«Мне сейчас увал не дадут – командор попросил за пределами штаба не светиться. Наших уже всех отправили за Розу, только тебя и могу попросить. Навести, пожалуйста, моего папу.»
Совесть говорила голосом Дейзи Белл и этот факт окончательно отметал любые варианты, которые включали бы в себя позорное бегство. Меньшего, наверное, и не стоило ожидать, зная Дейзи… и тем не менее Жан искренне поразился: за изгородью был виден какой-то другой мир. Не знавший никаких трагедий, не видевший обороны Троста, казалось, даже не присутствовавший при событиях месячной давности. Палисадник во дворе был опрятный с ухоженными клумбами ненавязчиво пахших цветов и вьюнками, оплетавшими изгородь, а в некоторых местах и часть дома. Само здание больше напоминало деревенский домик, удалённый от шумной городской суеты, нежели пристанище гражданского врача посреди города, когда-то ставшего сперва полем боя, а после – руинами – и если бы не вывеска с характерной символикой над дверью, то никто бы и не подумал, что здесь могли принимать на осмотр. Помявшись у калитки, Кирштайн всё же отворил её, однако едва ли ему удалось ступить за ограду – путь преградила внушительная тень, замершая посреди дорожки к дому. Тень отдалённо напоминала собаку, однако Жан в этом крайне сомневался. По первому впечатлению угольно-чёрное существо явно выбралось из глубин ада: разорванное ухо висело какими-то лоскутами, сквозь шерсть проступали выпуклые розовые полоски кожи, а на перекошенную от шрамов морду без содроганий взглянуть было попросту невозможно – единственные уцелевший глаз смотрел на посетителя маслянисто, как на кусок мяса, готовый к употреблению.«… Счастливчик очень послушный и добрый, и на самом деле он просто прелесть! Мы подобрали его ещё в Шиганшине – тот ещё драчун был, с другими бродяжками за кусок хлеба воевал.»
Срань господня, они назвали это «Счастливчиком» … «Это» мало походило на что-то, несущее добро и свет в семью Беллов. И искренняя улыбка Дейзи от упоминания питомца рождала в голове Жана некие подозрения касательно восприятия девушки. – Тихо, парень, давай не усложнять... – он выставил вперёд себя ладонь, немного наклонившись – пёс понял жест и подошёл поближе, уткнув в неё прохладный, влажный нос, без какой-либо опаски обнюхивая. – Не боитесь, что руку откусит? – Со спины обрушился скептический мальчишечий голос, едва не вызвавший остановку сердца. Сосредоточившись на собаке, Жан совершенно не расслышал шагов позади. Мимо прошмыгнул низкий тщедушный пацанёнок с увесистым ящиком в руках. Сперва на посетителя даже и не взглянул, но когда ставил поклажу на веранду, то неволей краем глаза зацепил замершего истуканом юношу, на которого Счастливчик и не думал скалиться, а судя по яростно вилявшему из стороны в сторону огрызку хвоста, и вовсе радовался приходу неизвестного посетителя. – … Если вы к доктору Беллу, то он сегодня принимает только по экстренным случаям. – Почему? – Заметив полный подозрения взгляд, направленный на него, Жан попытался выдать себя за ничуть не подозрительного гостя и натянуто улыбнулся. Судя по встреченному выражению лица, не помогло. – Вы не местный? – Уточнил мальчишка, явно подозревая Кирштайна в каком-то преступлении. – Давно не был здесь. – В округе все знают, что доктор вестей от дочки ждёт. С вылазки разведчиков столько времени прошло, а письма всё нет. Вот и захворал. В душе новость откликнулась неприятно и болезненно. Об этом Дейзи и говорила, когда, сжёвывая собственные губы в кровь, собирала в ящик льняные мешочки и обёрнутые в ткань склянки. «Если папа сильно нервничает или выдыхается от работы, то