Никогда не иди назад.

29. Дни шли по кругу. По тёмному, полному ужасов, замкнутому кругу. Дейзи плохо спала, плохо ела и плохо выполняла обязанности врача и верующей, как бы сильно ни старалась сделать хоть что-то с этим мерзким, пустым и безразличным отношением. В общем и целом, жить получалось из рук вон плохо. Но Дейзи жила. Как-то.       – Головные боли прекратились? – она не старалась показывать иллюзию того, что у неё всё складывалось хорошо, когда это было не так. Не улыбалась и не пыталась хоть как-то оправдать перед встревоженным пациентом (а Эрен несомненно был обеспокоен) свой откровенно паршивый внешний вид. В кабинете, который капитан Леви (с подачки неугомонного майора Ханджи) отвёл для ежедневных осмотров Эрена, было прохладно и уже – несмотря на то, что они заселились в штаб лишь пару дней назад – пахло, как в госпитале. Стерильной чистотой, лекарствами и сухими травами. Раньше это помещение считалось тюремным лазаретом, пусть и не было использовано по назначению долгие годы. Однако обстановка, запах, атмосфера и даже некоторые лекарственные снадобья, расставшиеся со своими свойствами годков эдак пять назад, до боли напоминали о больнице.       – Они редко случаются, так что… – Эрен пожал плечами и стремительно отвёл взгляд, как только Дейзи заметила, что он пристально изучал её лицо. Вернее, отпечаток явственного недомогания, наложившийся на него. – Не знаю, в общем. Девушка вздохнула и отложила в сторону карандаш, предпочитая ещё немного потянуть время и не сдавать командору отчёт, в котором раз через два то и дело мелькали сплошные «не помню», «не знаю» и «понятия не имею». За минувшие дни эту треклятую фразу «не знаю» из уст Йегера она слышала чаще, чем его отважные вопли об уничтожении титанов за последние три года вместе взятые. Честно говоря, проще оказалось выяснить, что Эрен вообще знал, потому что осведомлён он был лишь в жалких крупицах информации и порой казалось, что посторонним очевидцам известно гораздо больше, чем самому́ эпицентру всей смуты.       – Ладно, это не страшно. Такое бывает при частичной потере памяти, – девушка постучала пальцем по тонкой папке, в которую была обязана записывать результаты всех своих исследований, и встала со стула. Осмотр закончился быстро, потому что пульс, давление, цвет лица и реакция вернулись в стадию «молод и здоров», а больше никаких отклонений от нормы прежде выявлено не было. – Извини, что приходится по кругу задавать одни и те же вопросы... ты ведь уже и так много раз сказал, что почти ничего не помнишь из той ночи, когда нас всех эвакуировали из Шиганшины.       – Многое из того, что я запомнил, могло быть просто сном.       – Но не было им. – Дейзи развернулась, свесив форменную куртку до локтей, но так и не сняв её. Абсолютно отсутствующий и жуткий, взгляд девушки оказался чётко направлен на озадаченного сослуживца. – Не знаю, помнишь ли ты, но я тоже была там, Эрен. Твоя постель была пуста. Папа разбудил меня, спрашивая, где ты, и искал до самого рассвета вместе с дедушкой Армина. А когда ты появился на том же месте, где был, они решили, будто у тебя из-за расстройства началась бессонница и ты убежал, чтобы побыть одному. Поэтому говорить не стали.       – И где, по-твоему, я мог быть? Эрен понемногу начинал раздражаться. Это чувство наливалось силой в его нетерпеливом голосе, подогреваемое абсолютно инертной интонацией и взглядом дохлой рыбы, которыми награждала его собеседница. Терпение начинало понемногу сдавать – сполна хватало отсутствия каких-либо ясностей в сложившихся обстоятельствах, где ему приходилось давать непонятные клятвы и обещания, а потом подолгу размышлять о них и понимать, что он вообще нихера не знает о том, как их сдержать. Одни тайны и загадки накладывались на другие, и эта смесь заблуждений буквально создавала в его голове хаос.       – Если бы я могла сделать хоть какое-то предположение, то непременно поделилась бы им с тобой, – сухо ответила Дейзи, стряхнув с рук китель и небрежно кинув его на табурет у кушетки. Немного помявшись, она всё же продолжила говорить: – Просто... если бы ты на сто процентов подтвердил, что дядя Гриша всё-таки был с тобой в тот момент, мне стало бы легче.       – Это ещё почему? – Хмуро поинтересовался Эрен, моментально помрачнев лицом. Это её дурацкое, уважительное «дядя Гриша», пусть и было произнесено редко, но каждый раз бесило аж до зубовного скрежета. Он ожидал от набожной девушки снисходительных и трогательных слов о семейных ценностях, на которые бы мог с чувством огрызнуться, но вместо этого Белл огорошила его немилосердным и слегка циничным докторским расчётом:       – Потому что твоё твёрдое и осмысленное подтверждение его участия объяснило бы и амнезию, и головные боли, и, скорее всего, трансформацию в титана. Я не могу судить дядю Гришу с такими твоими ответами: «точно не помню», «не знаю», «может быть». Это всё вероятности и их мало для каких-либо умозаключений. А нам хватает уже того, что вся Разведка целиком и полностью держится на том, что ты «вероятно» сможешь стать последней надеждой человечества.       – Я никого не просил... – Эрен не успел толком придумать достойный ответ, задумавшись над правотой сказанных слов, когда заметил, что девушка уже сменила верхнюю одежду и теперь терпеливо дожидалась его у выхода.       – Идём. Господин Боссард просил не задерживаться и подготовить конюшни к приезду рекрутов и остальных скаутов. Надев вместо форменной куртки белый медицинский халат, Дейзи впервые за минувшую неделю ощутила, что ей легче. Это было смехотворное, совсем незначительное ощущение сдвига в области грудной клетки: словно на самый маленький дюйм разомкнулись тяжёлые, налитые свинцом пластины, до сего момента наглухо запертые между собой. Но для неё, цеплявшейся за любую мелочь, лишь бы не опуститься на самое дно и не оказаться раздавленной этой тяжестью, крошечный сдвиг будто совершил нечто невозможное – он заставил её почувствовать внутри себя что-то, помимо боли, глухо сверлившей пустоту между рёбрами. Она бережно поправила хрустящую, накрахмаленную ткань, и едва-заметно улыбнулась, представляя себе реакцию Марко, когда он увидит...       – Как думаешь, они тоже будут здесь? Не увидит. Дейзи на секунду задержалась, прежде чем распахнуть дверь и явить приставленному к ней дежурному свой омрачённый глубоким недосыпом и исполосованный расстройством лик. Она была бы полной дурой, если бы не знала, кого именно имел в виду Эрен, говоря то самое пространное и многозначительное «они». Они – это те, кто буквально неделю назад были полны решимости идти в Разведку. Те, кого вдохновили и воодушевили храбрые бравады о почестях Легионеров. Ребята из сто четвёртого набора кадетского корпуса – подростки, которые смотрели в будущее, видя в нём возможности, карьеру, славу, жизнь в конце концов. И свободу, обещанную красноречивым однокурсником в вечер празднества в честь выпуска из военного училища. Не увидевшие ничего.       – Ты и сам всё прекрасно знаешь. Внутри у неё всё в единый миг заинело и покрылось колючим льдом. Вот так просто – от банального страха, вывернувшего всё естество наизнанку.       – И буду рад увидеть их здесь, хотя пойму, если не станут идти, – он был прав, но... боже, как же долго он шёл к этим словам. Возможно Дейзи смогла бы оценить его слова по достоинству, если бы следом Эрен не заявил: – Но я не понимаю, зачем тебе быть здесь, на передовой? И это не звучало как простое замечание – скорее как удар под дых.       – Может, подумаешь ещё? Время забрать рапорт ещё есть. Ей здесь не место. Просто нет. Никогда не было – не для комнатного цветка.       – Я знаю, что это будет не так просто, но, думаю, что командор знает способ, как тебя перевести. Подумай об этом. Подумай! Я прошу тебя, ты только подумай как следует, Белл. Пока ещё есть шанс повернуть назад. Потому что время, когда ты можешь выбрать для себя другой путь, на исходе. Он вышел из лазарета, ни разу не оглянувшись и не притормозив. Дверь за его спиной тихо прикрылась – только и было слышно, как Эрен послал разозлённому утомительным ожиданием Боссарду короткий рапорт:       – Она позже подойдёт. Дейзи закрыла лицо руками и села на колени. Он ничего не знал. Но бил словами – словно ногами в грудь – беспощадно, слепо и до потери пульса. Так, что весь воздух в лёгких сотрясался и затем не мог двигаться, оседая на сплетениях вен, ветвящихся артериях и костях. Заставляя задыхаться.       – Ты ничего не знаешь обо мне. Но почему же тогда корчишь из себя наставника и мессию, который готов направить на путь истинный всех тех, кто сбился с него? 30. В какой-то момент Дейзи, почему-то, подумала о том, что вот-вот случится что-то непоправимое. Разорвётся какой-нибудь снаряд или же гигантский валун упадёт с неба, а следом со всех сторон их окружат титаны. А может, она просто проснётся. Однако время продолжало размеренно шагать по секундам и становиться минутами, а пробуждение всё никак не наступало. И мир тоже не заканчивался.       – … Марко умер. Он лишь солнцем взрывался под рёбрами, рассылая по всему телу пекущую, рвущую на части боль, какой Дейзи не ощущала с тех самых пор, как увидела списки погибших на фронте. Неверие в нервно смеющемся голосе Эрена («Ты шутишь?»). Саша, усиленно прятавшая глаза за густой чёлкой. Неловко пинавший землю носком сапога Конни. Потухшая улыбка Армина. И жёсткий, совершенно оледеневший голос Жана, который сообщил новость резко и без колебаний. Будто желая отрезать что-то и отбросить от самого себя как можно дальше.       – Никто не знает, как он погиб. Дейзи не знала, что делать – её ноги примёрзли к земле, несмотря на отчаянный порыв сбежать как можно дальше и как можно быстрее. Она полагала, что уже получила достаточно слов-ударов и исчерпала свой лимит, потому что на сердце живого места не осталось. Задрожавшая от нахлынувших эмоций, правая рука крепко сжала плечо левой. Ткань медицинского халата заскрипела под натиском пальцев, до боли терзавших кожу, грозя её содрать, потому что внутри всё болело так сильно, что показалось чертовски разумным перебить эту агонию хоть чем-нибудь другим. Ещё утром ей думалось, что где-то в запасе оставалось время всё рассказать. Что была ещё какая-то песчинка – шанс прийти в себя немного и самостоятельно открыть всю правду. А сейчас выяснилось, что это был самообман. «Марко умер». Вот, как оно оказывается на самом деле: два слова, которые Дейзи не могла связать между собой, страшно боясь этой правды – Жану дались. Не без труда, не без боли – Белл больше знала, чем верила. Но они всё равно дались. В то время, как ей стали противны, больны и запретны настолько, что жгли язык до крови и вспухших волдырей. Дейзи отвернулась, прячась в тени. Она совсем не поняла, что произошло за те несколько мгновений гробового молчания, которое воцарилось между сокурсниками, собравшимися вдали от неё, но когда нашла в себе силы взглянуть в их сторону, то едва не лишилась чувств. Жан смотрел на неё три с лишним секунды – не больше.

«Ты не сказала».

Дейзи смотрела в ответ, впитывая в себя чужой взгляд и поражаясь – чу-жой. Незнакомый. Будто впервые встреченный. Я тебя не узнаю.

«Я не могу... Пожалуйста, не заставляй меня – я не могу сказать это вслух».

