаты, так и простые совершенно здоровые гражданские. Разумеется, это подвело к определённым волнениям, и король запретил проводить подобные эксперименты, приказав уничтожить все записи. На последующие двадцать шесть лет. Когда к власти пришёл нынешний король, опыты вновь стали легальными, хотя никто не захотел этим больше заниматься. Закончив свой небольшой курс исторических фактов «Медицина: сквозь года», Дейзи допила чай Марко и стала ждать новых вопросов, чтобы давать информацию порционно и не заходить со своими рассказами дальше, если друг не заинтересовался её безумными теориями. – Но опыты же провалились не просто так, – Марко слегка недоверчиво взглянул на уверенную в себе девушку. Он объективно оценивал её способности и знания, но не мог не признать, что его часто настораживала её готовность экспериментировать на других и на себе в том числе. Почему-то Марко ничуть не сомневался в том, что с неё станется начать первые шаги к улучшению медицины с самой себя. – Почему ты уверена, что у тебя получится? – поддержал сомнения друга Кирштайн, хотя вовсе не планировал вникать во все заумные россказни Белл и тем более спрашивать у неё что-либо. Он указал на определённую отметку в тетради. – Если я правильно понял эти каракули, то кровь.... «не прижилась»? Дейзи среагировала на его слова в считанные секунды, оживившись появлением нового слушателя: резво щёлкнула пальцами и даже улыбнулась. – Вот именно! Именно, что «не прижилась»! – она несильно хлопнула рукой по столу и принялась листать тетрадь, чтобы вернуться на нужную страницу, где были сплошь зарисовки и краткие заметки к ним. – Но что, если эта кровь была подобрана неправильно? Что, если у людей есть определённые разновидности и переливание стоит делать лишь людям с одинаковым типом крови? – С чего ты это взяла? – Потому что это объяснило бы предрасположенности к болезням! Например, почему определённые группы людей чаще страдают желудочными болезнями независимо от возраста и социального положения, а у других превалируют сердечные болезни!.. Иллюстрации и сложно-выстроенные схемы в рассказ ясностей не вносили, скорее даже запутывали сильнее, однако основной концепт уловить всё-таки удалось. По крайней мере так посчитали сами юноши. Многие детали, фигурировавшие в этом и последующем монологе Белл, конечно, остались за бортом их понимания за незнанием медицинского глоссария. Но тем не менее то, насколько увлечена и восторженна была Дейзи, не могло не вызывать уважения. А ещё это немного пугало, потому что с подобными выкрутасами да ночными посиделками мыслительный процесс девушки терял всякую предсказуемость. – Что ты делаешь в армии? – бездумно брякнул Жан, тут же получив поучительный тычок под рёбра от Марко. – ... Должен же кто-то вас лечить, – сказала Дейзи совершенно спокойно. – Потому что харкнуть на лист подорожника и потом приложить к сквозному ранению или оторванной ноге – не лечение. И чтобы вы не сдохли от сепсиса или ещё какой холеры, существуют военные врачи. Марко надломлено крякнул и подавился воздухом со смеху – Жана в одну секунду перекосило так, словно Белл предложила ему выпить стакан касторки – за здоровье. Сама же Дейзи пожала плечами, закрыла лицо тетрадью и притворилась, будто за ней отгородилась от всего мира, одновременно с этим старательно пытаясь вспомнить, по какой причине ей сегодня нужно было побеседовать с Бодтом тет-а-тет. Потому что в памяти этот момент зиял огромным пробелом. 10. – Что-то я забыла, – вслух сказала Дейзи на получасовом перерыве между минувшим марафоном по пересечённой местности и грядущим спаррингом. Она отчаянно подёргала из стороны в сторону вымокший ворот рубашки и трясущимися от усталости руками попыталась откупорить намертво прилипшую к горлышку мягкой фляги с водой крышку. Рядом с её ногой валялся еле живой Спрингер, мямля что-то в бесполезном усилии отпустить какую-нибудь сальную шуточку, но из-за того, что Шадис застал его за бессовестным отлыниванием от сдачи промежуточного норматива и заставил намотать ещё двадцать лишних кругов вокруг корпуса, Конни и дышал-то с трудом, утопая в