у него сразу нога отнимается, ещё спину может прихватить, и голова начинает болеть, и он простуду легко подхватывает, и… прости, что гружу этим, я просто… очень переживаю за него.» – Я по этому поводу и пришёл. – … Что? Пацан сжал губы, выпучил глаза и побледнел так, что Жан уж было перепугался: вдруг щегла удар хватил? С чего бы? Но тот долбанул по барабанным перепонкам звонким возгласом – «Дядя Вилли!» – и скрылся за дверью, не забыв как следует хлопнуть. Сбитый с толку Кирштайн, которому оказалось невдомёк поведение щегла, остался наедине с убийственно-спокойной собакой, не понимая произошедшего. Поначалу не понимая. Минутой позже, под аккомпанемент грохочущих шагов и невнятных, глухих голосов в доме, в его голову со всей дури прилетело осознание собственных слов. Вернее их неосторожности и веса. – Ну, нет же… – обреченно застонал он, накрыв лицо ладонью. Дядя Вилли… Вильгельм Белл – хромой, почти полностью лысый, насквозь седой, и худой до такой степени, что рабочий халат висел на нём, как на вешалке, – выскочил минутой позже, трясущимися руками вцепившись в трость. Увидев его серое от ужаса лицо, Жан мысленно пожалел обо всём на свете и трижды проклял собственный язык, когда мужчина доковылял до него и вцепился в плечи мёртвым хватом. Аналитический склад ума, которым Кирштайн так гордился – потому что он, напополам с успехами в физических дисциплинах, принёс ему место в первой десятке выпускников – дымился и сигнализировал об ошибке. Никакая логика не помогала против напора чувств отчаявшегося родителя. – Это правда? – Доктор Белл, сэр... – Как это случилось? Кто-нибудь видел? Тело... Тело её нашли? Где же извещение? Покажите мне его! Несчастный мужчина тряс нерадивого почтовика как плодоносное дерево, надеясь, что с него рано или поздно упадёт какой-нибудь внятный ответ, который непременно спровоцирует сердечный приступ и позволит воссоединиться с семьёй по естественным причинам. Даром, что любые попытки вставить слово между допросами и срывающимися причитаниями Вильгельм сам же и пресекал, безумными воплями сметая каждую подходящую паузу для вставки. – Доктор Белл, возьмите себя в руки, Дейзи не… Дыхание перехватило на середине фразы. «Дейзи не погибла» – самая важная часть оказалась неуклюже проглочена, стоило ему взглянуть отцу Дейзи в глаза. – Она… хотя бы не мучилась? Щелчок.«… представь госпожу Кирштайн. Представь, что к ней в один день вместо живого и невредимого тебя на порог дома заявится военный почтальон с извещением о твоей смерти.»
Умолять собственное сознание не вспоминать слова Дейзи Белл оказалось трудно и слишком поздно. Жан сжал кулаки, стараясь хотя бы отогнать от себя дурное, ненужное воображение, рисовавшее во всех красках ужас и безнадёжное, полное горечи отчаяние – только на лице собственной матери. То, как её лицо, запомнившееся ему румяным и свежим, сперва белело, а затем серело; как ласковые глаза наполнялись горькими слезами; как губы, с которых срывались лишь полные материнской любви и заботы слова и улыбки, кривились от несчастья и издавали тоскливый вой. По телу пробежала дрожь ужаса, какой не было даже в день вылазки, когда собственная жизнь висела на волоске. Щелчок. Как будто щепка какая-то сломалась внутри головы. – Вильгельм, послушайте меня… Послушайте же! Кажется, доктор Белл был в шаге от того, чтобы сойти с ума. Пожалуй, если бы Жана попросили описать выражение «обезуметь от горя», он бы без лишних слов показал им лицо Вильгельма в этот самый момент. – Дейзи жива. 54. Ада Белл с семейного портрета на кухонной тумбе смотрела на него так пристально, что Жану