Даже когда он отвернулся от неё, чтобы из чьих-то рук принять плащ Разведчика, Белл уже не могла заставить себя так просто отвести глаза в сторону. На секунду ей подумалось, что она ранена. Всего лишь ранена? Нет. Умирает. Просто не телом. 31. Они собрались в одном из складских помещений с боеприпасами и оружием – в тот самый короткий промежуток между ужином и отбоем, когда можно было позволить себе заняться чем-то, помимо военной подготовки или уборки, на которой настаивал капитан Леви. В окружении запылённых ящиков, пустых газовых баллонов и скудных огоньков зажжённых свечей, помогавших создать слабый полумрак, чтобы видеть лица друг друга. Дейзи не хотела сюда идти – ей пришлось лишь потому, что таково было условие, при котором Эрену позволили эту маленькую личную встречу. Она устроилась на одном из ящиков. Снова вдали от всех, в полном одиночестве. Они заметили… заметили, конечно, просто ничего не сказали. Только изредка поглядывали в её сторону. Отчего-то это навевало воспоминания о кадетском корпусе: Дейзи казалась такой же отрешённой и оторванной от коллектива, никому не позволяя нарушить своё личное пространство – будто дотронься до неё, заговори лишний раз, и она тут же растворится, словно утренний туман к полудню. Но кто бы знал, как сильно изнутри грызло желание орать. Не кричать и не выть даже – орать. До разрыва связок. От злости и бессилия. Дейзи, почему-то, не могла. Её губы двигались лишь для того, чтобы коротко заговорить, но ни в коем разе не закричать и не заплакать даже. Ребята толком не общались. В основном только слушали, как говорили Эрен и Жан, вызывая массовое изумление тем, что ни один не пытался прикончить другого. Белл не вдавалась в подробности этого диалога, потому что она и так знала, в чём заключалась тирада Кирштайна и что он хотел донести до Йегера. Она бы вообще никак не обозначила своё присутствие, если бы в один момент на неё не обрушились, словно ушат ледяной воды, слова Жана:       – … Вот оно и выходит – это то, на что полагаемся мы и весь род человеческий. Мы все можем подохнуть, а Эрен и знать не будет даже, пока не найдёт наши тела или ему не сообщат. Как Марко. Её кулаки сжались, а на глаза навернулись слёзы. Сколько ещё раз? Сколько раз ты можешь это повторить?       – И чего ты пытаешься добиться, унижая его сейчас? – тихо, но с отчётливо-различимой угрозой спросила Микаса, продолжая эту бессмысленную по природе своей дискуссию.       – Знаешь, не все такие же как ты, Микаса, – Дейзи показалось, что даже сейчас, пытаясь вразумить её, Жан говорил с заботой. – Не все готовы бездумно сложить головы за Эрена. Если мы должны будем пожертвовать собой, то должны, по крайней мере, знать причину, чтобы не сплоховать в нужный момент. Дейзи знала, что он был прав. Но, Господь всевидящий, как же это оказалось нестерпимо больно – выслушивать такую отвратительную правду! Белл оттолкнулась ладонями от ящика, и подошвы сапог шлёпнулись об каменный пол, подняв облако пыли. Взгляды бывших сокурсников – нынешних сослуживцев – обратились к ней, молчаливой тенью вставшей позади толпы. Разговоры смолкли.       – … Как закончите, не забудьте запереть склад, – с трудом впустив внутрь себя кислород, сдержанно сказала Дейзи. – Я пойду, пока вы здесь не слетели с катушек и не перебили друг друга. – Лёгкие тяжело раскрылись на дрожащем вдохе и на выдохе снова сжались и ссохлись. – … И прошу, ради бога, хватит уже говорить о смерти и о том, что Марко… о том, что с ним произошло. Хватит без конца давить на то, что ещё и не начало заживать.       – Скажи мне честно – ты вообще хоть к чьему-нибудь мнению прислушиваешься? Что ты здесь делаешь с этим абсурдным нежеланием видеть вокруг себя смерть и даже слышать о ней? Я говорил подумать о том, где твоё место... Сердце глохнет с конвульсивным ударом между последними двумя словами.       – ... Но не похоже, что там в принципе есть, чем думать. Иначе ты бы сидела под крылом у доктора Белла и варила свои мерзкие зелья для госпиталя, а не совала нос туда, где вокруг сплошь и рядом твоя ненавистная смерть! Дейзи медленно обернулась с диким непониманием в широко распахнутых глазах. Эрен. Кто же ещё это мог быть? Кто ещё посмел бы произносить такие смелые слова с вызовом в глазах и абсолютной уверенностью в своей правоте? А рядом стоял Жан, и он… Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Он молча соглашался! Первый раз в этой грёбаной жизни они нашли нечто объединяющее. Пришли к единому мнению. И в чём же? В том, что Дейзи Белл предназначалась для другого дела!       – Это – Легион Разведки. Не полевой госпиталь. Здесь не выживают те, кто не могут мечи держать дольше четверти часа. Ты же скатываешься в отдышку за десять минут. Каковы твои шансы за стенами? Три сотых к трёмстам? По-прежнему не совсем понимая, какого ответа от неё ожидали, девушка вернулась обратно, а затем, искренне удивившись, вкрадчиво поинтересовалась:       – Извини, никак не могу понять – я, кажется, что-то пропустила? Но удивление было вовсе не из-за путаницы в мыслях и не из-за слов, которыми её больно обжёг Эрен. Дейзи поняла, что была удивлена тем, как одна фраза смогла огромной волной раздражения вымыть из неё все положительные эмоции, оставляя лишь гнев – мусор, который бросали на дно озера так часто, долго и упорно, и теперь, когда пришёл сильный ветер, часть мусора возвращалась обратно на берег.       – В точку, Белл! – он всплеснул руками, слегка разведя их в стороны для большего эффекта. – В том-то и дело – ты всё пропускаешь! Мимо ушей. И как? Нравится тебе жить никого не слушая?..       – Никого или тебя?       – Ребята? Дейзи, Эрен, давайте не начинать... – Армин не договорил: он и сам не понимал, что именно хотели начать эти двое. Не понял, потому что раньше никогда не видел, чтобы Эрен проявлял агрессию к Дейзи. К кому угодно – только не к ней.       – ... Я уверена, что ты немного не так понял, – перебила его девушка, поначалу казавшись всем мягкой, понимающей и принимающей всю йегеровскую злость. – Дело вовсе не в том, что я не слушаю, – она подошла ближе, и этот единственный шаг вперёд словно выстроил ледяную стену, которая заморозила голосовые связки, сделав тембр низким и устрашающим: – Дело в том, что я не спрашиваю. И в этих словах оказалось абсолютно всё: толк, разница, точка в разговоре.       – Как же твой отец? – хмыкнул юноша, наверняка рассчитывая на то, что упоминание родителей заденет Дейзи и вынудит пойти на попятную. – Его мнение тоже тебя не волнует? Но вместо того, чтобы вспыхнуть и закричать (или стать хоть на мгновение более эмоциональной), девушка с презрением и насмешкой уточнила:       – А ты уверен, что вопрос по адресу? Не я строю из себя бунтарку, которая поднимает революцию против воли родителей – у нас ты по этой части. ... И, кажется, тем самым подожгла фитиль к бочке с порохом.       – Да что ты вообще знаешь, комнатная герань?       – Стойте-ка! Не будем делать поспешных выводов, ладно? – Они оба удивительно-синхронно обернулись. Армин. Верный оруженосец Армин. Среди бившихся в её измождённом теле эмоций Белл умудрилась найти эхо благодарного отклика за то, что он смог сказать хоть что-то, чтобы их успокоить. – Мы все на взводе – устали и запутались. У всех есть свои причины и…       – ... Всё в порядке, Армин. И это странно. Эти слова – странные. Учитывая, что ничего уже не может быть в порядке. Правая рука потянулась к набедренной сумке. Вытянула из кожаного кошелька с петлями сверкающее лезвие с гладкой металлической ручкой.       – На, вот, возьми скальпель. Ну, давай, бери. Бери, чего вдруг застеснялся? – Дейзи нетерпеливо вложила Эрену в ладонь инструмент. Скальпель оказался холодным и даже слишком лёгким, в сравнении с их мечами, что вызвало в юноше ещё большее недоумение. – ... А теперь попытайся надрезать стебель ромашки и не повредить его с обратной стороны. Можешь ещё попробовать зашить потом, если сможешь.       – Дейзи... – Микаса предостережительно сделала шаг к Белл.       – Нет. – Твёрдо возразила ей девушка, впервые чуть повысив голос. – Не вздумай затыкать меня и защищать его сейчас! Пускай этот пустозвон учится нести ответственность за то, что мелет! – Она поджала губы и часто заморгала, чтобы прогнать злые, обиженные слёзы, а потом, собравшись с духом, заговорила вновь, обратившись уже к Эрену: – Ты когда-нибудь видел человека с разрезанным брюхом? Не манекен; не разорванного гигантом; не издалека – на расстоянии нескольких дюймов, живого, полностью зависящего от тебя? А знаешь, какую ответственность возлагает на себя оперирующий врач? Знаешь, что порой в процессе операции появляются критические моменты, исход которых зависит только от того, кто держит в руке скальпель?.. А о том, какой это труд – зашивать органы и сосуды?.. – Отняв у Эрена скальпель, Дейзи убрала его в чехол и с презрительной укоризной продолжила говорить: – Не представляя, что значит быть врачом, ты пытаешься отправить меня в госпиталь и, невероятно довольный собой, считаешь, что так будет проще. Но кому? Мне?.. Или тебе, потому что это твоя грёбаная совесть не может вынести того факта, что я оказалась в Разведке, хотя я в любом случае пришла бы сюда? – Хотелось кричать от бессилия, но вместо крика вышел невероятно усталый и тусклый отголосок: – Я не мужчина, и не одарена физически, как Микаса... и я действительно хреновый солдат – я всё это знаю и без умных наставлений. Но это моё. Быть врачом – это моё, слышал? И ты не имеешь права... Просто не имеешь права говорить, что я здесь не нужна. Не тебе это решать. – Руки тряслись, как у зависимого от опиатов наркомана в период ломки, но Дейзи должна была закончить, чтобы её хоть немного отпустило это проклятое удушение. – На самом деле я ничего из этого не должна была говорить, потому что уж перед кем, а перед вами отчитываться – последнее дело... – Она подошла к Эрену так близко, что их носы почти соприкоснулись друг с другом, и тихо припечатала: – Я не собираюсь прислушиваться к мнению того, кто за свои тупые идеалы сдох на поле боя, едва только сражение началось. Заруби себе на носу, Эрен Йегер, ни ты, ни кто бы то ни был в этом отряде, не смеете говорить, указывать или даже намекать на то, где находится моё место. Отстранившись, Белл развернулась спиной, красноречиво обозначая своё нежелание продолжать разговор. Чувства обещали гореть долго, а после этого ещё дольше тлеть. Она стремительно покинула склад, не слушая неловких окриков Армина – единственного, кто хоть как-то пытался исправить всю эту до ужасти нелепую ситуацию. Или, на худой конец, сделать её менее дерьмовой, чем было на самом деле.       – ... Белл! Дейзи не слушала. Хотя бы пыталась не слушать. Прямо как в тот раз, в штабе Троста, закрывала себе уши и изо всех сил старалась не заплакать.       – Стой, нам нужно поговорить! Гулкие шаги эхом разносились по пустому коридору, словно отсчитывая, сколько ещё оставалось мгновений, чтобы её с трудом взращенное религией терпение наконец окончательно развалилось.       – Чёрт возьми, Дейзи, выслушай меня! Если бы она начала бежать, он бы не догнал её. Жан крепко ухватился за эту единственную промелькнувшую возможность поговорить с ней, будто видел последний раз в жизни: резко рванул вперёд, схватил за руку и толкнул в лазарет. Они оказались совершенно одни. Не было поблизости никакого малодушного и лицемерного Эрена Йегера, Армина «давайте-все-успокоимся» Арлерта и прочих безучастных свидетелей, которым то ли хлеба и зрелищ, то ли простого человеческого «давайте без истерик». Молчали долго: Белл в ожидании, Кирштайн – по незнанию. В том смысле, что он оказался бессилен против собственных мыслей, которые от волнения сбились в кучу и оставляли впечатление, что как бы он ни начал этот тяжёлый для них обоих разговор, всё будет выглядеть глупо и неуместно. В кабинете было темно. Промозглая и холодная ночь сомкнулась на небе от одной линии горизонта до другой, и не было видно ни единой звезды. К лучшему, наверное, – средь бела дня на откровения не оставалось ни времени, ни настроения.       – Если этот разговор может подождать, то пусть лучше подождёт, – Дейзи нащупала на столе полупустой коробок спичек. Зажечь свечу в лампадке получилось раза с третьего – руки не слушались, и головка то и дело соскальзывала.       – Ты знаешь, что пытаясь загнать себя к нему в могилу, ничего не изменишь. Она молчала, отвернув от него голову. Снова. Всегда. Дура. Ду-ра.       – ... Я не он, Дейз. И вдруг он сказал что-то, заставившее её дёрнуться, как от удара.       – Чт... О чём ты гово… Наконец-то. Приди в себя, Белл – пора очнуться.       – … Ты привыкла к тому, что Марко умел тебя понимать, потому что он легко шёл на контакт. Он знал, что творится в твоей голове и мог с тобой говорить – разбаловал тебя вниманием. Но я так не смогу. Я не такой хороший друг. Да и друг ли?       – Поразительно, сколько в твои словах уверенности, учитывая, что ты ничего не знаешь о том, что говоришь. – Почти зло, удушливо зашипела Дейзи. Чувств не хватило, чтобы вылиться в полноценную ненависть.       – Нет, знаю. – Отрывисто опровергнул Жан, не дав ей больше и слова сказать. – Потому что он был и моим другом. И я потерял его точно так же как ты, Дейз. Слышишь? Точно. Так же. А ты... Ты вянешь и закапываешь саму себя, как будто весь мир умер. Доводишь себя и заставляешь всех вокруг смотреть на это грёбаное медленное самоубийство... – он сбился, захлебнувшись словами, которых вдруг резко стало не хватать, чтобы выразить всё. Мысли перепутались и получалось нести только несуразную околесицу, но по упрямо-сухим глазам Белл была видна ясность: она и так понимала каждое слово. – Знаешь, Дейз, я помню каждый наш разговор о тебе. Марко рассказывал, насколько удивительным человеком ты становишься, если узнать тебя получше. И я... я, блять, пытаюсь – правда пытаюсь! Но как вообще можно хоть что-то о тебе узнать? О том, что ты чувствуешь и что думаешь, если ты молчишь? Всегда молчишь, Дейз! Все те слова, которые ты говорила мне за последние три года – я все их могу пересчитать по пальцам! А в тот день...       – Хватит.       – ... в тот день ты должна была накричать на меня. Обозвать как-нибудь. Ударить, в конце концов, потому что я налажал!.. Но ты и слова не сказала. И это было по-настоящему дерьмово. Так дерьмово, Белл! Больно? Плохо? Разве не так и должно быть?       – Я не хотела, чтобы ты чувствовал себя виноватым. Если бы заговорила, то сказала бы лишнего...       – Нет, Белл. Если бы ты заговорила, то я, может быть, в кой-то веки понял бы, что творится у тебя в голове, – безрадостно закончил вместо неё Кирштайн. – Марко не единственный, кто умер тогда... Ты не единственная, кто потерял в тот день.       – И я не прошу тебя скакать вокруг меня на цыпочках и утешать, если ты не заметил. – Дейзи ощетинилась, намереваясь до последнего защищать свои чувства.       – И поэтому ты нахер топчешь поддержку окружающих, которые за каждым своим словом теперь следят, лишь бы не задеть тебя и не найти на следующий день в петле! Отлично, Белл! Превосходный способ показать всем, как сильно тебе не нужно утешение! Твою мать, Кирштайн. Просто оставь меня. Оставь мне мои чувства.       – У меня есть право горевать по Марко. И я имею право справляться с его... с тем, что его больше нет, так, как я хочу.       – Но ты не горюешь – ты гробишь себя! Ты не справляешься с какой стороны ни глянь!       – Тогда что мне делать?! Крик долбанул по ушам так сильно, что он на секунду подумал, что оглохнет – никогда бы не подумал, что Дейзи Белл способна так орать. А когда она подскочила к нему с бешеными, мокрыми и красными от слёз глазами, то подумал: Наконец-то ударит. Ударит и всё встанет на свои места.       – ... Чего ты от меня хочешь? И она бьёт. Нет. Бьётся. Лбом в его плечо.       – Что я должна сделать? И ещё раз.       – Мои слёзы не вернут его. Крики, истерики и разговоры по душам – тоже. И ещё. И ещё. И ещё. Пока хватает сил, собранных по крупицам.       – ... Его нет. – Слыша в ответ только тишину, наконец-то признала она.       – Нет. – Тихо подтвердил Жан. Щелчок. Как будто что-то ломается. Между ними.       – Я пытаюсь поговорить с ним, когда тренируюсь. – Она крепче прижалась головой к чужому плечу. – Спрашиваю его мнение, когда работаю, и рассчитываю на то, что он займёт мне место в столовой, чтобы его не занял Томас... Томас, который тоже умер в Тросте!.. Иногда я делаю вид, что Марко просто уехал куда-то далеко – выбрал Военную Полицию как хотел, и сейчас служит за Синой. И тогда начинается самое паршивое – я жду его. Жду, когда начнутся наши звездопады. Жду праздники: его день рождения, свой, Мабон, Новый год, потому что мы три года подряд праздновали их вместе... Я жду, что он мне напишет! – Дейзи замерла. Потом шевельнулась и подняла голову, показывая своё мокрое, смертельно-бледное лицо с распахнутыми от ужаса глазами, из которых бесшумно катились по-детски-крупные градины слёз: – Его больше нигде нет. Но он везде. И я не могу вытравить из себя это чувство, потому что кажется, что если я перестану чувствовать хотя бы это: боль, ожидание, тоску по нему, то Марко исчезнет из моей головы насовсем. Я забуду то, как он выглядит, его голос, манеру речи, имя и вообще всё, что связано с ним. Так много слов, произнесённых ею никак не вязались со всем тем, что Жан успел напридумывать в своей голове. Он опять оказался неправ – в его воображении Дейзи Белл молча выслушала бы его, а потом громко (почему-то именно громко) разразилась рыданиями и на следующее утро вернулась бы к прежней себе. Но это...       –... Меня всё время не отпускают мысли о том, где была я в тот момент. Что я делала, пока он умирал? Почему меня не оказалось рядом, чтобы помочь? Хотя бы... тело найти. Я могла бы его искать. Но я, почему-то, решила, что он бессмертный. Что его не тронет, обойдёт стороной. Почему? Потому что я дала ему свой крестик? Но это не щит! Не барьер! Это просто побрякушка! Кусок металла, который я дала ему!.. Зачем? Ну зачем я это сделала?.. Жан смотрел на неё – переломанную в нескольких местах, невыразимо-уязвимую – и, почему-то, был страшно напуган. В голове шумело и скрипело. Крутилось, разбивалось, ломалось, собиралось, как будто время давало задний ход, и снова билось. Одного мгновения хватает, чтобы понять, что он сделал не так.

– «... что я мог тебе сказать?» – «Хорошо, наверное, так думать»

Хорошо тебе, наверное, было утешаться тем, что сказать о его смерти – это всё, что ты мог бы сделать для неё в тот момент, но не сделал. Ну, а как на счёт того, чтобы просто остаться и побыть рядом, чтобы она не стояла там, у доски, совсем одна, переживая этот ужас в одиночку, когда ты, как ты сам сказал, тоже потерял его? Ты не мог. Не можешь и сейчас. Проклятье, Белл.       – ... Я всё на свете отдала бы за него. Всё, что угодно, лишь бы он был жив. Чёрт возьми, Белл.       – Может, ты и права, Белл, я не знаю. Я правда не знаю... Только знаешь, что? Никому не надо. Никто у нас с тобой за него ничего не возьмёт. Дейзи.