Никогда не иди назад.

61. С некоторых пор Жан начал смутно подозревать, что рано или поздно случится непоправимое, и общение с Дейзи закончит то, в чём до сих пор не преуспели ни гиганты, ни грабители или случайные головорезы, ни Кит — не к добру будет помянут — Шадис. Говоря конкретнее — просто-напросто прикончит его. Не привыкший быть вовлечённым в хранение каких-либо семейных секретов, помимо ужасающего знания о месте, где мать хранила варенье на зиму, Кирштайн вдруг оказался чуть ли не в самом центре фамильных белловских тайн, грозивших вылиться в преждевременный разрыв сердца, не иначе. Вторичное столкновение с подозрительным «Берихом», которого Жан из последних крупиц наивности надеялся никогда в своей жизни больше не встретить, застало его врасплох в тот самый момент, когда тревога за Дейзи, уведённую в неизвестность, была как никогда близка к своему лимиту. Фанатик шуршал полами длинных одежд именно в том самом направлении, куда увели Белл, и в мыслях Кирштайн успел трижды в красках выругаться, проклясть отца Белл и даже подумать о том, чтобы всё же пойти и начистить назойливому мужику из секты морду. Каким, собственно, ветром чудика вообще прибило в военный штаб? Да ещё и в условиях чрезвычайного положения? Не пригласили же его освятить место в самом деле. Хотя в нынешних условиях даже такая правда уже не смогла бы его удивить.       — Ну как, полегчало? Дейзи провела тыльной стороной ладони по щекам, стирая с покрасневшей кожи подсохшие слёзы, и шмыгнула носом.       — Да… Спасибо. Жан кивнул и ещё раз внимательно оглядел сидевшую перед ним девушку с ног до головы, мысленно поразившись, что не заметил её плачевного состояния… раньше, чем другие. После всего, что произошло между ними за последние полтора месяца, казалось, что Кирштайн просто обязан был заподозрить неладное самым первым. Он помнил, что ничего не обещал Вильгельму, кроме как хранить в тайне детали неприятного родства, однако чувствовал себя так, словно на крови поклялся во что бы то ни стало оберегать крохотный мир незнания, который создал для Дейзи её отец. Разумеется, сам Жан не разделял мнения о том, что в неизвестности Белл будет спать спокойнее (учитывая дурную докторскую натуру, вряд ли она вообще хоть одну ночь в своей жизни спала нормально). И всё же молчал. Сперва из обычного нежелания лезть в это, чуть позже — из уважения к Вильгельму.       — Что ты сказал полицейским? — почти беззвучно спросила девушка, вырывая Жана из цепких лап задумчивости. Она не поднимала головы, но он и так видел её сдерживаемый всеми силами кашель, хотя сейчас это скрытничество не имело особого смысла. — Не отпустили же они тебя просто так. Кирштайн криво усмехнулся.       — Было бы кого отпускать. Я договорился с Армином, чтобы он пошевелил извилинами и наплёл сказку о моей отлучке — вундеркинд, кстати, просил убедиться, что с тобой всё хорошо — и слинял до того, как начался допрос… И к твоему сведению, мне не очень-то удобно говорить с твоим темечком.       — Но это не будет иметь последствий? Для тебя.       — Брось, эти болваны и без того уверены, что меня жизнь наказала. Девушка поначалу встрепенулась и напуганно осмотрелась по сторонам, ища тех, кто мог бы услышать их и донести старшим офицерам, но под ироничным взглядом Жана быстро опомнилась — в медпункте не было ни единой живой души, кроме них. Даже местные врачи свои обязанности выполняли спустя рукава, и пусть подобное поведение возмущало Белл, как профессионала, отсутствие сотрудников сейчас только играло им на руку.       — Каким образом?       — Обделив мозгами. Полагаю, что по их скромному мнению только непрошибаемо-тупые добровольно идут в Разведку.       — И всё равно им это не понравится. Тут уже Жан не выдержал и кисло скривился — какими ещё словами он должен был выразиться, чтобы не слушать беспокойные комментарии о своём неуставном поведении и неуважении к гвардейцам?       — Если тебе от этого станет легче, так и быть, я могу выслать им почтой утешительный сувенир и приложить письмо с искренними извинениями. Дейзи подняла на него мутные глаза — усталая улыбка на её болезненно-бледном заплаканном лице выглядела одним сплошным мучением, — а затем согнулась пополам, не успев сдержать охрипший, булькающий и задыхающийся кашель, от звука которого Кирштайну и самому отчасти поплохело. Измотанный болезнью вид надавил Жану на грудь чувством вины, от которой резко сделалось так неприятно и гадко, что неволей захотелось пальцами расковырять себе кожу, рёбра и лёгкие, и просто-напросто выдрать его из себя. И он понял, что именно в этом ощущалось больнее всего… Осознание. Будь здесь Марко, всё было бы иначе. Он бы сразу понял, что с Дейзи что-то происходило. По крайней мере уж точно до того, как всё зашло настолько далеко. Это ведь был его конёк — понимать людей.       — Что произошло? — Жан сжал двумя пальцами переносицу, прогоняя весь ворох воспоминаний, который наваливался на него, как только речь заходила о Марко. — Не хочу, конечно, лезть не в своё дело…       — Но залезешь, — утвердительно сказала Дейзи, с трудом откашлявшись. Очевидно, что слова давались ей с большим трудом — страшно было даже представить, что творилось в её горле — и тем не менее, представив печальное положение дел и далеко не самое светлое будущее, именно сейчас стоило хотя бы вкратце узнать подробности случившегося. Плохое предчувствие настаивало на том, что с учётом дурной тенденции всех разведчиков находить себе на жопу приключения «чуть позже» им будет совсем не до личных дилемм. Конец всего человечества явно не станет ждать, когда утихнет бурный поток конфликтов или в семейных шкафах закончатся скелеты.       — Прости, Дейз, — Кирштайн принял самый сожалеющий вид, на какой только был способен, и неискренним жестом приложил раскрытую ладонь к груди. — Это любопытство сильнее меня. Смерть, как хочу знать, что заставило тебя сперва носиться по штабу, как будто за тобой охотится сам дьявол, а потом вылить мне на рубашку литр слёз — не каждый же день случается. Может быть, где-то очень и очень глубоко в душе он и хотел бы стать менее саркастичным… или, на худой конец, уметь затыкаться до того, как яд прольётся изо рта вместе со словами. Однако обычный Жан излишним тактом знаменит не был, а Дейзи — насколько хорошо её можно было знать — меньше всего нуждалась в том, чтобы с ней обращались как с маленькой или умалишенной. Обычная линия поведения её вполне устраивала.       — За рубашку извини, — наплевав на приличия, девушка забралась на койку с ногами и положила ладони на скрещенные лодыжки, от нервов кусая губы и слабо царапая ногтями кожаные сапоги. — Я встретила знакомого. Никогда бы не подумала, что увижу его снова — не здесь уж точно.       — Судя по всему, встреча вышла категорически неприятной.       — Если честно, то не знаю… Сперва я была даже рада, но потом он… он меня испугал.       — Он что-то сделал? Кивнув головой, Дейзи согласно замычала.       — Пригласил вернуться в семью. К новости Жан отнёсся… беспокойно. Если избавиться от щедрого налёта плебейской брани, которой было под силу в красках передать все нагрянувшие эмоции. На самом деле Кирштайн поразился до такой степени, что готов был вслух перечислить все известные миру ругательства, отчаянно не понимая, что происходило в этой перевёрнутой с ног на голову семейке. И с сожалением принимая тот факт, что чудеса с менталитетом всех Беллов оказывались не иначе как наследственным явлением. Странноватость Дейзи была милой, несмотря на то, что порой выводила из себя. Особенно в те моменты, когда он совсем не мог понять, какие мысли и цели руководили поступками Белл.       — В семью? — переспросил Кирштайн, стараясь выглядеть недоумевающим — по легенде он ни сном ни духом не был осведомлён о родственных связях девушки, поэтому приходилось усиленно корчить несведущего.       — Родственники по маминой линии… — кое-как договорив, Дейзи снова начала кашлять. На этот раз отвернувшись в сторону и подозрительно подтянув к лицу одеяло, чтобы закрыть им рот. Внимание Жана моментально соскочило с темы собственного отношения к бардаку в семье девушки. Его взгляд привлекла влажная россыпь на сморщившемся от напряжения лбу, и невыносимый звук, который Кирштайну никогда в жизни не хотелось бы услышать дважды. Вместе с неудержимым, мучительным кашлем, который как будто разрывал хрупкую женскую грудь надвое, из неё выходила густая, стоявшая поперёк горла мокрота. Он тактично отвернул голову, чтобы дать Дейзи немного времени без своего пристального внимания к не самой приятной картине, а как только её кашель стих, негромко спросил:       — Когда ты заболела? Если бы только знал, что она снова станет упираться и даже в своём состоянии попытается всё опровергнуть — даже и не пробовал бы вежливо интересоваться этим миролюбиво в надежде на то, что Жан-добрый-парень-Кирштайн добьётся ответов раньше, чем Жан-не-прочь-побыть-мудаком. Спустя минуты молчания, которые он терпеливо ждал ответа, глухой голос оказался твёрдым, не терпевшим увиливаний, и даже сам Жан удивился, что мог быть таким строгим в разговоре с ней.       — Дейзи. Будь так любезна — ответь на вопрос.       — Со мной всё хорошо, — тихо произнесла Белл, сворачивая испачканное покрывало и отодвигая его в сторону. — Всего лишь подстыла. Не критично. Она даже приосанилась и вид приняла такой независимый и гордый, что наравне со рассерженной досадой в чувства закралось тщательно скрываемое восхищение. И всё же недостаточно яркое, чтобы перекрыть злость, поэтому в ответ на это Кирштайн скептично изогнул бровь, медля со спокойными аргументами, которые бы убедили девушку не увиливать. Он отвёл взгляд в сторону, молясь не сорваться, затем медленно положил ладони на пояс, глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Один раз. Потом подумал: мало. И сделал то же самое во второй раз. Для верности повторил в третий. Наверное, со стороны они смотрелись жутко нелепо — Жан с угрозой нависал суровой тенью над бледной, потерявшей в весе Дейзи, сидевшей на кровати, но, если быть откровенным, то ему было глубоко наплевать на то, как это выглядело бы в глазах окружающих. Потому что Белл сводила его с ума, когда начинала вести себя так… как сейчас.       — Ты просто не видишь себя. А я, на твою беду, не слепой. Мы оба знаем, что это уже не просто недомогание и появилось оно явно не вчера. Так что не делай из меня дурака и хотя бы сейчас просто ответь на вопрос. Он мог поклясться, что её рот сразу же приоткрылся только для того, чтобы ляпнуть очередную глупость и вывести его из себя галимым враньём. Но внезапно губы Дейзи так же быстро сомкнулись и сжались в тонкую белую линию, сдерживая ложь. Спасибо и на этом.       — Я не могу сказать точно, когда… но в день похорон мы простояли несколько часов под дождём. Наверное, тогда и подцепила что-то.       — Это же буквально день после вылазки… и ты не посчитала нужным сказать? Исаак свалил на тебя половину работы, потому что не хотел вызывать медиков из резерва, а ты просто молча брала и сутками пахала без продыху?       — Это обычная простуда, — решительно заявила Дейзи. — И она не к месту.       — Да? — ядовито осведомился Кирштайн. — Не заметил, чтобы она очень интересовалась твоим мнением — к месту быть или нет.       — У меня есть обязанности.       — Ты удивишься, но никому не нужны будут твои добросовестно выполненные обязанности — особенно, если придётся перечислять их над твоим гробом или выцарапывать на могильном камне.       — Не смей!.. — яростно зашипела девушка, вскочив с места, явно не желая вести диалог в заведомо невыгодной для себя позиции — глядя снизу-вверх. — По-твоему, я не знаю, что нужно было сделать? А сам ты как бы поступил на моём месте? Взял бы недельку-другую выходных, чтобы отлежаться?       — По крайней мере уж точно не стал бы тащить на себе работу полудохлого от горя капитана, который не в состоянии рационально мыслить, да ещё и кусает больше, чем может проглотить, — Жан зло сощурил глаза, уже не испытывая особого удивления от того, что Белл могла активно сопротивляться ему в словесных баталиях. — Бога ради, Дейзи, начни уже думать головой! Где-то в отдалении, на совсем ничтожный миг, Кирштайн отстранённо подумал, что не удивился бы, даже если бы девушка сейчас звонко заорала ему в лицо — они оба через это уже проходили. Но искажённое сухим бледным гневом, выражение Дейзи вдруг смягчилось и разгладилось. Искрившееся зеленью пламя ярости в прозрачной серости глаз заметно поутихло, и теперь она вдруг рассматривала Жана так обескураженно, словно… не узнавала его.       — Какая тебе вообще разница? — понизив голос, спросила она. — Почему ты пытаешься…       — Пытаюсь что? Не дать тебе умереть?       — Ты просто издеваешься надо мной…       — По-моему, из нас двоих издеваешься здесь только ты! Как долго ты вообще планировала скрывать от всех своё полудохлое состояние? До тех пор, пока не протянешь ноги?       — Я ничего не скрывала.       — Оно и видно. А кашлять, по стечению обстоятельств, ты начала как раз сегодня… — резко замолчав, Жан сжал руку в кулак и выдохнул. Какое-то время стоял и с закрытыми глазами слушал отягощённое болезнью дыхание Дейзи, которое на фоне его собственного казалось целым оркестром. — … А знаешь, что? Забудь. Ты сейчас же пакуешь вещи и возвращаешься в наш штаб. Уверен, местные врачи найдут, в какой больнице тебя запереть.       — Я никуда не поеду, — удивление в глазах Дейзи сменилось паникой. Осознавший масштаб катастрофы, которая могла бы произойти с ним, случись с ней что-нибудь там — в жилом районе Стохеса, — Жан подумал, что ещё немного… совсем чуть-чуть, и эту панику он разделит вместе с ней. Эта дура могла в любую секунду вырубиться посреди побоища между гигантами и оказаться либо раздавленной, либо погребённой заживо. Могла отвлечься, закашляться или просто не иметь достаточно сил, чтобы нажать на спусковой крючок привода, и получить тот же итог. Проклятье! Да что угодно с ней могло произойти!       — Ты не поняла, это был не вопрос и не предложение, — неожиданно спокойным голосом сказал он, забирая её свешенный на спинку кровати халат. — Ты возвращаешься.       — Нет.       — Я доложу капитану, что ты не можешь продолжать, так что поедешь прямо сейчас, — не слушая её протестов, Жан подхватил и снятую набедренную сумку, лежавшую на стуле рядом с кроватью.       — Ты не руководитель группы и не старший по званию, чтобы принимать такие решения.       — Не переживай, когда капитан Леви узнает, он мигом исправит это недоразумение. Если уже не узнал — уж очень сильно Армин волновался.       — Не поеду, — упрямо процедила Белл, охрипнув на первом и последнем слогах фразы. — Не могу поехать. И у Жана от её слов мигом раскрутило вентиль.       — Ты, блять, здесь не останешься! — он вдруг заорал. Не просто повысил голос, а именно заорал так, что Дейзи испуганно отшатнулась, прижав дрожавшие от болезни и боли руки к груди. — А в штаб вернёшься сейчас же! И носа своего не высунешь из госпиталя, пока не перестанешь выблёвывать лёгкие и гореть как долбанная спичка! Девушка осторожно отступила ещё на шаг назад, не сводя пристального взгляда с лица Жана: она ещё ни разу в жизни не видела его таким… бешеным. Случалось застать его огорчённым, разозлённым и взвинченным — особенно в кадетском корпусе. Но не до такой степени. Безумная, всепоглощающая злоба во взгляде заставляла сердце замирать от ужаса — почему? Почему он был в такой ярости?       — Я не могу вернуться сейчас, — пусть жалким шёпотом, но Дейзи продолжала гнуть свою линию. — Не хочу.       — Ещё одно слово, и я тебя силой отсюда вытащу. Его уверенность не оставляла места сомнениям — вытащит и даже не запыхается. От этого в Белл взыграло возмущение и ответная ярость:       — Да что с тобой не так?!       — У меня к тебе тот же вопрос.       — Проклятье, Жан, прекрати это уже!       — Что мне прекратить? Пытаться спасти тебе жизнь?!       — Перестань пытаться вести себя как он! — она не заметила, как Жан ошеломлённо замолчал. — Думаешь, я не вижу, кого ты пытаешься изображать всё это время? Ты сказал, что не сможешь быть как Марко, но какого чёрта тогда сейчас происходит? Если хотелось почувствовать себя в роли старшего брата, занялся бы Сашей! Но ты никогда не будешь с ней таким же. А знаешь, почему? — Дейзи била Жана по больному. Теперь уже она, а не он, расковыривала раны, с которыми только-только начался болезненный, хлипкий процесс принятия. — … Потому что ты вбил себе в голову, будто задолжал ему. Задолжал заботу обо мне. А долг — это отвратительный повод, чтобы заботиться о ком-либо вообще. Жаль, что ты так занят своим искуплением, что просто не представляешь, насколько это больно. Она была готова давить ещё и ещё, но в какой-то момент остановилась, чтобы проследить, понимал ли Кирштайн хоть что-то из её гневной речи, следил ли или же просто ждал, когда это закончится. Секунда осознанного взгляда развернула ситуацию совершенно другую сторону. Оглушённый и растерянный, Жан ловил каждое слово, и в его глазах плескалось беспомощное неотвратимое бессилие, от которого Дейзи в полной мере ощутила, как её внутренности похолодели и буквально вывернулись наизнанку. Нет. Нет-нет-нет.       — О, боже, — она накрыла ладонью рот и быстро забормотала: — Господи, Жан, я не… не это имела ввиду…       — И ты всё время так думала? — сглотнув, спросил Жан, пропуская мимо ушей нелепые извинения. — То есть всё это время ты всерьёз считала, что мне не всё равно только из-за Марко?       — Я… С трудом выдавленные оправдания он прервал одним взмахом обеих рук, но это было сделано скорее от эмоций, скакавших в ненормальных, бешеных ритмах.       — Постой, ты… вообще допускала мысль, что я просто не хочу тебя потерять? Хоть на секунду? Дейзи закусила нижнюю губу и опустила взгляд в пол, боясь ответить. Она знала, что могла ответить на это. Но ещё знала, что очевидная ложь способна разрушить всё то, что они успели построить друг между другом. Хотя можно ли было сломать что-то, если оно, на первый взгляд, и так уже оказалось развалено?       — … Ты не давал мне поводов, чтобы так думать. 