казалось, будто его осуждали за что-то. Пожалуй, было уместным считать, что Дейзи свой фирменный взгляд «прямо в душу» получила вместе с молоком матери. Молодая женщина, запечатлённая рукой неизвестного художника, выглядела слишком правдоподобно для простого бесцветного рисунка. Она не улыбалась и надменно смотрела на портретиста из-под полуопущенных ресниц, слегка приподняв острый подбородок – это делало её лицо высокомерным и горделивым, хотя менее красивым оно всё равно не становилось. Поначалу, увидев Вильгельма, Жану показалось, что Дейзи была очень похожа на него. При взгляде изблизи на портрет оказалось, что на самом деле девушка почти ничего не взяла от отца, но была практически идеальной копией матери. Особенно-ярко об этом свидетельствовали буйные, густые волны волос и… Те самые именитые уши, которые вызвали целую волну дразнилок в первые дни в кадетке.«– Из какой сказки ты выбралась, Ушастик? – … Я из Шиганшины.»
Её простодушный ответ оказался чересчур впечатляющим, чтобы вот так просто забыть. Так себе сказка – не для детских ушей. – … Бога ради, Эдди, я едва не преставился! Кто ж так вести сообщает, толком не разузнав? Хоть бы для приличия спросил, военный ли он почтальон! – Вильгельм с искренним негодованием эмоционально отчитывал мальчишку. На что пацан, виновато, но не менее горячо оправдывался: – Так ведь любой бы невесть что подумал, дядя Вилли! Дейзи и так никогда с письмами не запаздывала, а тут он! «Он» тем временем сидел на стуле так, словно между лопаток воткнули арматуру. – Не жалеешь старика совсем... – У вас нервы как стальные канаты. – ... И тонкая душевная организация, малявка! – В сердцах заявил мужчина, после чего наказал: – А вообще, беги-ка ты домой, пока Розита искать не начала, и скажи, что дождались от девочки моей вестей. – Вот уж дудки! – Эдди замотал головой и наглядно уселся за стол, пару раз похлопав по нему ладонью в требовательном жесте. – Я тоже хочу знать, как у Дейзи дела! Вильгельм одарил подростка возмущённым взглядом, мол: «Каков наглец!». Доктор Белл был словно один сплошной эмоциональный ураган, и Дейзи на фоне отца казалась штилем – абсолютным безветрием. Как они уживались вместе – тайна, покрытая мраком. Отчасти Жан понимал, откуда в девушке было столько терпения. С таким буйством чувств непросто справиться, не имея в запасе титанической выдержки и трезвой головы. – Не отвлекай тогда и под ногами не путайся, коль упрямишься и в дом вертаться не хочешь – гость у нас всё-таки. – Вильгельм щербато улыбнулся, принявшись с интересом разбирать посылку от дочери, междометием обратившись к Жану: – Ты, юноша, не серчай – в моём возрасте трудно всё на подхвате держать. Чай будешь? Дочка тут прислала столько всего... ох, и от простуды даже? Как знала, что захвораю... а она у меня сызмальства сама травки сушит, да так что любой травник позавидует. Не зная, как ответить, Кирштайн натянуто улыбнулся и молча кивнул то ли принимая извинения, то ли соглашаясь почаёвничать. Образованный городской врач выражался как деревенский простачок и едва ли мог остановить поток болтовни о каждой мелочи – это определённым образом рушило устойчивый снобистский образ, сформировавшийся в воображении. На плите свистя кипел жестяной чайник. Но по ощущения кипело у Жана в голове. Он смотрел на шуршавшего по кухне хозяина дома, который отказывался от любой посильной помощи, и никак не мог взять в толк, каким образом Дейзи вообще смогла найти в себе силы оставить безмерно любящего её отца, чтобы рисковать жизнью и всё время быть в шаге от пропасти. Хотя хорош судья. К слову, о ней – даже будучи