Никогда не иди назад.

35. Время внезапно начало лететь с бешеной скоростью. Волнения и тревоги, связанные с кошмаром наяву, произошедшим в Тросте, постепенно уходили. Временами возвращались: заставляя вздрагивать от громких звуков, вскакивать посреди ночи с тяжёлым дыханием и порой терять аппетит. Но, по крайней мере, не выворачивали больше сердце наизнанку и не вгоняли в траурную тоску по погибшим. Просто, потому что времени на всё это катастрофически не хватало. Порой у Дейзи даже находились отголоски ностальгии из-за этой колеи вечной занятости, к которой она вдруг оказалась даже слишком привычна. В этом плане комкора Шадиса стоило бы помянуть каким-нибудь словом – его безжалостная муштра в определённый момент сработала как надо, как бы сильно с этим ни пытались бороться ленивой дремотой в укромном месте или же нахальным отлыниванием от прямых обязанностей. В общем и целом, несмотря на многочисленные виражи жизни, семь дней службы в мобилизованном штабе Разведки ушли без особых происшествий, исключая мелкие неурядицы и, как следствие некоторых, травмы.       – Напомни ещё раз, будь так сказочно любезен, капитан. Ты сделал… что?       – Усмирил их. И благодаря этому столовая осталась цела, Исаак.       – М-м-м… «усмирил». А потом, на восьмой день сказочной скуки, чьё-то терпение не выдержало постылости уходящих будней. Дейзи даже усилий не прикладывала для того, чтобы понять – чьё именно. С дальнего угла восхищённо присвистнули и поаплодировали находчивости и точности описания. Дейзи многозначительно промолчала. Потом покадрово вспомнила произошедшее за завтраком и... выразительно промолчала ещё раз, как в последнее время она делала всё чаще и чаще, – обсуждать с умеренно-агрессивным капитаном спецподразделения его странные методы усмирения юных распетушившихся рекрутов она не собиралась. Чего доброго, и сама отхватит за нарушение субординации: потому что слов, которые бы вежливо донесли всё возмущение и при этом не задели самолюбие старшего по званию, почему-то, не находилось. Она спрятала искрившиеся немым упрёком глаза поворотом головы в сторону невиновно-пострадавшего в ходе перепалки пациента, которого старшие доктора оставили на её попечение. Несколько минут тщательных приготовлений к наложению швов на глубоко рассечённую кожу сопровождались гробовой тишиной и позвякиванием инструментов, которые девушка методично складывала в металлическую ванночку со обеззараживающим раствором.       – Белл, сейчас же прекрати это.       – Что? Я даже ничего не сказала.       – Ты так громко думаешь, что я тебя на другом конце комнаты слышу. Пострадавший болезненно засмеялся в ответ на лишённый всяких ноток юмора комментарий Леви, чем заставил сосредоточившуюся на его ране Дейзи нахмуриться ещё больше, так как ничего весёлого она не находила. Откровенно жестокий поступок капитана в достаточной степени огорчил её, но вовсе не потому, что мужчина предпочёл разрешить конфликт между двумя рекрутами с помощью кулаков. А потому что в процессе муштровки умудрился наследить ещё больше – отбросил одного из дуэлянтов так, что тот срикошетил от стены в случайного свидетеля и оба они полетели с лестницы. И если Эрену повезло отделаться переломом ноги, который стоило лишь вправить, чтобы кости в считанные секунды срослись правильно, то вот второму бедолаге везение наглухо отказало вместе с тормозами, в результате чего парнишка вполне мог быть отстранён от участия в вылазке. Утешающих фактора было два: Во-первых – даже поранившись, Эрен не обратился в гиганта. То есть, его полумифическое желание прикончить Жана и все громкие слова относительно кровавой расправы над ним были не такими уж и честными. Во-вторых – раз капитан Леви, временно отстранив работу на второй план, топтался в лазарете и никуда не собирался уходить, пока Дейзи не закончит колдовать над раной рядового, значит его всё-таки задевала собственная оплошность и мучила совесть. Ей пришлось пожертвовать гигиеной только что продезинфицированных рук, чтобы накапать пациенту стакан с обезболивающим отваром – зашивать такую рану наживую и без того было сложно, а швов на распоротую едва ли не от кисти до локтя руку потребуется наложить отнюдь не десять, чтобы закрыть повреждение. По этой причине хотелось свести момент мучительных страданий и храброго стирания зубов в порошок к минимуму.       – Опиум? – скептически уточнили со спины. Белл тут же всю передёрнуло, да скривило.       – Комбинированная настойка из валерьянки! – Возмущённо опровергла она, подняв руку со склянкой выше, чтобы этикетку было видно. – Я не использую чистых опиатов!       – Я приму это к сведению, Маргаритка… да ты продолжай, не стесняйся! Считай, что это твой вводный практический тест. Все мы знаем, что в теории ты исключительно хороша. В медицинской команде этой военной части Исаак Но́йманн был за старшего врача. Несмотря на то, что его напарница – Эли́ф Каплан – по возрасту и опыту имела явное преимущество перед мужчиной, она достойно признавала его более способным и в определённые веяния положительного настроения считала своим ментором. Как сама она единожды упомянула при Белл – искусный талант в умелых руках и при хороших мозгах мог с лихвой перекрыть любой опыт. Дейзи считала эти слова невероятно правильными, хотя даже с таким градусом мышления и положительным настроем на новаторство в знахарстве по-прежнему безмерно уважала многолетние труды тех, кто пришёл в эту сферу раньше неё. Поэтому эксцентричный, шумный и самолюбивый доктор, способный искусно довести окружающих до ручки и при этом даже не бровью не повести, ни разу не стал для девушки объектом раздражения и вызвал в ней почти религиозный пиетет. Особенно после того, как он оказался положительно настроен на то, чтобы развязать новоприбывшему рекруту руки и дать простор потоку мыслей и идей.       – Сколько времени уйдёт на его восстановление? – Стоило пациенту сознанием уплыть куда-то в сторону миражей о прекрасных нимфах и тем самым абстрагироваться от грядущей боли, спросил Леви, не отходя от двери, на которую фривольно опирался плечом, от всей души пренебрегая армейской осанкой. Белл натянула на лицо защитную маску и заново продезинфицировала руки, параллельно с этим анализируя все факторы и собственные усилия, которые непременно потребуются, чтобы офицер как можно скорее вернулся в ряды боеспособных солдат.       – За три недели вернём обратно в строй, – Исаак ответил ещё до того, как Дейзи успела грамотно подсчитать так, чтобы быть уверенной в результате на все сто процентов. – Ко дню экспедиции про рану и не вспомнит. Или я не гениальный врач, которым меня прозвали за мои выдающиеся…       – … Никто тебя так не называет, Нойманн.       – Ты ничего не понимаешь – всё из-за благоговейного трепета!       – Или потому что ты периодически вызываешь желание задушить тебя вот этим шнуром.       – Это стетоскоп. И зависть – плохое чувство. Мир полон неприятных сюрпризов.       – Голова твоя полна неприятных сюрпризов. Слушать их Белл было по-особенному приятно: во время работы в больнице отца всегда кто-то что-то бормотал над ухом и обязательно стоял над душой, чтобы поглазеть, как юное дарование творит невообразимые для ребёнка вещи. Чаще всего это был сам Вильгельм, неустанно восхвалявший самого себя за кропотливые труды, знания и опыт, вложенные в своё чадо.       – Что там у них вообще произошло? Дейзи? Белл пожала плечами.       – Зная их, предполагаю, что ничего умного, сэр. Стежок за стежком распоротая кожа сшивалась вместе, отрезвляя пациента колющей болью, хорошо притупленной действием снадобья. Руки Дейзи не дрожали и не потели от волнения, и в глазах не темнело ни от вида крови, ни от пристального взгляда на разрезанную плоть. Она видела и похуже.       – Капитан, могу я спросить, куда отправили… – Белл хотела бы их обозвать. Честно. Её остановило только то, что каждый уже получил заслуженную меру наказания и не вышел сухим из воды. Поэтому единственная удобоваримая вариация обзывания для Йегера и Кирштайна вылилось в простое слово: – … Этих? Исходя из некоторых моментов своей жизни, ещё в раннем детстве Дейзи уверилась: ссоры существуют для дураков. А когда она подросла и поднабралась ума, то к этому простому убеждению добавилось ещё одно: для нормальных людей придумали компромиссы и договоры. Благодаря бестолковым в обиход вошли драки.       – Понятия не имею, имеет ли это какое-нибудь отношение к садистским наклонностям Леви, но я видел, как наша хромая на обе извилины головного мозга «мессия» ковыляла в конюшни, – участливо подсказал Исаак, проигнорировав колючий взгляд со стороны упомянутого. Собственно, дальше можно было и не продолжать. Даже будучи искренне недовольным, если капитан угрюмо молчал, то вывод можно было сделать лишь один – Эрену суждено до седой бороды быть на побегушках у братьев меньших, непарнокопытных. В роли конюха он всему отряду спецназначения полюбился куда больше, чем в роли Последней надежды человечества.       – Второй, я так понимаю, тоже на веки вечные обречён на рабство. В кухне. С другой стороны Жана ждала участь не легче. Дейзи удручённо качнула головой, ловко затянула узелок на крайнем стежке, и с чувством выполненного долга отложила в сторону иглу.       – Не понимаю, как можно быть такими идиотами, чтобы при старших мордобой устроить, – театрально закатив глаза, Исаак принял во внимание окончание швейных работ и наконец-то перепорхнул со своей жерди на пустую тумбу у койки пациента. Он немного подвинул в сторону своё протеже и сам принялся досконально изучать буквально всё: от расстояния между швами до стерильности раны. – Замечательно. Не так гениально, как у меня, конечно же, но всё-таки… Сразу видно, что рука набита. Шёлк и кошки с собаками? Спросил ментор, подразумевая стандартный метод обучения наложению швов в любом госпитале и строгие удары указкой по ладоням за каждый промах.       – Виноград. Ответила Дейзи, вспоминая боль в руках, покалывание в пальцах и резь в глазах после суточных попыток без надрывов шкурки и вытекшего сока наложить аккуратные стежки на крохотные зелёные ягоды.       – Я знал! Ну, конечно же, конечно это виноград! Как иначе? Украдкой бросив взгляд в сторону Леви, девушка содрогнулась и подумала о том, что лучше бы не бросала, ей богу. По его взгляду слёту можно было определить, у кого в этой комнате поднималось настроение, а у кого – уровень стресса. Исаак Нойманн был из той же породы, что и Ханджи Зоэ – природный источник вечного раздражения капитана. Из него фонтанировала та же энергетика, и это даже Белл чувствовала.       – Разрешите мне сейчас пойти к Жану, капитан? Кажется, его правая рука тоже пострадала от того, что сильно хотела надавать Эрену по щам. Хочу убедиться, что это не растяжение и не перелом. – Дейзи собрала ванночку с инструментами и поставила её в раковину, наполнив предварительно спиртом, чтобы обеззаразить. С остальным Исаак пообещал справиться самостоятельно (хотя она была уверена, что за него снова всё будет делать Элиф, как только вернётся в штаб). Даже если у Леви вряд ли возникли бы какие-то возражения, мистер между-прочим-гениальный-бесподобный-врач всё равно счёл крайне необходимым заполнить собой любую паузу, даже длиной в одну десятую секунды.       – Иди-иди, Маргаритка. Остальное я сам доделаю. В тот момент Дейзи подумала, что ещё немного, и зашивать ей придётся уже не раны, а чей-то крайне болтливый рот – судя по тому, как у капитана сперва дёрнулась бровь, а затем резко парализовало всё лицо. Поэтому Белл предпочла не мешкать: она как можно скорее отсалютовала, прилепила свои кости к стене и, обогнув Леви, вытекла из лазарета, пока её не зацепило шальным снарядом праведного гнева Сильнейшего воина человечества. Что-то подсказывало, что если бы она увидела, как Леви душит Исаака стетоскопом, то её, как свидетельницу преступления, также бы убрали. Возможно тем же самым стетоскопом. 36. Жан нашёлся в полупустом лекционном зале – Дейз подоспела как раз к тому моменту, когда рекруты, разделившись на две группы (первая – налаживать духовные контакты с конями, а вторая – вальсировать в воздухе в обнимку с УПМ), скоротечно покидали аудиторию. Все видимые боевые трофеи Кирштайна были пустяковые на самом-то деле – он поначалу даже обрабатывать не хотел – но Дейзи, оказалась убедительной и упрямой, сумев в добровольно-принудительном порядке заставить его остаться.       – … Так что Эрен тебе сказал? Я пропустила начало и сейчас мне жутко интересно, – Белл разложила на столе всё, что вынесла из медпункта, дабы не тащить туда Жана.       – Опять завёл старую шарманку про трусость и доблесть, – отмахнулся юноша, чем вызвал у собеседницы задумчивое мычание.       – И тогда ты решил, что гораздо эффективнее будет разбить об его голову стул, чем доказать, что он не прав, – спокойно утвердила Дейзи, со всей имеющейся щедростью вымочив аккуратно сложенный в несколько рядов отрез марли в медицинском спирте. – Умно́, ничего не скажешь. А впрочем, ничего нового. Жан вспыхнул моментально: сперва весь зарделся от стыда, потому как после слов Белл действительно осознал, насколько неприглядно выглядела их с Эреном драка, а затем побагровел от злости, вспомнив, по всей видимости, причину этой утренней потасовки и возненавидев заклятого товарища по оружию ещё сильнее. Стульями они, разумеется, друг в друга не бросались, но вот колошматили друг друга от всей души – как будто завтра никогда не наступит, а вместе с ним их и не настигнет дисциплинарное наказание. До тех пор, пока на горизонте не возник капитан Леви, который счёл их потасовку угрозой порядку (чистоте помещения в смысле) и, засучив рукава, пошёл собственноручно разнимать «непослушных засранцев».       – Я виноват, что ли, что у него опять эта тупая самоотверженность прёт со всех дыр? Тоже мне – рыцарь без страха и упрёка. Дебил какой-то, ей богу. Вроде уже подыхал один раз, а мозгов в голове чуть ли не меньше стало. Дейзи согласно покивала головой, на деле подумав: мотивация для склоки – дерьмо. А затем со всем накопившимся недовольством от души залепила край марли на скулу сослуживца, где зрел внушительный синяк и кровоточащая ссадина. Доблестного дуэлянта от неожиданности всего перекосило и так напрягло, что зубы он стиснул аж до скрипа.       – Ты единственный, кто его постоянно провоцирует. – Ничуть не переменившись в лице, утвердительно заметила девушка. – В результате чего мы имеем: два расквашенных лица, четыре содранных руки, одну сломанную ногу, одного случайного пострадавшего, по три наряда вне очереди на каждого и до чёртиков взбешённого капитана Леви. И если это – именно то, чего вы добивались, то прими мои поздравления. Вы оба пришли к успеху.       – Почему ты нравоучительствуешь только мне?!       – Потому что Эрен выслушал всё это от меня раньше – когда я вправляла ему ногу. Сказала она, и Жан сдулся. Наступило односторонне-неловкое молчание. Грех было жаловаться, но порой Кирштайну казалось, что в тот момент, когда он сказал ей начать хоть как-то выражать свои чувства через слова, то открыл портал туда, куда не следовало. Скорее всего, в ад. Молчание Дейзи было чем-то, чего все вокруг единогласно опасались, ибо народную мудрость знали все: «в тихом омуте черти водятся». И молчаливый человек попадал под категорию зловещих по определению. С Белл, которая периодически ещё и сверкала безумными глазами городской сумасшедшей, тем более следовало держать ухо востро. Привыкнуть к такому оказалось… трудно. Возможно потому, что этой своей стороны Дейзи никогда не показывала… как и многих других: она всегда казалась оторванной от реального мира, как будто не существовало ничего, что могло бы пошатнуть её равнодушие. Или, может, он просто никогда не замечал. Оборачиваясь назад, Жан понимал, что вообще много чего не принимал во внимание, если это не затрагивало рейтинги, соревнования или личные интересы и выгоды. А потом перемены настигли абсолютно всё, что было в его жизни и в нём самом. Из тени Марко Бодта вдруг вышла Дейзи Белл. Если говорить начистоту, то в кадетском корпусе их будущая женитьба была притчей во всех языцех. Все так думали – пройдёт пять, десять или даже пятнадцать лет, но их непременно охватят ещё более крепкие чувства, которых будет достаточно для того, чтобы встретить старость вместе. Марко пойдёт в Военную полицию – воплощать нереалистичные мечты о доблестной и отважной службе у короля – и заберёт с собой Дейзи, которая станет отличным врачом и надёжной опорой для мужа. Они пригласят на свадьбу только близких друзей, потому что Марко всегда уважал желания Дейз, а она не из тех, кто нуждается в громких празднованиях. Было бы здорово, будь это правдой... когда-нибудь.       – … Для того, чтобы представлять что-то о будущем, сперва стоит понимать то, что видишь в настоящем, – Дейзи равнодушно повела плечами и протянула ладонь: – Дай я руку посмотрю. Жан удивлённо моргнул и вяло чертыхнулся, когда девушка плавно ощупала и покрутила его кисть. Углубившись в собственные размышления, он упустил из виду момент, когда мысли перестали обитать в пределах разума и плавно перетекли в речь. Пусть так, однако…       – Разве вы не были..? – Кирштайн споткнулся о самого себя, не зная, как назвать то, что происходило между Марко и Дейзи на протяжении трёх предыдущих лет. Он, почему-то, неподдельно изумился, хотя прежде отрицания Марко не вызывали настолько бурной реакции. Жан привык думать, что Бодт отнекивался сугубо из-за собственной стеснительности. Его ни разу не посещали мысли, что все эти отношения с Дейзи: эти их до зубовного скрежета тёплые объятия, ночные посиделки под звёздным небом, редкие, но переполненные чувствами, поцелуи в лоб или щёки, и прочие дела – и впрямь могли оказались лишь удивительно-крепкой, трепетной дружбой. Бросив короткий, но полный немого неодобрения, взгляд исподлобья, девушка покачала головой.       – Но вы же… – от переизбытка эмоций, Жан захлебнулся словами и почти потерял дар речи. Они же... что? Ему казалось, что просто по другу так убиваться невозможно, а Дейзи фактически жить не хотела, узнав, что Марко больше нет.       – Конечно я любила его. – До смешного просто и в то же время твёрдо заявили ему в ответ. – Я всё ещё не могу... – во рту стало сухо от её невысказанного "жить без него". – Это просто невыносимо. – Она потянулась к одной из маленьких пузатых баночек в глубине сумки и открутила крышку: в нос моментально хлестанул стойкий запах трав, чего-то сладкого и горького одновременно. – Но любовь, Жан, она... она может быть разной. Друзей тоже любят. Их обнимают и целуют, им признаются в любви. Боятся потерять. По ним тоскуют и убиваются, в конце-концов. И это всё лю-бовь. Для тебя, для меня, для него... была когда-то.       – Вы никогда не были в таких отношениях... – на одном дыхании осознал он всё то, что никак не мог сложить вместе, хотя было столько времени.       – Поздновато, но спасибо, что понял. Ей как-то совсем не давалось понимание таких вещей: Почему Имир, вечно вешавшаяся на шею Кристы и мечтательно вздыхавшая об их будущей свадьбе, вызывала у всех вокруг снисходительные усмешки и комментарии об их с Ленц чрезмерной дружбе? По какой причине Бертольд, длинной безмолвной тенью вечно слонявшийся за Райнером, и сам Браун, не оставлявший друга (казалось) даже в уборной, не вызывали никаких пересуд и косых взглядов? Но между тем стоило только ей – Дейзи – ласково поцеловать Марко в щёку или же напротив: ему в порыве чувств обнять её – то слухи про их будущую свадьбу сразу же после выпуска моментально разносились по всей округе. Ведь с Марко не то. Не так. Никогда не было так. И почему ты не здесь? Почему не рядом, чтобы объяснить это? Замешательство от мыслей о нём и ломающей боли, защемившей лёгкие, застопорило её движения всего на секунду, но и этого с лихвой хватило, чтобы пальцы заметно задрожали от волнения.       – Извини, Белл. – Удивительно-искренне сказал Жан, намеренно упустив это из виду. Он не совсем понимал, за что просил прощения – просто чувствовал, что нужно был извиниться перед ней. Возможно потому, что внутри прочно осело неприятное ощущение вины за то, что не верил Марко и никогда не интересовался этим у самой девушки. – ... Нет, я серьёзно. Мне... жаль. Насильно выдавив из себя улыбку, Дейзи не нашла даже самой малой толики желания сказать, как её дела обстояли на самом деле, и снова предпочла вообще ничего не говорить, нежели открыто врать. Не важно, насколько улучшились её доверительные отношения с Жаном, чистосердечно признавать собственное лицемерие она не хотела.       – Я… после ужина ещё раз поменяю перевязку. Ушиб несерьёзный, так что можешь смело шагать на поле. Но если Кирштайна можно было худо-бедно обмануть, потому что из полулжи и полуправды складывалась вполне себе убедительная история, которую он проглатывал и ничего не говорил, то самой себе Дейзи солгать никак не могла при всём желании. Её больное воображение, натянувшее на себя маску Марко Бодта, являлось самым ярким тому подтверждением.       – Дейз! Белл замерла у двери, не решившись обернуться.       – Просто, чтобы ты знала… Ты хорошо держишься, Дейз. Она могла бы сказать, что справлялась, потому что Жан теперь всегда был здесь для неё. Если бы только это было правдой. 37. Вывернутая наизнанку душа очень долго и упорно выкручивала из мозга Дейзи все мысли, лишь бы не страдать в одиночку. Именно это неспокойное движение в ей собственной голове привело Белл в медблок, где девушка провела остаток вечера и всю ночь. Алая заря только начала заниматься на горизонте, выкрашивая бледное небо в цвета рассвета. Старый штаб Разведчиков одиноко возвышавшийся в лесной глуши, был окружён сонной тишиной – из людей, населявших обветшалый замок, не спали лишь дозорные, недавно сменившие ночной караул. Белл кое-как разлепила отёкшие веки, взъерошенным воробьём выбралась из скрутившегося на туловище пледа, полностью оголившего её замёрзшие от сквозняка ноги, и, подскрипывая затёкшими суставами, поднялась с пола, морщась и кривясь от ломоты во всём теле. Пытаясь направить в нужное русло хаотичный поток мыслей, она рассчитывала на то, что в этот раз у неё что-нибудь получится... Доказательством всех приложенных усилий служила опрокинутая на пол тетрадь, пополнившаяся вклеенными листами с новыми формулами, схемами и даже чертежами. Дейзи подняла свою кладезь важных мыслей и пробежалась глазами по кропотливым ночным трудам. Потом накрыла лицо ладонью и от всей души выругалась: такую ересь ещё поискать надо. Не удивительно, что у неё ничего не выходило. Удручённо вздохнув, девушка укуталась в плед на манер плаща и выползла во внутренний двор к умывальникам. Там неторопливо ополоснула лицо ледяной колодезной водой, почистила зубы порошком, заляпав при этом рубашку, и только потом