судорожных вдохах да выдохах, не говоря уже о том, чтобы что-то вымолвить. – Мне бы твою выносливость… Лохматая, – спустя череду сиплых свистов кое-как выдохнул однокурсник, носом зарывшись в сухую траву и предприняв попытку встать на колени. Голова Дейзи едва заметно дёрнулась в раздражении. В последнее время она стала замечать, что чем ближе был день выпуска, тем чаще в разговорах между ней и товарищами мелькали все те обидные прозвища, которые были придуманы курсантами и инструкторами за последние три года. Даже Марко мог обронить между делом не такое обидное, но всё же прозвище, «Барашек». – Поднимайся, Конни, – почти равнодушно бросила себе под ноги девушка. – Скоро спарринг. – Просто обведи меня мелом и дай умереть безболезненно, Остроухая, и так тошно. Наконец-то справившись со злосчастной флягой и вволю наглотавшись всё ещё прохладной ключевой воды, она не поскупилась и щедро обдала однокурсника водопадом за шиворот и на голову, мол: «вот тебе заряд бодрости». Шебутной мальчишка тут же подскочил, будто ужаленный, и начал вопить, стряхивая влагу с вымокшей насквозь рубахи. Белл не особо вслушивалась в поток несуразных восклицаний и просто отошла подальше, усевшись в тени одного из деревьев, опоясывавших пустырь – площадку для спарринга, – и предоставив праведный гнев Конни ему самому. Безумно хотелось есть, гораздо больше этого хотелось спать, но – что ещё важнее – хотелось наконец-то вспомнить, какой именно целью Дейзи задавалась сегодняшним утром и каким боком к этому оказался прицеплен Марко. Мысль о том, что из памяти испарилось нечто важное, никак не давала покоя и постоянно зудила мозг изнутри. Дейзи вытерла грязным рукавом форменной куртки вспотевший лоб и устало уронила голову на колени, желая провести оставшуюся четверть часа в уединении, ибо предстоявший кулачный бой между ней и её, пока что неизвестным, партнёром, сулил ей неоднократное валяние по пыльной земле, новые синяки и ещё большую усталость. Белл так сильно сманивала идея прикорнуть под этим деревом на оставшееся время отдыха, что она почти задремала, когда услышала раскатистый приказ к построению и, едва ли не скрипя молодыми суставами, сквозь слёзы и пепел в глазах потрусила к шеренге уже выстроившихся кадетов, пока ей снова не влепили какую-нибудь разновидность дежурства за непунктуальность. Пары для спарринга начали объявляться незамедлительно – Шадис не разменивался на вступительные речи или напутствия, поэтому вскоре Дейзи без особого восторга услышала и свою фамилию. – Белл! – Громко выкрикнул инструктор и, не став ждать какой-либо рефлексии со стороны названного курсанта, незамедлительно продолжил: – В пару с Арлертом. Посмотрим, что вы, два доходяги, сможете противопоставить друг другу. И не вздумай филонить, Баранья голова. Девушка на мгновение закрыла глаза, возжелав, чтобы все эти глупые прозвища, основанные на внешних параметрах – которые вообще ни коим образом не зависели от желания Дейзи – разом стёрлись из памяти окружающих. – Так точно! – Отчеканила она, проигнорировав несколько смешков, которые раздались по обе стороны от неё и молча проглотив обиду. Инструктор ничего больше не сказал и даже не взглянул в ту сторону, где находилась вечно-витающая-в-облаках-баранина. Белл испустила выдох облегчения и слегка расслабила натянувшиеся от волнения спину и плечи. Она с самого зачисления боялась Шадиса почти на уровне животных инстинктов и изменять своим предчувствиям не собиралась даже под конец обучения. – Ну, постарайтесь не покалечить друг друга, силачи, – проходя мимо прибившихся друг к другу Дейзи и Армина, здоровяк-Браун усмехнулся и по-братски хлопнул Арлерта по плечу массивной ладонью. Да так, что несчастного по инерции дёрнуло вперёд, будто его шибануло кувалдой. Белл сочувственно сощурила глаза и поблагодарила всевышнего за то, что подобная участь миновала её хрупкие женские плечи. – Предлагаю скрыться от посторонних глаз вон там, – девушка направила оба указательных пальца в сторону незанятой площадки у самого забора. – Не хочу, чтобы слишком много людей видели, как я буду кататься по земле. – Не