ребёнком Дейзи выглядела меланхоличной доморощенной барышней с тоскливыми глазами и унылым лицом. Проще её не делали и те простые, донельзя скучные густые косы, перекинутые через худые плечи и перевязанные лентами. С трудом верилось, что всего через пару лет эта бледная моль с рисунка подаст документы в приёмную комиссию и переоденется в военную форму. – Сколько ей здесь? – Щурясь, чтобы рассмотреть крохотные цифры даты в углу портрета, спросил Жан. Вильгельм развернулся сразу с тремя кружками и сделал неуклюжий ковыляющий шаг к столу, привлекая внимание гостя. После того, как мужчина едва не расплескал на себя кипяток, Жан первее Эдди подскочил с места и отнял злосчастный чай, подавая вместо него приставленную к тумбе трость. Хотя нервы до того сильно расшатались этой встречей, что Кирштайн уже и от какой-нибудь домашней настойки на спирту не отказался бы. Отец хранил в подвале клюквенную – в одиннадцать она казалась не больше, чем вонючей мерзостью, похожей на жидкий огонь. Теперь он готов был поспорить, что проспиртованный настой на вкус мог оказаться куда приятнее, чем тогда. – … Восемь годков стукнуло. – Сев за стол, ответил доктор Белл, и с гордой отцовской улыбкой добавил: – Дочка в день, когда портретист пришёл, смогла впервые заключение о смерти сделать без моей помощи. Хотя я её даже в морг толком не водил. Будь у Жана во рту чай – выплюнул бы его обратно в кружку. Не такого подробного ответа он ожидал. – Вы позволяли ей… смотреть на трупы? В голове не укладывалось. Эта семейка... – Смотреть, резать, изучать – это часть нашей работы. – Вильгельм пожал плечами и улыбнулся. – Неотъемлемая её часть. От манекенов не так уж много проку – хрупкость органов и ломкость сосудов и артерий через резину или дерево не воссоздашь. Жан на автомате сжал кулак под столом, представляя восьмилетнюю Дейзи, что копалась во внутренностях мертвеца. Пить чай ему как-то расхотелось. Эта. Семейка. Видя на картинке лишь пасмурную девочку, которая выглядела так, будто жила, насыщаясь лишь утреней росой и энергией энциклопедических строчек по медицине, трудно было представить, что она могла вытерпеть вид мёртвого человеческого тела и не потерять сознание от шока. Вспоминая одержимую докторскими премудростями фанатичку, не боявшуюся самых отвратительных на вид ран, сомневаться не приходилось – ещё как могла. – Знаю, что торопишься, наверное, к своим… – не закончив фразу, Вильгельм отвернулся от стола, приложил ко рту кулак и зашёлся стягивающим горло кашлем, от которого даже гостю поплохело. За компанию. – Но можно я попрошу задержаться? Хочу Барашку ответ передать. – Нет. Не торопитесь, я… не планировал домой заходить. Мать к родственникам в деревню уехала, – горло неприятно стянуло, – так что смысла нет. – О, вот как. – Лезть глубже с расспросами мистер Белл не стал. – … Будь добр, Эдди, принеси-ка мне бумагу и перо с чернилами… Значит и торопиться не будем – я гостей люблю, так что только рад буду, ежели задержишься. Расскажи, как там у всех дела? Дочка писала, что теперь с Гришиным пацаном нянькается, но я ж только это и знаю, а ведь к нему в комплекте всегда ещё двое шли. Так они и ходят втроём? Помню их клешнями друг от друга не оттащить было – как приваренные ходили! – Закашлявшись вновь, мужчина проигнорировал тревожные взгляды, направленные на себя, и хрипло рассмеялся как ни в чём ни бывало: – Бедный мой Барашек – она отпрыска Йегеров на дух не переносила!.. Ну же, не молчи – рассказывай, как поживаете! Доктору было любопытно всё. Хотя о быте дочери он справлялся весьма поверхностно, чувствуя радость уже от