Никогда не иди назад.

38. Чем ближе был день экспедиции, тем реже однокурсники имели честь видеть Дейзи Белл воочию. Даже Эрен, одно из многочисленных обязательств которого заключалось в том, чтобы как можно дольше находиться под надзором своего личного врача, стал замечать и отмечать вслух её излишнюю занятость (недавним ветром надуло слушок о том, что в лаборатории медиков стараниями Белл что-то задымилось… третий раз за неделю). Особенно часто обсуждение Дейзи всплывало в те редкие моменты, когда она долговязым призраком слонялась по коридорам штаба по разного рода поручениям. Однако особого беспокойства это не вызывало. В основном потому, что внешних признаков усталости и крайней степени истощения на Белл не оказалось.       – … Херово выглядишь, Кудряшка. Торопишься, потому что боишься, что ваша мегера намажет тебя на хлеб вместо масла, если заставишь её ждать слишком долго? Когда Дейзи подавилась в четвёртый раз за один приём пищи и со слезами на глазах принялась совсем неделикатно откашливать вставшую поперёк глотки кашу, Имир не выдержала и вслух озвучила то, что крутилось у всех на языках с того самого момента, как Белл, опоздав на завтрак, ворвалась в столовую вся взмыленная и взъерошенная, и принялась закидывать в себя горячие ошмётки густой, пригоревшей овсянки, даже не садясь за стол. Невзирая на удивлённые, а местами и вовсе шокированные, взгляды, вызванные первым появлением этого (уже почти полумифического) существа за несколько дней. Воплоти так сказать.       – Извини, времени нет, поговорим позже, ладно? – Безумно сверкнув лихорадочно возбуждёнными глазами, сообщила девушка, с трудом восстановив дыхание. А потом она в два глотка залила в себя чай, закусила его отщипанным кусочком хлеба, который после подбросила в руки приятно удивившейся Саше, и заговорила уже гораздо проще: – После обеда тренировку и лекцию отменят – будет медосмотр, но вам об этом ещё напомнят старшие ближе к полудню. Не опаздывайте, пожалуйста – явка обязательна, независимо от самочувствия. И ещё, если вас что-то беспокоит, очень прошу не молчать, потому что это важная информация для заполнения карт. Всем приятного аппетита – увидимся позже! Последние слова она бросила уже на ходу, широко шагая в сторону выхода, где нетерпеливо пролистывала документы ментор Дейзи. Женщина не удостоила свою протеже даже самым мимолётным взглядом: бегло сунула в руки ей стопку таких же бумаг, в которые девушка тут же уткнулась носом с таким интересом, будто ей передали неизученное священное писание, и они вдвоём засеменили в сторону медблока. Об Эли́ф Капла́н молодым рекрутам старшие рядовые и офицеры в красках донесли буквально всё, что было положено знать, дабы идти навстречу «демону лазарета» в полной боевой готовности. Суровая не по годам мадам между-прочим-первоклассная-сиделка славилась на всю разведку своими безумными идейными вспышками, чаще всего возникавшими на почве желания методом вскрытия изучать людей. Не титанов – людей. Желательно живых (ни единого опыта проведено не было, однако желание от этого только росло и крепчало день ото дня). Здесь повёрнутая на гигантах Ханджи Зоэ значительно проигрывала в зловещих намерениях, ибо в людях, как объектах изучения, майор заинтересована не была. Именно поэтому в процессе знакомства со встрявшим по самые уши в медицинских премудростях интеллектом Белл первое, что Элиф спросила у Дейзи – разрешение вскрыть ей когда-нибудь череп, чтобы исследовать мозг. Если взглянуть на ситуацию со стороны, то девчонку смело можно было бы пожалеть: казалось, что её способности и выносливость эксплуатировались денно и нощно без перерывов на чай и сон. Заказ и учёт необходимых лекарств, препаратов и оборудования, сбор индивидуальных сумок первой помощи для каждого солдата, стандартные медицинские осмотры по пятнадцать-двадцать человек в сутки, а также подготовка документов: отчётностей, медицинских карт и табелей расходов, и ещё много прочей шелухи формальностей, – всё это медицинская команда делала в три пары рук без учёта редких моментов, когда к ним на помощь волонтёром забрасывался Моблит, случайно заскакивал на огонёк Абель, или же сама Ханджи выделяла человека-двух из офицеров своего отряда. Это не значило, что у других работы было меньше или она была легче. Просто медики свои задачи воспринимали как-то… слишком уж радикально. Дейзи Белл однополчане, разумеется, посочувствовали бы…       – Во даёт, – восхищённо присвистнул Конни, стоило лишь отвлечься от немого сопровождения удаляющейся Белл. – Света белого сутками не видит, да ещё и довольная шастает. Напомните мне, когда она в последний раз была так рада работе? … Если бы сдалась только ей эта самая жалость – в кандалах рабского труда люди так не улыбаются. А эта аж сверкала вся, как начищенный медный таз, как бы иначе ни казалось окружающим на первый взгляд.       – Вспомни сначала, когда она в последний раз вообще улыбалась при нас, а не скалилась, как будто её удар хватил, – оценивающе хмыкнула Имир и все уж было испугались, что заносчивая, ядовитая девка впервые в жизни сказала о ком-то, кроме Кристы, что-то нормальное, пока не услышали вторую часть фразы: – Только посмотрите на неё – ещё недавно глаза на мокром месте были, а теперь скачет счастливая и довольная. Мерзость какая. И как-то все дружно выдохнули сразу: город может спать спокойно – из-под толстого налёта цинизма сострадание носа по-прежнему не казало.       – Слова твои мерзость, Имир. Дейзи наша подруга. – Ну, Криста не была бы собой, если бы вдруг перестала упрёками одёргивать свою глумливую подругу-циника. – И она, между прочим, важной работой занимается, а не просто туда-сюда бегает! Мы радоваться за неё должны – не расклеилась, хотя потеряла любимого. Деланным благородством от великодушной и сострадательной Ренц порой несло за версту, а то и несколько раз на дню. Чувствовали это немногие – большинство, раззявив рот, попадали под влияние и начинали преклоняться перед её «открытой и чистой» душой. Хотя грешным делом всё-таки проскользнула мысль о том, что единогласно признанная принцесса сто четвёртого, нежданно-негаданно воздвигла в своей светлой головушке некий трагически-романтический подтекст недавних событий, связанных с Белл и Бодтом, и теперь не могла объективно относиться ко всему этому. К счастью, в рядах ошибочно-убеждённых оказался тот, кто узнал всю правду из первых уст и не постеснялся попытаться донести её до несведущих:       – … Друга, – почти невозмутимо дополнил слова Кристы Жан, хотя самого его знатно встряхнуло при упоминании Марко.       – У тебя там, в голове, всё в порядке? Ничего нигде не пережало? – С сомнением покосившись на него, уточнил Конни. – Кто был кому другом? Марко и Дейзи? Не смеши меня... и передай-ка лучше хлеба.       – Они были близкими, но друзьями. – Незамедлительно ответил Кирштайн, борясь с желанием бросить сдобу в нахальную рожу сослуживцу.       – За сиянием собственной исключительности окружение не видно, мда?       – Да что вы заладили? Что в кадетке, что здесь. Я точно вам говорю – Марко и Дейз дружили. Мне-то уж можно поверить.       – Слепец! С крайне драматичным выражением лица Конни стукнул ладонью себя по лбу.       – Иди ты... посуду лучше за собой убери. Жан, закатив глаза, махнул рукой и ничего больше не сказал: попытка, вообще-то, была провальной загодя, так что он не очень сильно расстроился. К тому же, в последнее время поводов пособачиться стало меньше. От порчи нервов (себе и окружающим) и казённого имущества отвлекали мысли о необычных переменах в Дейзи, попадавшихся на глаза чаще и очевиднее. С её нездорово-серого лица в кой-то веки пропали следы усталости, исчезли вечные припухлости и синюшные круги от недосыпа под глазами, даже улыбка (тут Имир подметила точно) стала появляться время от времени – но это всё из скромных достижений. Из большого отмечали только одно: Белл говорила. Теперь уже не только с Жаном и не только когда её спрашивали. Догадывался ли он о причинах такой смелой эволюции? Как тут не заметить, когда ответ на поверхности лежит? Белл оказалась на своём месте – отсюда и весь восторг, рвение и огонь в глазах. Она с превеликим удовольствием разгребала застоявшиеся дела медблока, к которым несколько лет не притрагивалась рука человека, и не влезала даже придирчивая Элиф (об Исааке и говорить не стоило – ладно хоть собственную дисциплину с горем пополам соблюдал). Ну, а откуда вдруг появилась настолько затхлая работа, Жан предпочитал не знать. Мало ли, какой бес попутал эту сраную Разведку при смене власти. Дейзи копалась в документах, приводила в порядок клумбы (твёрдо поклявшись, что с них в своё время непременно будет толк), ставила мелкие эксперименты на отварах (благодаря чему получился эффективный анестетик), грозя, впрочем, вскоре вернуться к играм по-крупному и поставить во главу угла людей – и делала ещё очень много всего такого, что даже запредельно-умному Армину не всегда удавалось понять.       – Так, молодёжь, пока не разбежались: тут почтальон заглядывал на чай, – к ним подошёл рядовой Доминик Вайсс (тот самый, которого пару недель назад латали в медпункте) и, раззадорено улыбнувшись, положил на край стола небольшую стопку писем. Ребята сперва выкатили глаза (откуда так много?), но реакция была преждевременной, ибо всё тут же встало на свои места: – Кто передаст вот эти, – Доминик ловко отделил с десяток конвертов, оставив лежать всего три штуки, – вашему очаровательному врачу?       – Это всё для Дейзи? – Саша некультурно выпучила глаза.       – Доктор Вильгельм в своём репертуаре, – улыбнулся Армин, припоминая жизнерадостного болтуна-врача, который, после смерти дедушки Арлерта (единственного опекуна их троицы) разом пристроил всех в надёжные руки, чтобы они не оказались в сиротском приюте (худшем из всех возможных на тот момент мест). Так и не удалось, кстати, его как следует поблагодарить.       – В общем, оставляю всё на вас, – самопровозглашённый почтальон озорно подмигнул и скрылся из виду. Его весёлый настрой стал понятен, когда Микаса сдёрнула со стопки "от Белла-для Белл" верхнее письмо, неожиданно разглядев в нём что-то интересное, и с изумлением нахмурилась. Конверты были подписаны – мама не горюй – один хлеще другого, и посему складывалось ощущение, будто добрый доктор-балабол на досуге промышлял некой контрабандой и пользовался всеми доступными шифровками, чтобы донести тонкости своего бизнеса до дочери. Попытавшись разобрать хотя бы адресата, после третьей попытки Райнер заявил, что этим можно пытать людей – заставляя их читать данный набор каракуль в потёмках. Большинство поддержало его мнение (да и то «большинство» было только потому, что «меньшинство» на завтрак не попало и право голоса не имело – Бертольд неудачно подвернулся под горячую руку старшего офицера и ушёл в караул до полудня, а Дейзи и Эрен сваливали с завтрака на порядок быстрее уже почти стабильно). Ни один не вызвался добровольно порадовать Белл весточкой от отца. Жан подозревал, что винить в этом следовало повсеместно известную ведьму-Элиф и незатыкаемый фонтан жизнерадостного позёрства, Исаака, которые поодиночке одинаково-плохо воздействовали на нервы, а в тандеме и вовсе рвали их к чертям собачьим. На удивление молчаливый и отстранённый от застольной болтовни ни о чём, Кирштайн, собираясь покинуть столовую, не проронив ни слова, подобрал все письма, предназначавшиеся для Дейзи, между делом небрежно сунув в карман брюк одно со своим именем в строке получателя, и, стремясь избежать лишних, весьма смущающих вопросов, как можно быстрее вышел, не объясняя сути своих намерений. Всё равно же не поверят. Не хотелось признавать, но Жан чувствовал себя так, словно накануне вечером его вытряхнули, выжали и всего перекрутили на несколько раз, как бельё после стирки. Даже поднимать бучу с Эреном было впервые в жизни как-то… лениво, что ли. Хорошо, что его сегодня не было: капитан Леви умудрился загнать звезду сомнительного счастья под свой сапог и воздвигнуть в сознании Йегера нерушимый пиетет, который позволял ему вертеть Последней Надеждой как вздумается. Коротко говоря, Эрен отрабатывал за себя и за Дейзи, которая в захоронении навоза на благо живой природы не участвовала по приказу старшего в медицинской команде. Кирштайн подозревал, что безмозглого спасителя рода человеческого таким образом лечили от мании величия, и уберегали мирное население от героических подвигов. 39. В угодья врачей попасть удалось лишь вечером, как бы Жан ни намеревался подобраться к этому логову учёных на всю голову раньше. Обследовались солдаты строго в порядке очереди и так уж вышло, что удача ему не соблаговолила, оставив измотанным врачам на растерзание в качестве крайнего. Присутствие Белл сильно обнадёживало. Но когда Кирштайн прислушался ко внутренним ощущениям, то понял, что даже надежда на адекватный осмотр не давала ему ни капли храбрости. Да ещё и письма эти… Он противоречивым взглядом осмотрел перевязанные тонким шнурком конверты, которые вытянул из-за пазухи, борясь с желанием оставить их под дверью. Вместе с серебряной цепочкой, на которой болтался тонкий церковный крестик. С какой стороны ни глянь, железка выглядела совершенно обычно: серебро блестело не так ярко, как если бы было новым, местами виднелись более светлые потёртости и царапины. Атрибут не был искусно смастерён, а по размеру и вовсе казался детским. Жан вспомнил, как крутил его перед лицом, в полутьме пристально изучая тонкую резьбу средней паршивости, и чувствовал себя из разряда тех самых идиотов, которые пытаются найти скрытый смысл там, где его нет. Повезло, что с такими-то размерами он вообще умудрился как-то заметить эту вещицу. Зажатую в кулаке уцелевшей руки Марко. До сих пор, правда, не мог понять, сколько ни думал, – за каким таким хером ему вообще сдалась эта чертовщина, раз он столько сил потратил для того, чтобы расцепить окоченевшие пальцы друга? Бодту этот крестик явно не был нужен – на том свете материальные ценности ни к чему – но то, как он, уже мёртвый, держался за эту вещь, почти прижимая её к сердцу, навело Кирштайна на мысль, что это всё-таки было важно. И поэтому Жан забрал этот крест себе. Может быть, в надежде сохранить что-то, помимо воспоминаний – с некоторых пор его чувства ввергали в сомнение даже самые незначительные мелочи. Только вот как объяснить это Дейзи он не мог представить себе даже отдалённо. И до нервных уколов в животе боялся её реакции. В прошлый раз Белл сильно потрепала ему нервы – чувствовать себя беспомощным Жан ненавидел.       – … Нет, ты только посмотри на эту полоумную! У Ханджи вообще какой-то отвал в голове происходит с тех пор, как Эрена к нам определили! Точно надо что-то с этим делать, пока она с катушек не слетела! Кирштайн воспитанно постучался, но за воплями Исаака этого, видно, никто не услышал, так что как только он отворил дверь, то застал курящего в раскрытое окно доктора-раздутое-самомнение и даже не сразу сообразил, как среагировать на врача, пристращённого к пагубной привычке.       – Делай, – равнодушно дозволила ему Элиф, подписывая какие-то бумаги. – Желательно не глупости, пожалуйста. С тебя станется. Нойман выпустил густую струю сизого дыма и возмущённо запыхтел:       – Я, между прочим, взрослый и ответственный мужчина! У меня есть звание опытного военного врача! Каплан умно покивала головой и ещё более спокойным тоном подтвердила:       – А ещё нет нескольких пальцев на правой ноге, потому что в момент твоего грандиозного восхождения на трон самолюбия титан оказался не согласен с репутацией светлейшего ума инновационной медицины и решил отдавить тебе ногу. Не ожидав настолько расслабленной атмосферы, остолбеневший Жан проследил за тем, как обособившаяся от конфликта Дейзи, лица которой ему не удалось увидеть, по наитию наклонила голову так, чтобы в неё не угодил шальной снаряд, резко выброшенный Элиф в сторону Исаака. Книга пролетела аккурат над её макушкой, едва задев растрёпанные волосы, и угодила в плечо мужчины. Больше от неожиданности, чем от боли, Нойманн выронил самокрутку: та успешно проделала свой путь к свободе, устремившись в кусты под окном.       – Безумная старуха!       – Это Ханджи, а не я.       – Я эту сигарету кое-как умудрился спрятать! Если Леви её найдёт… а он найдёт, потому что будет проверять, как новички убрали внутренний двор… да меня потом похоронить только в спичечном коробке смогут!       – Разве не прекрасно? – монотонно выдохнула женщина. – Вот ты и составишь компанию трупу невесты, что по штабу ночами ходит. Скрасишь её тоскливую вечность своими самовлюблёнными байками. Глядишь, дозорных пугать перестанет.        Голову Белл предусмотрительно поднимать не стала и, почти уткнувшись носом в лист бумаги перед собой, углубилась в отчётность, которую должна была в скором времени сдать. Обозначить своё присутствие Кирштайн решил тактичным покашливанием, чтобы не испортить свои впечатления о врачах Разведки ещё больше.       – О, – многозначительно выдала Элиф, повернувшись к нему лицом. – Проходи… – она не глядя вытянула из хаотичной кучи слегка мятую папку. – … Жан Кирштайн, верно?       – Так точно. – Отрывисто отрапортовал он, прижав к груди кулак – врачи-врачами, а официальные воинские звания они имели точно так же, как и в Научном отряде.       – Маргаритка, займёшься им? – Исаак бодро обратился к Дейзи. – Ты своих, вроде, сама осматриваешь. И тишина.       – Дейзи? И мёртвые с косами стоят.       – О, несравненный, прекрасный, чарующий цветок нашей скромной обители. Ноль внимания. И хотя людьми порой такое случается – полностью погруженные в какой-нибудь увлекательный процесс, они перестают замечать окружающий мир и теряют в своём занятии минуты, часы, а то и дни – с Дейзи подобное, почему-то, происходило регулярно. Иногда без особого повода, но в такие «беспричинные» моменты достучаться до неё было чуть легче. А вот особенно тяжко вытащить Белл на контакт с реальностью становилось в те моменты, когда она оказывалась неистово поглощена каким-то занятием. Обо всём этом Жан знал, разумеется, только из рассказов Марко. Поначалу. С некоторых пор он и сам становился свидетелем тому, как её выбивало со всех контактов. Снисходительно покачав головой, только уж было Кирштайн решил, что без его помощи здесь ну никак не обойтись, как вдруг голос Элиф рявкнул в неловкой паузе с такой силой, что даже Исаак, неоднократно нахваливавший собственную храбрость и позиционировавший себя как матёрого солдата, весь подобрался и занёс руку, чтобы отдать честь.       – Белл! Чего уж говорить о несчастной, которую на стуле так подбросило, что даже жалко как-то её стало.       – Давай, спускайся с небес на землю. Есть ещё работёнка: фронт работ на вечер сам явился, так что ты сегодня крайняя, – за доли секунды вернув себе утраченную на мгновение невозмутимость, женщина мотнула головой в сторону Кирштайна, что топтался на пороге, чувствуя себя неуютно и неловко, как вторженец в чьё-то личное пространство. Дейзи медленно обернулась, подслеповато щурясь, словно недоспавшая. Жест был точь-в-точь, как в тех страшных байках на ночь, которые курсанты травили на долгосрочных тренировках, собравшись поздним вечером у костра.       – Мы к начальству – сдаваться с поличным. Закончишь сама, а мы завтра с утра проверим и подошьём результаты осмотров в общую папку, – Исаак перехватил у Элиф документы, в которых со скрупулёзной точностью расписывалось, на что уже были потрачены деньги из общего бюджета, и разбита примерная смета на грядущие расходы, грозившая поразить командора до глубины души. Судя по тому, что Кирштайн успел краем глаза ухватить в графе «общий итог» – начальству предстояло попеременно хвататься то за голову, то за грудь. Поражать, однако, медики собирались одновременно и в сердце, и в мозг.       – Занесите, пожалуйста, если вам не трудно, ещё вот этот отчёт, – Дейзи наугад пошарила рукой в беспорядочно раскинутых на столе бумагах и вытянула скрепленные между собой тонким шнуром листы, исписанные вдоль и поперёк. – Сверху рапорт для Центра, а дальше там то, что командор просил.       – Бред какой-то. Нет, ты мне скажи, вот обязательно ему всё так усложнять? Какой год служу, а мысли нашего командора по-прежнему как лес дремучий. – Каплан нервно повела плечами, но рапорты всё же взяла. – Почему он просто не попросит твоего отца приехать, если ему интересно что-то узнать о каком-то коллеге-докторе? Девушка неопределённо мотнула головой: в хитросплетённые манипуляции Эрвина Смита она, как низшая ступень развития должностной эволюции в Скаутах, вникать не очень хотела. Карьерный рост, как таковой, её не интересовал, если он не давал привилегий в медицине. А он их, к сожалению, не давал. В отличие от Дейзи, которая умело генерировала здравые мысли и идеи лишь в одном, интересовавшем её, направлении, Жан не мог не задуматься о том, какие подробности вдруг понадобились высшему чину Разведки, и по какой причине он требовал их от младшего военного врача, без году неделя заступившему на службу. Поэтому первым делом, как только Элиф и Исаак, раздав чёткие указания для своей протеже, скрылись из виду, Кирштайн подсел к Белл, собираясь задать вопрос ей в лоб.       – ... Подожди секунду, ладно? – Не заметив его очевидного интереса, девушка встала из-за стола и отошла к раковине. – Я лицо ополосну, а то в глазах уже рябит от писанины.       – Как ты вообще что-то в этом понимаешь? – Отвлёкшись, в состоянии крайнего предубеждения, Жан покосился на раскрытые перед ним заметки, написанные, словно на другом языке, и помянул недобрым словом почерк отца Дейзи.       – В чём? – Набрав в ладони воды, переспросила Белл, чуть обернувшись, чтобы увидеть, о чём шла речь. – А, ты про записи? Конечно понимаю – это же я написала. Хотя почерк может быть немного непонятным. Снова отвернувшись, оставляя Жана наедине с собой – переваривать сопоставление почерка Дейзи и приставки "немного" – она как следует умыла вдруг раскрасневшееся от неловкости лицо, промокнула его сухим полотенцем и вернулась к своему рабочему месту, стараясь не показывать, насколько её смущала ситуация с этим осмотром. – Командор и твой отец... Они знакомы? Вопрос по интонации оказался, почему-то, нелепым и неловким. Жан и сам удивился от того, как сильно занервничал, хотя в сущности ничего запретного не спросил. Он незаметно вытер вспотевшую ладонь об колено и посмотрел на Дейзи. – Можно сказать и так, – мигом ухватившись за возможность избавиться от своего смущения, девушка задумалась. – Не знаю, на сколько правдивы истории майора Ханджи, но если им верить, то до маминой гибели папа и командор просто знали о существовании друг друга... На самом деле я помню, что в детстве видела одно или два письма, адресованных «мистеру Эрвину Смиту», но до сих пор не уверена, была это личная переписка или просто папа как обычно переусердствовал с оборотами. Хотя склоняюсь всё же к первому. Иначе папу бы и на порог штаба не пустили, не говоря уже о личной встрече с командором. – Зачем ему вообще приходить? Вспоминая слова Эрвина после суда, Дейзи невесело сказала: – Он думал, что если вежливо попросит, то сможет убедить командора не принимать меня в Разведку. У Жана не было повода для рефлексии, но он всё равно как-то нехорошо напрягся. Мало кто из семьи мог бы дойти до такой крайности – военное дело было прибыльным, уважаемым и авторитетным, и лишь единицы в открытую запрещали подаваться в военполк. Хотя если речь об одном лишь Разведотряде, то, возможно, именно поступок Дейзи повлиял на отчаянную просьбу её отца.       – И ты всё равно пошла. – Невнятно пробубнил себе под нос юноша, испытывая двоякое отношение к ситуации. Он уважал выбор девушки, но в то же время злился из-за того, что она недостаточно хорошо (по его мнению) взвесила это решение. – Невероятно...       – Что? – Не расслышав его, наивно вскинув брови, спросила Белл.       – ... Невероятное совпадение, что твой отец и командор знакомы. – Мигом нашёлся Кирштайн, не смутившись. – А коллега-доктор это...       – ... Доктор Гриша Йегер – отец Эрена и коллега папы. И на этом мы остановимся. План сохранить при себе рассудительность и объективность как-то сразу не заладился. Дейзи для себя решила, что она, наверное, просто не могла жить без того, чтобы не ударяться в крайности. От опасного для сердца влюблённой дурочки молчания до опасных для нервной системы и ничего не осознающего мозга разговоров.       – Вернёмся к нашим баранам. Ничего не беспокоит? – Игнорируя собственные чувства, готовые вот-вот вылиться в бесконтрольную панику, Белл вытянула отцовские часы из кармана с намерением смерить пульс. Надо же с чего-то начать, прежде чем говорить ему раздеться.       – Ничего существенного, кроме отсутствия уверенности в завтрашнем дне, – решил пошутить Жан, тоже по-своему стараясь сгладить резко вставшую между ними острым углом неловкость.       – Это я знаю. – Дейзи выдохнула, натянуто улыбаясь. – Но что на счёт всего, что не касается уверенности, надежды и прочего?       – Тогда ничего нового. Не то, чтобы брала особая гордость за это, но Жан в последнее время ощущал себя в некоторой степени привилегированным: будучи рядом с ним, Дейзи всегда старалась быть чуть-чуть «более» старой себя. Более открытой, более общительной, более приземлённой и, что важнее всего, более живой. Даже если получалось не всегда – сам факт значил очень многое.       – Дейз, и ещё... меня тут передать попросили, – он нерешительно помялся, всё ещё сомневаясь: отдать всё прямо сейчас или повременить. – Тут письма, вроде как, от твоего отца. А теперь возьми и попробуй не проебаться перед ней. Снова. Прошла секунда, две, три... и тишина, следовавшая за этими словами, решила за все последующие действия. Ведь так ощутимо легче. Это правильно по отношению к ней... правда?       – Уже была почта? – Дейзи взбудораженно встрепенулась, кажется, забывая про всё, что её беспокоило. – Спасибо огромное, что принёс. У меня, если честно, времени никак не находилось добраться до ящика и самой посмотреть. Под рёбрами защемило. Но отнюдь не радостью за неё, и... Господи, как же это было паршиво: защемило болью, отчаянием, даже гневом отчасти, хотя Жан думал, что больше не способен злиться на друга за его смерть. Мне жаль, Марко. Правда жаль. Но ты же понимаешь, что я не могу так. С ней – не могу.       – Я позже прочту, – Дейзи бережно отложила конверты в сторону. Не швырнула в самый дальний ящик стола, чтобы потом забыть, а прижала к сердцу, словно сокровище, и положила на самое видное место. Работа прежде всего – так её, наверное, учили, – подумалось ему отстранённо, когда она раскрыла именную папку, гордо названную «медицинской картой военнослужащего», и повернулась со словами:       – Давай я тебя осмотрю, пока не стемнело, а то уже солнце к закату клонится, – и безо всяких прелюдий любезно скомандовала: – Проходи за ширму и раздевайся. Не раскраснеться от её повелительного указа удалось лишь благодаря разросшемуся в глубине души удивлению, возникшему от того, как быстро из мечтательной девушки, только что получившей письмо от отца, Дейзи Белл мутировала в невозмутимого доктора, сосредоточенного только на работе.       – У тебя сегодня что, настрой на бестактность? Мы даже не в таких отношениях, не стыдно? Жан моментально (и в какой-то мере неосознанно) среагировал простым подзуживанием, надеясь смутить девушку, ведь, как известно, лучшая защита – это нападение. Забыл только о том, что таких осмотров у неё уже было, не дать соврать, больше полсотни.       – У врачей нет стыда. Даже не пытайся надавить на то, чего нет. – Уголок губ девушки дёрнулся вверх, словно бы в усмешке (не стоило ему знать правду о нервах). – Вещи оставишь на стуле рядом с кушеткой. Юморить как-то резко расхотелось.       – Погоди… в смысле «вещи»? То есть штаны мне тоже надо снять? – Мигом поесерьёзнев, удивился Жан.       – А ты думал, я спрошу у тебя про самочувствие, смерю температуру, и отправлю гулять? – Дейзи деланно удивилась в ответ, тут же напоминая: – Ширма там. 40. Больно не было, неприятно – тоже. Но внутри творилось неописуемое – приходилось неустанно напоминать себе о том, что прямо сейчас перед ним был прежде всего врач, а уж потом девушка и сокурсница. Как бы армия ни пыталась привить им идеологию равенства полов – «на войне есть солдаты – ни мужчин, ни женщин» – трудно было не обращать внимание на то, как угловатые и коротко остриженные девчонки неспешно стройнели, округлялись и временами казались даже красивее, чем ухоженные городские девицы, выращенные в тепле и уюте. Поэтому сейчас, когда Дейзи Белл дотрагивалась до него своими смертельно-ледяными пальцами, Жан втайне искренне радовался, что заходящее солнце было ярким и налитым почти что кровью – так его красное лицо до самого окончания осмотра привлекало внимания не больше, чем однообразный лесной пейзаж за окном. Хотя даже для того, чтобы дышать ровно, а не замирать и задыхаться от неловкости, приходилось прикладываться усилия. Но пытка окончилась достаточно быстро – полчаса на всё про всё, и вот он услышал долгожданное: «Я закончила, так что можешь одеться». Это было удивительно в какой-то мере: Белл мало спрашивала и много записывала, без особого пафоса демонстрируя ничтожность того количества информации, которое ей необходимо получить для того, чтобы узнать о чужом теле больше, чем знает сам его обладатель. На вопрос о том, как такое возможно без десятков лет практики за плечами, Дейзи ответила крайне простодушно:       – Потому что, пока другие дети моего возраста играли на улице и заводили друзей, я училась у папы правильно держать в руке скальпель, – и не сказать, чтобы голос её был расстроенным от неутешительности данного факта. – Я учила алфавит по медицинским справочникам и писа́ть научилась не в церковно-приходской школе, а ведя журналы пациентов и их заболеваний – конечно я знаю об этом побольше, чем ты. – Пусть к завершению тон стал снисходительным, но слушать его было по-особенному приятно: Жан не различал в нём ни капли надменности и превосходства. Дейз могла гордиться собой, но она не зарывалась и не пыталась царапнуть задранным носом потолок. Подозрения падали на то, что на её пути к совершенству всегда стоял кто-то более опытный, более искусный, более умелый и смышлёный. Словом – было к чему стремиться. – … Слушай, я тут перерыв собиралась сделать... ну, чаю там попить... Будешь? Он, наверное, и не понял даже, в какой момент трёхлетнее знакомство на уровне приветствий и прощаний вдруг сменилось на дружеское предложение выпить чаю, наслаждаясь видом заходящего за кроны деревьев солнца.       – Да, давай. Честно признаться, об этом задумываться не хотелось. Дейзи неторопливо разожгла огонь, водрузила жестяной чайник на крохотную печку, которая незаметно ютилась в углу кабинета, а сама полезла в шкафчик за кружками и чаем, попутно объясняя что-то про сбор трав, которые включал в себя этот самый чай. Жан слушал её вполуха. В основном потому, что зацепился взглядом за злосчастные письма и никак не мог отвести от них глаз, сосредоточившись на том неприятном чувстве, которое незаметно, но теперь так удушливо обвилось вокруг сердца. И вдруг стало непереносимо-тошно от воспоминаний о том, как нелестно однажды он высказался на тему тёплых семейных отношений девушки и её отца. И всё почему? Из-за того, что собственные отношения с родной матерью не ладились. По его вине – уж самому-то себе можно было не врать. У Дейз и её отца, Вильгельма, была особенная связь, которая выстраивалась годами. Они имели за плечами столько всего, что все приоритеты и чувства сами собой расставлялись по местам, не вызывая нареканий. Папина дочка? Да, и ещё какая. Для Белл это никогда не становилось тем, чего стоило стыдиться. С другой стороны, что было у Жана и его матери? Отношения мягкосердечного родителя и неблагодарного трудного ребёнка, который в двенадцать лет подумал, будто может решить всё сам, и сбежал в армию в поисках лучшей доли для себя? Отличное сравнение, ничего не скажешь. Любящая дочь и сопливый, самонадеянный сын-идиот. Хотя в его корыстных мечтаниях всё же закрадывалась надежда увезти семью с собой. Подальше от стен, от войны за выживание, от... всего.       – … Хочешь прочесть? Он непонятливо моргнул, будто плохо расслышал вопрос.       – Чего? Одновременно с этим накатил какой-то дикий, иррациональный страх, что речь зашла о том письме, спрятанном в кармане, которое Жан ну никак не мог засветить перед ней. Дейзи придвинула к нему ближе кружку и немного подула в свою собственную, сбивая горячие ленты ароматного дыма.       – О том, что папа написал мне, хочешь прочесть? – Заново переспросила Белл, делая крохотный глоток с едва слышным прихлёбыванием.       – С чего ты это взяла?       – Ты смотрел на мои письма всё то время, что чайник грелся. И как тут, скажите на милость, объяснишь, что его больше интересовали внутренние самобичевания, нежели содержание посланий от её отца? Отвечать стало слишком уж неловко, поэтому лучшим выходом показалось запить все слова и отвлекающим манёвром расхвалить приготовленный чай (даже если вкус вдруг окажется отвратительным). Позже он запомнил, что малина в чае, оказывается, кислит, и пахнет до одури хорошо. Никогда прежде не подумал бы, что какое-то глупое чаепитие сможет стать хорошим поводом для банального "узнать тебя получше".       – Я не буду давить на тебя и указывать, как общаться с матерью, если ты об этом беспокоишься, Жан, – сдавшись, тихо вымолвила Дейзи, очевидно слишком уж хорошо припоминая, какой реакцией мог наградить её Кирштайн. В ответ на его взгляд, преисполненный недоумением – как ты узнала? – она расслабленно улыбнулась и пояснила: – На самом деле это очень заметно. У тебя есть привычка – кулаки сжимаешь, когда нервничаешь. Демонстративно вскинув узкую ладонь, Дейзи слегка сомкнула тонкие пальцы в слабом подобии кулака. Жан мигом опустил взгляд на свои колени: правая рука и впрямь была стиснута до такой степени, что кожа побелела и на предплечье вены проступили ещё отчётливее.       – А ещё хмуришься и в глаза не смотришь.       – Ты что, статистический эксперимент проводила? Следила за мной? Жуть какая, Белл. Боже, просто заткнись, придурок. Дейзи посмотрела на то, как он молча одёргивал себя, стыдясь собственной резкости, когда у них только-только наладился разговор, и опять прихлебнула из кружки.       – Говорю же – это легко заметить. Могу, если хочешь, про других рассказать. Про Эрена, например, – собеседника вмиг перекосило и девушка развеселилась. Незаметно, правда, – эмоций на её лице не особо прибавилось. – У него тоже полно разных привычек.       – Нет-нет-нет, Белл, меня всё устраивает! Вот уж о ком, а о нём я слышать точно не хочу!       – В следующий раз зато хорошенько подумаешь, прежде чем обвинять кого-то в преследовании.       – Иначе ты будешь болтать со мной о нём постоянно?       – Ну, выбора особо нет – я с ним почти всё время провожу. Про кого мне ещё говорить? Шутка была смешная – Жан оценил, правда – а вот то, что за ней стояло, и ситуация сама по себе немного нервировали. Особенно, когда он задумывался об общем контексте и возможных последствиях. Что произойдёт с Эреном в дальнейшем, если составленная Эрвином Смитом стратегия – какова бы она ни была – сработает без осечки или же с треском провалится? Что будет с Дейзи, привязанной к Эрену его способностями? Невесёлая загруженность не могла укрыться от взгляда девушки, воспринявшей посерьёзневшее лицо компаньона в ином свете. Она вздохнула, от недостатка тактильных ощущений прокручивая в пальцах карандаш, и спокойно добавила:       – Он сейчас в... сложной ситуации. Очень. Я не могу рассказать всего и не прошу терпеть его выходки, потому что они и правда не от большого ума, но... просто знай, что Эрену тоже приходится нелегко.       – Ох, да что ты. – Снова не удержался от сарказма Кирштайн. – Наверное я не заметил из-за того, что... дай подумать... мы все здесь тоже, как бы, не в отпуске?       – Жан, пожалуйста...       – Сама святость. Серьёзно – ты каждый раз поражаешь меня всё больше и больше. Ты и впрямь думаешь, что у него нет этого блядского геройского комплекса из-за того, что окружающие считают его «последней надеждой»?       – Мы же об Эрене говорим. – Отставив кружку в сторону, подальше от себя, чтобы случайно не опрокинуть её на документы, Дейзи взялась за большую, жирную папку с бумагами, на которой Кирштайн прочёл «учёт и комплектация индивидуальных сумок первой помощи», и стала активно помечать какие-то пункты, попутно продолжая говорить: – Но знаешь, помимо этого есть ещё... много всего. – Она сочувствующе улыбнулась собственным мыслям. – Бродит много слухов про козырь человечества, мессию и так далее – я слышу это каждый день. Но знаешь... больше этого люди действительно боятся его. Ненавидят, презирают. Судят и осуждают за способности, о которых он не просил. Странно: несмотря на слова и смысл, которые они в себе несли, Жан не чувствовал, словно его упрекали в предвзятом отношении. Хотя неприятно всё-таки было.       – У него есть Армин и Микаса, которым всё равно на это. – Так просто поддаваться влиянию Белл и следовать её заповеди: «Терпи и будешь вознаграждён», Кирштайн, тем не менее, не намеревался.       – Армин и Микаса – не всё человечество. Они не могут обращаться в гигантов, как он. С ними не обращаются как с монстрами. И на них не надеется двести с лишним человек мобилизованной Разведки. – Ей богу, если бы Дейзи умела сверлить дыры своими неоднозначными взглядами, то Жан уже давно был весь как решето. – Эрен может бесить, но знаешь... без него этого всего не было бы. Есть вещи, которые может сделать только он и только благодаря тому, что он такой упёртый, непроходимый и местами бестолковый.       – Слушай, нам правда нужно это обсуждать прямо сейчас?       – Нет. Но если об этом не поговорить, то ты так и будешь думать, будто ему легче, чем всем остальным.       – Когда ты стала так хорошо копаться в чужих сердцах, Белл?       – Пришлось научиться очень быстро: я уже месяц нянькаюсь с большим капризным ребёнком, который считает, что его проблемы решатся, если долго упираться рогами и кричать погромче.       – По крайней мере это значит, что он всё ещё тот самый придурок, который всех бесит. Ненадолго замолчав и перестав делать записи в своём журнале неотложных дел, Дейзи подняла голову и смерила его, Жана, пристальным взглядом, в котором не составило труда уловить тень иронии: Ты ведь знаешь, что раздражаешь окружающих не меньше него?       – Горшок над котлом смеётся, а оба черны, – с улыбкой изрекла Белл, впрочем не имея ввиду ничего весёлого за этими словам. Мышцы мгновенно свело нервной судорогой и вынудило замереть в состоянии крайнего напряжения. Ты шутишь. Шутишь ведь? Не смешно.       – О чём ты? Молчаливый кивок в сторону писем вытряс из Жана всю душу.       – О том, что вы друг друга стоите. Особенно когда дело касается до заботы. Манера огрызаться на неё у вас такая одинаковая, что аж противно. – Спокойно утвердила Белл, как будто знала наизусть. – Только с тобой всё хуже – ты ещё и воспринимаешь это как должное. Считаешь, что "надоедливая" забота – на всю жизнь. Что вернёшься домой после долгих лет отсутствия и тебя примут с распростёртыми объятиями.       – Мне показалось или ты обещала не привлекать семью?       – Я могу замолчать. Надо?       – ... Нет. Лицо Дейзи не выражало превосходства или довольства тем, что она заставила Жана начать слушать её. Единственное, что он успел увидеть перед тем, как плохо заколотые волосы выбились из причёски и соскользнули вниз, – это слабую улыбку и облегчение.       – Никогда не думал, что однажды может получиться так, что вернуться не к кому? Некуда?.. Не подумай, что я Эрена защищаю или пытаюсь поставить выше тебя. Он только после смерти научился ценить людей, которые остались рядом с ним. Не буду скрывать, что по-тупому и лицемерно, потому что смысла покрывать его безнадёжный идиотизм нет... Но научился. И нет, я не сомневаюсь в тебе или в том, что ты вступил в Разведку, чтобы защитить людей, которых ценишь. Я всего лишь боюсь, что однажды ты возьмёшь в пример тупую жертвенность во благо других и сделаешь близким, которым дорог, больно. Шах.       – Не воспринимай мои слова в штыки, пожалуйста... – Он с облегчением выдыхает. – ... Но представь госпожу Кирштайн. – Зря. – Представь, что к ней в один день вместо живого и невредимого тебя на порог дома заявится военный почтальон с извещением о твоей смерти. И у неё не останется ничего от тебя. Ни единого слова о чувствах, здоровье, успехах. Только из-за того, что ты так гордился самостоятельной жизнью в военполке, что не посчитал важным рассказывать об этом семье. Ты же понял всё сразу, так ведь? Шах тебе, Жан Кирштайн. Мат.