надо мне поддаваться, – Армин нахмурился. Всё-таки его клиническое нежелание быть довеском или балластом порой переходило даже грань разумного. Однако Дейзи слишком хорошо знала возможности своего тела: единственным его плюсом была выносливость, способная соперничать с той, которой обладала Микаса. А если к этому ещё добавить ментальный заслон, воздвигнутый сознанием Белл на основе религиозных мотивов, не позволявший ей чрезмерно вредить окружающим, пусть даже противникам или недругам… Шадис просто мог заранее выставить Белл низший балл по рукопашному бою и не печься больше о рейтингах. Не дожидаясь, пока Арлерт её нагонит, девушка обернулась, чтобы юноша мог чётко разглядеть её кривую улыбку: – Кто сказал, что я буду играть в поддавки? Через пятнадцать минут напряжённой и честной борьбы она проиграла Армину, оказавшись уложенной на лопатки. 11. – … Не расстраивайся так, Дейзи, – тем же вечером, когда уже объявили отбой, попыталась подбодрить расстроенную и порядком уставшую однокурсницу бойкая Мина, как следует прочёсывая щёткой её спутавшиеся, слегка пригладившиеся после душа кудри: сама-то Дейзи едва могла справиться с ними. – Зато на забеге ты даже раньше Микасы пришла. Аккерман флегматично кивнула, демонстрируя тем самым наиглубочайшее выражение поддержки, и Белл не смогла не ответить вежливой улыбкой. Вышло, правда, вяло и совсем неубедительно. Оно и понятно – Дейз внутренне разрывало от ревности и зависти каждый раз, как она ловила Жана за его безмолвной демонстрацией пылкой юношеской влюблённости в первую умницу набора и одну из самых завидных невест на деревне. Поэтому ей было крайне неуютно и в какой-то мере невозможно питать дружескую привязанность к Микасе. – Я не расстроена, – ненамеренно выдержав продолжительную паузу, на протяжении которой Каролина продолжала начёсывать блёклые густые локоны, монотонно заговорила Белл. – Просто… неспокойно как-то. – Мандраж, – слёту поставила ей диагноз Мина и со знанием дела покивала головой. – Понимаю тебя. Мне на самом деле тоже не терпится выпуститься. Дейзи её ответ ничуть не успокоил. Она лишь сильнее почувствовала, как крохотный комок необъяснимой горчащей тревоги осел где-то на дне лёгких, почти неуловимо всколыхнув безмятежную озёрную гладь душевного спокойствия. Боялась ли Белл выпуска? Определённо нет. А предстоящего вступления в Разведотряд и первой вылазки за стену? Возможно. – Я гашу свет, так что заканчивайте прихорашиваться – всё равно утром все одинаковые, – устало объявила Имир, уже потянувшись к висевшей под потолком лампадке. Бродившие по баракам девчонки быстро стали разбегаться по своим постелям, не прекращая оживлённых бесед. – Спасибо, Мина, – Дейзи мягко высвободила щётку из руки сокурсницы и закинула на верхний ярус, поймав на себе весьма неодобрительный, цепкий взгляд Леонхарт, над постелью которой и находилась кровать девушки. – Не за что, – весело прощебетала Каролина. От звучания бодрых смешинок в звонком, птичьем голоске Мины у Белл приятно защекотало под рёбрами и она напрочь позабыла о холоде со стороны Энни. – Я люблю твои волосы – они такие... мягкие-мягкие! И пушистые ещё. Всё время хочется трогать их или на пальцы накручивать. Дейзи не ответила: с молчаливой благодарностью кивнула, а затем кое-как вскарабкалась по деревянным перемычкам лестницы, едва не стукнувшись при этом об одну из них, и только лишь успела забраться под тонкое покрывало, когда казармы погрузились в ночной мрак. Белл долго ворочалась с одного бока на другой, мусоля в своей голове мысли о том, что именно могло её встревожить. Ничего толкового в голову не шло и спустя какое-то время тяжёлые веки, налитые усталостью после насыщенного дня, стали сами собой закрываться. Положив руку на грудь – на то место, где по внутренним ощущениям девушки теплился крохотный сгусток мрачного беспокойства – Дейзи глубоко вздохнула и вверила своё сознание в волю тяжёлого сна без сновидений. Однако загадочное волнение так и не прошло – ни следующим утром, ни даже через сутки. Дейзи просто приходилось жить с этим неуютным ощущением тревоги. До самого выпуска.