того, что она осталась жива и невредима (о боевых травмах Кирштайн ничего не сказал). Надо отдать должное, интерес Вильгельма ловко обходил все те таинства службы, которые простому гражданскому знать было не положено. Жан думал, что ему нечего было рассказать – помимо всей этой истории с гигантами, режим был крайне однообразный – однако в процессе долгого общения со словоохотливым доктором удалось выяснить, что минувший месяц в Разведкорпусе прошёл достаточно активно, чтобы назвать его «нескучным». Несмотря на печальный итог. – Значит, провал. – Результаты куда... плачевнее, чем ожидалось. – Не скромничай, уж мне-то можно не украшать! Мистер совершенство в лужу сел со своими гениальными планами – ясно же, как день божий. – Вы о командоре? – Знамо дело, что о нём. На дух эту важную морду не переношу: весь такой напомаженный вечно, всё у него на подхвате, гений выделанный! – Мужчина скривил лицо, словно мальчишка, которого заставили матери по дому помогать. – Репутация светлого ума, а детей за нос водит! Сердце он человечеству, видите ли, посвятил. Моя Ада им восхищалась, а по мне, так он жуткий отморозок... Если бы грубые порицания Жан слышал лишь в адрес командора, то он бы списал их на личную неприязнь и не стал бы задумываться над ними. Однако между делом Вильгельм Белл весьма скептично относился и к Разведке, что рождало странные несостыковки, ведь он... не высказывался как все горожане, которые считали Легион нахлебниками и тратой налогов. Как можно было в таком случае отпустить жену и дочь туда? Просто зачем? Почему бы не уехать подальше, чтобы перед глазами не маячили экспедиции разведчиков? – Вы ненавидите Разведотряд, Вильгельм? Не хотелось сложностей, но трудные вопросы возникали сами собой. – Нет, ненависть – громко сказано. Не к Разведке уж точно. – Мужчина с тяжёлым вздохом взболтнул в кружке остывшие остатки, другой рукой продолжая писать. – Я считаю, что они накличут беду... Есть пословица такая: «На бога надейся, да сам не плошай». Но знаешь, по мне, так это не про усилия человеческие. Это про то, что пятьдесят процентов жизни состоит из случаев и совпадений, а другие пятьдесят – из стараний. Я, скорее всего, просто трус, но считаю, что Разведчики пытаются вылезти за установленные рамки. Мир не любит такой ярой инициативы, и рано или поздно людям придётся держать ответ за неё. Возможно, если бы он не понимал или был таким же упёртым, как Эрен, то было бы проще отвергнуть истину Вильгельма или же вступить с ним в дебаты, чтобы доказать его неправоту. Однако Жан не был ни умственно-отсталым, ни твердолобым, и отчётливо видел, с какой колокольни смотрел на ситуацию отец Дейзи. – Ну, а ты? – Эпопея в письме насчитывала шестой лист, но мужчина умудрялся каким-то образом поддерживать разговор и не теряться. – Как думаешь? Лучше бы растерялся, перестал следить. – Я... – «Не знаю». Конечно же не знаешь. Всего лишь решил – заметил, кстати? Снова «ты» и снова «решил» – что если не сделаешь сам, то никто не сделает. – Полно выглядеть таким загруженным, голубчик, – не дождавшись ответа, Вильгельм с пониманием махнул рукой, как будто опуская вопрос. – Всё успеется – вижу, что парень ты толковый. Улыбка доктора Белла в совокупности с его словами оказалась сравнима с контрольным выстрелом в голову. Какого… черта? Зачем? Почему ты, Дейзи Белл, бросила всё это? Свой тёплый дом, безопасную работу, любящего родителя и шанс быть простой городской девчонкой? Ради чего? Если бы только у Жана был такой отец, как Вильгельм… Мысль оборвалась, затерявшись в далёком звоне колокольчика на калитке, и настойчивом стуке в