62. Наверное, за последние месяцы жизни произошло слишком много всего, и Дейзи просто стала эмоционально выгорать. Других причин для того, чтобы оставаться относительно спокойной в то время, как весь военный штаб стоял на ушах, а над миром нависла очередная угроза нашествия гигантов в виде ещё одной бреши в стене, у неё просто не находилось. Командор отдал приказ разведчикам, включая её, Эрена и всех остальных, приготовиться к отъезду, планируя помочь отряду, оставшемуся один на один там, в опасности и с ограниченным количеством оружия и газа, чтобы сдерживать гигантов. Пока все носились и в панике паковали снаряжение и запрягали лошадей, Дейзи под шумок успела наглотаться лекарств, обколоться обезболивающим, и теперь вполне твёрдо стояла на ногах, одновременно с этим понимая, что надолго её всё равно не хватит. Но сдаваться не планировала, а вопросы Микасы и Армина о самочувствии успешно игнорировала или сворачивала с темы, притворяясь жутко занятой. В отличие от всей команды, успевшей несколько раз за час обеспокоиться состоянием Дейзи, Жан не проронил ни слова. Он даже не смотрел в её сторону, и Белл приходилось метаться от одной крайности к другой — глухое игнорирование было нарочным жестом обиды и инструментом своеобразной мести, или же Кирштайн просто пытался что-то переосмыслить? Или — боже упаси — винил себя в чём-то? Дейзи одинаково пугали абсолютно все варианты. И всё же она не пыталась поговорить об этом. Понимала: нужно время. Пространство, в которое никто не станет вмешиваться. Возможность сосредоточиться на чём-нибудь другом. Отрешённо пристёгивая сумку с медикаментами к седлу, Дейзи не могла заставить себя думать о том, что им придётся ехать до рассвета, чтобы нагнать своих. Она не думала и об угрозе, которая вновь держала их всех над пропастью, и не помнила, о чём говорил командор, когда собрал их вместе, чтобы озвучить план действий и возможные варианты развития событий. Там определённо было что-то важное. Но Дейзи с трудом могла вспомнить даже людей, которые присутствовали на этом небольшом закрытом консилиуме. Это ли не проклятие — испытывать чувства настолько сильные, что невозможно ни на чём сосредоточиться? У всех ли так? Или же это она просто ненормальная? Почему она вообще в него влюбилась?       — … Дай, посмотрю, что ты там закрепила. Когда её взяли за плечи и несильным, но уверенным давлением вынудили сделать шаг в сторону, Дейзи подумала, что ещё секунда, и она точно задохнётся. Захлебнётся своими же чувствами, от которых внутри всё приятно, густо теплело и немело одновременно.       — Не понимаю, как ты до сих пор сама лошадь седлала и никуда не вываливалась, — Жан хмурился и бурчал как старый дед, подтягивая ремни и тут же проверяя их надёжность. — Ты себя-то на ногах еле держишь, если ещё так поедешь, точно потеряешься на полпути. И где тебя потом искать?.. Молча разглядывая его, Дейзи глупо улыбалась и теребила в пальцах край форменной куртки. Ей хотелось плакать от осознания того, что, как бы Жан ни обижался, как бы он ни злился, это не станет поводом прекратить такие ни к чему не обязывающие проверки, после которых хочется заткнуть себе уши от его ворчаний.       –… Снаряжение-то хоть нормально закрепила?       — Жан?       — Что? Дейзи улыбнулась и медленно протянула руку к его ладони. Сперва она неуверенно коснулась подушечками пальцев тыльной стороны — и все её чувства тут же метнулись к этому месту, собирая каждый крохотный момент соприкосновения. Шероховатость кожи, выпуклость крупных вен, прохладу, от которой становилось, почему-то, невероятно жарко и неловко. Но ей нужно было почувствовать всё это. Сейчас.       — Спасибо, — почти беззвучный шёпот пролился на них волной шума. Дейзи скользнула пальцами ниже, с любовью и нежностью касаясь его руки, и сплела их пальцы. Ей казалось, что ради одного этого мгновения мир мог бы замереть, немного подождать. Или, хотя бы, замедлиться.       –… Клянусь, как только мы вернёмся, я тебя точно к кровати в госпитале привяжу. Потому что он сжал её руку в ответ.