окончательно проснулась. Вокруг была живая тишина – настолько идеальная, естественная, непотревоженная никем и ничем посторонним, что Дейзи на мгновение замерла, вслушиваясь в эту природную гармонию. А дальше… дальше её взгляд потерялся в просторах леса, раскинувшихся за территорией штаба, и прежде чем она поняла, что не уточнила разрешение на пробежку за пределами за́мка, уже неслась по мокрой луговой траве, словно стремясь оставить за плечами все насущные проблемы. В заалевшее лицо дули мягкие порывы ветра, изредка смахивая на кожу крохотные бусинки росы, сгоняемой с древесных листьев в густой роще, и мешавшейся с горячими градинами пота, стекавшими к вороту вымокшей рубашки. Холодное солнце мелькало сквозь редкие щели между мощными древесными стволами и сплетениями тонких ветвей, покрытых зреющей зеленью. Изредка слепящие лучи так и норовили залезть в глаза. Из смутных воспоминаний о детских годах, проведённых в Шиганшине, Дейзи помнила одну интересную фразу. Мама сказала ей: «Беги так быстро, как только сможешь». Это было так давно, что Дейзи уже и не пыталась вспомнить детали – сколько лет ей было, куда она убежала и откуда, и даже какую предысторию хранили эти слова. Тогда стояла суровая, лютая для южных земель зима. И она запомнила жуткий, колючий холод на шелушившихся от мороза красных щеках; белые хлопья на заиневших ресницах; скрип снега под ногами и волочивший по дороге подол тяжёлой ма́териной армейской шинели. Но больше всего запомнились те мгновения, когда в ней зародился тот безумный, сумасшедший азарт, наполнявший кровь крохотными пузырьками адреналина и рассылавший по всему телу жгучие импульсы нестерпимого желания: Перегнать ветер. Быть им. Быть вместо него. Даже спустя много лет ничто не смогло стать таким же равноценно-важным, как эти моменты искреннего наслаждения собственными чувствами: когда она злилась, то могла яростно рваться вперёд до ноющей боли в натренированных связках, а если радовалась, то едва ли не вприпрыжку добиралась до финиша. Но чаще всего было простой спокойно – на душе становилось так легко, что никакие дополнительные нагрузки не могли отяготить её бег. По этой причине никто не мог обогнать Дейзи. Никто не любил эти бесцельные гонки так же сильно, как она. Равно, как никто не понимал, за что можно любить всё это: бесконечную усталость, боль, содранные в кровь мозоли на пятках и пальцах, и как можно наслаждаться пропотевшей одеждой, липнувшей к телу, или испытывать восторг, когда лёгкие буквально ссыхались от долгого, изнурительного бега. Белл никогда не говорила об этом: она вовсе не собиралась посвящать кого-то в свои сугубо личные пристрастия. Но если раньше утренние и вечерние пробежки всегда были для Дейзи способом привести мысли и чувства в относительный порядок, то сейчас… Абсолютно всё – хорошее и плохое – напрочь выветривалось из головы, оставляя за собой лишь пустое пространство и стеклянный взгляд, устремлённый далеко вперёд.

Что я делаю? Ч т о я д е л а ю? Что. Я. Делаю?

Как будто всё оно... как будто моя жизнь и должна быть такой, и всё в ней идёт своим чередом. Но должно ли? Идёт ли?       – Ты начинаешь понимать, Барашек. Это хорошо. Дейзи остановилась, тяжело дыша. Обернулась медленно, будто вся вымерзшая. Марко. Опять, снова, всегда. В те моменты, когда ты нужен больше всего на свете. Сквозь его фигуру просачивался солнечный свет, делая и впрямь похожим на привидение. То самое, которым маленьких детей пугают и про которых складывают страшилки о заброшенных замках. Прежде Дейзи его образ таким никогда не видела, и это новое реноме её очередного помутнения рассудка не казалось хорошим предзнаменованием.       – «Хорошо»? – Устало спросила она, ладонями стерев с лица пот. Уже не было сил плакать каждый раз, когда он появлялся, поэтому Белл просто глубоко вдохнула и выдохнула, мирясь с горечью, плотной коркой осевшей в изнаночной стороне лёгких. В последнее время это мерзкое ощущение сопровождало её всегда и повсюду, так что никаких новых эмоций не возникло. – Да что с вами не так? Ты говоришь мне «хорошо», Жан тоже – вы сговорились? Почему же я не вижу это «хорошо»?       – Дейзи... – Марко не обиделся на её грубый ответ ни капли (что ж, Дейз не особо поразило это его вечно-снисходительное поведение – так уж был устроен его характер). Он неторопливо, словно наслаждаясь прогулкой, обогнул гибкую ель и подсел к подруге, развалившейся под массивными буковыми корнями, покрытыми изумрудным мхом, и приобнял её за плечи, заставляя почувствовать тепло, струившееся под его кожей... нереальное, конечно же. – Глубоко внутри ты понимаешь, что идёшь не тем путём – ищёшь не те решения.       – Марко, прошу тебя, – девушка готова была рассмеяться от ироничности всей сложившейся ситуации. Больно, ядовито и до слёз.– Я не дружу с тонкими намёками. Но засмеялся, почему-то, он. Так искренне и живо, что Дейзи на секунду показалось, будто всё вернулось на месяц, полгода, год назад. Время разорвалось, скрутилось в петли и рассыпалось на микрочастицы, окунув её в те сокровенные моменты тихой и спокойной радости от их уединения и увлечённых разговоров по-душам.       – Твоя правда, Барашек, я забыл. Давай по-другому, – проведя ладонью слегка растрёпанным от лёгкого ветра волосам, Марко замялся и задумчиво замычал. Дейзи знала, что когда он делал так, значит старался придумать, как бы доступнее разъяснить ей все свои мысли. А ещё она прекрасно понимала, почему с Жаном в этом плане было проще, чем с ней: Кирштайн никогда не требовал более простых словесных форм и мягкости. В отличие от неё. – Ты... понимаешь, будто – прости мою прямоту – пустая. Твоё желание быть в рядах медиков Разведки, конечно, искреннее – я верю-верю, не смотри так осуждающе – но не находишь странным, что ты сама никогда не задумывалась над тем, что тебя побудило? Почему Разведка? Почему медицина?       – Ты издеваешься, да? – Дейзи пыталась сопоставить свои поступки со словами Марко. Получалось, откровенно говоря, так херово, что Белл готова была во всеуслышание признать собственную отсталость, лишь бы услышать хоть какую-нибудь подсказку. – Ты вернулся с того света, чтобы я задумалась, почему сделала делом всей своей жизни то, что однажды убьёт меня? Лжец. Ты приходишь, чтобы мучить меня, а не помогать разобраться в себе.       – Знаешь, что я вижу в тебе, Барашек?.. Так много сломов и сколов, что почти ничего целого не осталось. Ты создаёшь проблемы для самой себя, лишь бы продолжать чувствовать что-то и не перегореть. Но невозможно быть вечно с этой мясорубкой внутри. Дейзи отравленными горечью глазами посмотрела перед собой. Моя самая большая проблема – это ты, Марко. То, что тебя больше нет. Но ты всё равно продолжаешь бередить раны своими появлениями. Она прислонилась головой к его плечу и вдохнула поглубже. От Марко пахло зелёными луговыми травами – свежо и сладко – а ещё горько и терпко отдавало полевыми цветами. И крахмалом. Белл мечтательно прикрыла глаза. Да, накрахмаленная рубаха, слепившая глаза белоснежными отливами на солнце, источала аромат сухости и чистоты. Тепло... боже, как же давно она не чувствовала этого трепетно-нежного уюта, который исходил от него.       – Жан, к слову, очень даже прав: ты хорошо держишься, Барашек, – убаюкивающе зашептал Марко, любовно целуя свежей прохладой её выгоревший на солнце висок. – Я всегда знал, что у тебя есть силы идти дальше. Дейзи полу-иронично потянула уголок губ, подставляя слабую ямочку на щеке лучам рассвета, и плавно обхватила холодной ладонью прозрачные, терявшиеся в воздухе пальцы.       – Знать бы только, куда приду.