дверь, последовавшем через минуту. – Я открою, – Эдди мигом соскочил со стула, опережая порыв Вильгельма и реакцию Жана. Через несколько секунд из коридора донёсся его приглушённый, озадаченный голос: – … Извините, доктор Белл сегодня принимает только экстренно. – … Приветствую. – Крайне вежливо поздоровались в ответ. – Господин Белл знает о нашем визите. «Господин Белл», когда Кирштайн увидел его лицо, переменился до неузнаваемости, очевидно распознав владельца обходительного мужского тембра. От добродушного рассказчика не осталось и тени – побелевший от гнева старик потянулся за тростью и сжал ту до скрипа ручки, поднимаясь из-за стола. Игнорируя озадаченного гостя, доктор доковылял до коридора и ему даже не потребовалось смотреть на посетителей, чтобы голос вдруг налился здоровой мужской силой и сталью: – Эдди, живо возвращайся домой. Розите ни слова, понял меня? – Мальчишка, конечно, ничего не понял, но не предвещавший ничего хорошего тон отлично пронял его и заставил послушно следовать указке. Едва пацан протиснулся между нежеланных – теперь было ясно – гостей, и скрылся из виду, как Вильгельму словно развязали язык: – И ты, упырь религиозный, проваливай подобру-поздорову. – Я лишь намеревался справиться о здоровье почтенной дочери, Дей… – Ещё раз твой грязный рот коснётся имени моей девочки, и твои останки до скончания веков будут носить семье почтовые голуби. Я не шучу, Бе́рих. – Грозно пророкотал Вильгельм, внешне оставаясь спокойным и твёрдым. Он приосанился и воинственно расправил плечи, оказавшись гораздо более устрашающим и крепким, чем казалось ещё несколько минут назад. – Рассчитывали на то, что застанете Барашка дома? Не передали вам доносчики, что не она пришла? – Ты не понимаешь, Вильгельм, наши источники также тревожатся о жизни почтенной дочери. Вступление в Разведкорпус сильно беспокоит благородную семью Айхенв… – «Источники», – глумливо хмыкнул мужчина, не дав договорить. – Шавки из Военной Полиции ты хотел сказать? Видел я, как они ошивались тут аж целую неделю – сколько нужно было денег отвалить, чтобы заставить этих белоручек в Тросте сидеть? – Военная Полиция поступает достойно, оказывая содействие благородной семье и нашей великой религии. – Высокомерно произнёс Берих. – Все мы радеем за безопасность почтенной дочери, которую можем в любой момент потерять. Мы уже лишились мадам Адали́н из-за того, что ты не смог... – Ошибаешься, Берих. – Вильгельм практически зарычал. Его злость была такой сильной, что высекала искры из воздуха. – Ада сбежала. Вы потеряли её задолго до того, как мы встретили друг друга. И не пытайся заставить меня чувствовать себя виноватым – я дал любимой женщине то, чего ей никогда не давала родная семья. – Её безмерно любили и уважали. – Это не про любовь, дурень. Это про возможность выбирать самостоятельно. Мужчина сжал губы, сдерживая какие-то, наверняка нехорошие, мысли по отношению к хозяину дома. Затем поднял голову, привлечённый появлением Жана. Несмотря на вызывавший доверие и располагавший к себе голос, внешне Берих совсем не понравился Кирштайну. До такой степени, что кулаки зачесались съездить по холёной роже – смазливости спесивой морде было не занимать. Однако, невзирая на явное неприятие, укутанный с головы до пят в чёрные, расшитые золотом одежды представитель «религиозных упырей» крайне вежливо поприветствовал Жана наклоном головы и странным жестом обеих рук со скрещенными пальцами, и не касавшимися друг друга ладонями. – Вижу, что ты всё ещё принимаешь гостей, Вильгельм. Я навещу тебя в другой раз. – Боже мой, как жаль, что ты наконец-то уходишь. – Несмотря на ядовитый комментарий доктора, Берик улыбнулся, сложил руки и отправился восвояси. Перед тем, как закрыть дверь за его спиной, Вильгельм выглянул во двор и разочарованно бросил сидевшему на веранде псу полное укоризны замечание: – Ну? И что проку тебе быть таким страшным, если пускаешь кого ни попадя? Чего смотришь? Хоть бы раз гавкнул! Четырёхлапый Дьявол жалобно заскулил и понуро свесил лоскуты ушей. Дверь наконец-то закрылась. На какое-то время в доме воцарилась тишина, в которой даже звук шагавших стрелок на часах был как грохот молота по наковальне. Жан переводил ошарашенный взгляд с Вильгельма на дверь и обратно, и в голове противно шевелилось плохое предчувствие. Ситуация не казалась нормальной, с какой стороны ни глянь. – Вильгельм… – осторожно начал Кирштайн, внутренне колеблясь от варианта: «задать вопрос», до варианта: «держать язык за зубами». – Юноша, – тяжело изрёк доктор, испустив шумный выдох. – … Достань-ка с полки вино. Тут без хорошей выпивки не обойтись. Под ложечкой неприятно засосало. Встревать в семейные распри Беллов Жан не планировал. 55. Молитвы были как разговор, который слышен только с одной стороны, потому что другая не требовала осязания, слуха или зрения – лишь веры и чувств. Дейзи практически не издавала звуков, лишь быстро шевелила губами слова, однако полушёпот в глухой тишине, и тот звучал как самый её громкий вопль. Крепко сжатые ладони и переплетённые пальцы были прислонены ко лбу опущенной головы, потому что это оказалось выше сил – смотреть на распятие. Бороться с сомнениями было так тяжело и так изнурительно, что Дейзи чувствовала себя опустошённым водоёмом, пересохшей рекой, в которой остались лишь камни, сухая грязь и пески. Подписывая рапорт о переводе в Разведку, больше всего на свете она опасалась того, что не сможет никому помочь, сделав бессмысленным все свои стремления; но сейчас боялась Дейзи только одного – перегореть. Разочароваться в вере, в Боге, который наполнял смыслом половину её жизни; отвергнуть религию душой и сердцем, в которых старательно искореняла зарождавшиеся сомнения. – … приведи на небо все души, особенно те, кто больше всего нуждаются в Твоём милосердии. Аминь. – Дейзи? Когда девушка услышала озадаченный голос за спиной, то решила, что ей померещилось. Она зажмурилась, спешно перекрестилась и собиралась было вновь начать молитву, но в последнюю секунду передумала и с опаской обернулась, как будто чувствуя между лопаток взгляд и присутствие постороннего. – Микаса… – сиплый голос странно дребезжал. – Я не вовремя? – Нет-нет, всё хорошо, я… я как раз закончила. Дейзи расцепила онемевшие, практически не шевелившиеся пальцы, в которые как будто только сейчас с огромным трудом начала пробиваться кровь, давая какую-никакую подвижность, и поднялась с колен. Аккерман какое-то время стояла в проёме, не решаясь зайти дальше порога, – она как будто смущалась того, в каком положении застала сослуживицу. – Тебя что-то беспокоит? – Белл сверкнула тусклой полуулыбкой, безмолвно мирясь с тем, что из любого её сокурсника, забредшего в медчасть по веянию настроения, придётся клешнями выдирать все его причины для того, чтобы заплутать именно в лазаретной части штаба. Спутанность на лице Микасы сменилась глубокой задумчивостью. Она поджала тонкие губы и с надеждой уставилась в лицо Дейзи. – Дейзи, скажи, Эрен… он ничего не говорил? – Он много всего говорит – что конкретно тебе интересно? Получилось малость раздражённо, но кто бы знал, сколько вопросов о Йегере ей приходилось выслушивать чуть ли не ежедневно. Прежде это не вызывало у Дейзи особой рефлексии – она понимала и принимала эту часть простого человеческого интереса, а также опасений начальства. До вылазки. До того случая в лесу. До того, как Эрен Йегер потерял контроль над собой и едва не убил Дейзи Белл. – Мне показалось, что он сильно переживает из-за того, что Энни… Неожиданная заминка и отведённый в сторону взгляд сильно удивили Дейзи, уже давно привыкшую к тому, что Аккерман всегда воинственно-прямолинейно и серьёзно встречала любой жизненный вираж и неприятную правду. Видеть колебавшуюся и отчасти уязвлённую Микасу даже восхищало в какой-то мере. По крайней мере простые человеческие чувства не были чужды для мисс между-прочим-всесильная-и-всемогущая. – … Из-за того, что Энни может оказаться Женской Особью? – Аккуратно закончила вместо неё Белл, смягчившись. – Что она оказалась ею. – Тихо, но твёрдо поправила Микаса, добавив: – Я не верю в такие совпадения. Дейзи пожала плечами, не собираясь возражать или доказывать её неправоту. Они с Леонхарт не были близки, чтобы защищать её всеми правдами и неправдами. Однако вязкая горечь, почему-то, всё равно медленно заполняла желудок и лёгкие с тошнотворным булькающим звуком. Таким же мерзким, как и вся ситуация. – Я не знаю, что тебе рассказать, Микаса, – Белл вернулась к разговору об Эрене, потому что тема титанической сущности Леонхарт пока не тянула на толковый диалог, да и вообще с трудом укладывалась в голове. – Он не говорит со мной об этом, извини. Ни о чём не говорит, если уж быть совсем откровенной. Дейзи старалась – честно старалась изо всех сил, потому что смирение и понимание были едва ли не одними из основных столпов её веры – но каждый раз, когда происходило нечто, испытывавшее границы её терпения («Я не маленький ребёнок, Остроухая, не надо меня опекать!», «Я справлюсь сам!», «И что, что дождь? Да чего ты прицепилась со своим плащом? Не растаю!»), заканчивались силы что-то делать и появлялось желание опустить руки. – Всё хорошо, просто я подумала и... нет, ничего, забудь. Я пойду. – Ты можешь остаться! – Спешно протараторила Белл, чуть закашлявшись и шмыгнув носом. – Мне бы помощь пригодилась. – Хорошо. Неловкость между девушками делала воздух тяжёлым и как будто немного густым – тишина и смущённые переглядывания делали открытий больше, чем самые задушевные разговоры. Грозная и мрачная Микаса Аккерман уже не была той, похожей на служебную сторожевую собаку, устрашающей сокурсницей. Отрешённая и нелюдимая Дейзи Белл больше не казалась отшельницей, к которой просто не хотелось подходить, потому что все разговоры оставляли впечатление диалога со стенкой. – У доктора Белла всё хорошо? Я слышала, что ты попросила Жана его навестить. Удивительные вещи продолжали происходить, и не менее удивительные слова – произноситься вслух. Однако простой вопрос сорвал с губ Белл тяжёлый вздох и тоскливую улыбку: – Надеюсь, что да. Правда была в том, что она всеми силами старалась скрыть разраставшуюся в груди тревогу за всё, что происходило или должно было произойти в ближайшем будущем. Глухой стук со стороны подоконника привлёк внимание обеих девушек. Микаса не нашла ничего страшного или странного в том, что увидела, но как только Аккерман обратила внимание на Дейзи, то поразилась тому, как та мгновенно сошла с лица. Белл судорожно перекрестилась несколько раз, упала на колени и стала отчаянно молиться, торопливым шёпотом произнося: – Отче наш, сущий на небесах; да святится имя Твоё; да придёт Царствие Твоё; да будет воля Твоя и на земле, как на небе... Завалившееся на левый на бок распятие зловещей тенью нависало над головой молившейся девушки.