Никогда не иди назад.

63.       — Пожалуйста, возьмите плед, пастор. По ночам холодно.       — … Благодарю, дитя. Обернувшись и протянув шерстяное покрывало, немного коловшее ладони и пальцы жестковатым ворсом, Дейзи слабо улыбнулась служителю Культа. Судя по взгляду, не похоже, чтобы капитану Леви пришёлся по душе этот её добродушный жест… Девушка списала это недовольство на то, что он в принципе не жаловал представителей религии, возводившей стены в статус абсолюта, и усмирила секундный порыв безмолвно упрекнуть мужчину. Майор же напротив — оценила поступок Дейзи благодарной улыбкой и одобрительным кивком. Однако Белл с самого их отъезда всё никак не отпускало нехорошее ощущение, словно Ханджи впервые была неестественно бодрой. Далекие от ясности моменты звонкими монетами бились об стенки и дно копилки, на которую голова девушки становилась похожа каждый раз, когда вокруг происходило что-то неясное. Внезапный попутчик присоединился перед отправкой из Стохеса: майор приняла неожиданное решение разбавить их и без того нетривиальную компанию, приведя в неё незнакомца. Зоэ представила его пастором Ником и с подозрительным воодушевлением заявила об этом мужчине, как о своём новом друге. О происхождении его сана красноречивее любых слов поведали отягощавшие шею украшения с изображениями гербов трёх стен. Несмотря на роскошь, разукрашенный богатством и почётом, бледный и опустошённый пастор несчастно кутался в плед, словно вместо золотого ожерелья его стягивал колючий терновый ошейник. Настоящий священник, за проповедями и молитвами которого безропотно шёл целый культ. И который выглядел так горько, словно не хотел жить. Когда-то давно Дейзи считала, что и её вера, и то, что называл своей верой Культ, было лишь двумя разнившимися проявлениями одной и той же религии. Ей было шесть, когда представители «иной стороны» в Шиганшине ворвались посреди воскресной мессы в обычную часовню, куда маленькая Дейзи с мамой ходили молиться. Группа людей прогнала священника и в оскорбительной манере стала заявлять, что существование церкви, где люди молятся богу, игнорируя величайший его дар — стены — неприемлемо и богохульно. Пускай судить весь Культ по паре-тройке людей было немного неправильно, осадок от той встречи долгое время тревожил Дейзи, привыкшую к удивительным рассказам мамы о всевидящем, всеблагом, вездесущем Отце, у которого нет нужды ни в золоте, ни в беспрекословном подчинении.       — Вам нужно что-нибудь ещё? — сейчас она не прилагала усилий, чтобы быть вежливой. В конце концов трудно сдерживать неприязнь или раздражение, которых… как будто нет. Как не было жалости, сострадания и вообще каких-либо эмоций, способных помешать быть доброжелательной или же придать голосу большей искренности. Забавно даже: у Дейзи в запасе оказалось несколько спокойных часов пути, которые можно потратить на размышления, на то, чтобы разобраться в себе или сделать какой-то вывод из недавней встречи с родственниками по линии матери. И совершенно не было сил о чём-либо думать.       — Оставь его, Дейзи. Уверен, что наш гость вполне удовлетворён сервисом. Избегая смотреть капитану Леви в глаза, девушка не стала сопротивляться, легко согласившись:       — Так точно, сэр. И отвернулась, предпочитая наслаждаться тянувшимся далеко вперёд пейзажем, освещаемым лишь факелами ехавших впереди солдат. Наиболее выгодный для отряда маршрут от Стохеса к Эрмиху пролегал в основном через лес, и оттого вокруг на сотни метров простирались лишь густые хвойно-лиственные древостои, обрамлённые пушистыми ягодными и зелёными кустами. Если приглядеться, то можно было даже заметить набухшие, уже налившиеся соком и цветом, плоды: по смутным воспоминаниям в это время как раз во всю зрела голубика, а вместе с ней костяника, морошка и малина. Наверняка дремавшая чащоба, наполненная густой ночной прохладой, пахла оглушительно-хорошо — жаль, что к тому моменту нос Дейзи окончательно потерял способность распознавать даже самые стойкие запахи, будь то спирт, нюхательная соль или конский навоз. Белл не питала ложных надежд, что сможет и дальше скрывать свою болезнь — просто не хотела провоцировать. В ней сидела какая-то безнадёжная детская уверенность, что если эту проблему игнорировать, то она сама рассосётся. А зная нелёгкий характер своего шефа, девушка предполагала, что ему может взбрести в голову незамедлительно отдать приказ остаться в резерве, сопротивление которому сулило путешествие до трибунала, временное заключение и далеко не положительную отметку в личном деле. О последнем Дейзи думала, как о неприятном бонусе, нежели как о серьёзном последствии своего глупого и необдуманного решения — возразить старшему по званию. В открытом кузове повозке ехали шестеро — компания напоминала начало какого-нибудь анекдота из разряда тех, что гарнизонские вояки травили друг другу за стаканом спиртного. С одной стороны сидели Микаса, Эрен и Армин — обычный состав, который неожиданней увидеть по раздельности, нежели вместе — но вот напротив них… творился аншлаг. Достаточно было уже лицезреть капитана Леви в гражданском, чтобы немного открутило крышку, а видеть рядом с ним затравленного пастора и натянуто улыбавшуюся Ханджи — анекдот из смешного становился страшным. Вот уж действительно: отряд, сформированный на коленке. При такой рассадке Дейзи досталось самое выгодное место — рядом с Моблитом, руководившим упряжкой — и, пожалуй, ни за какие деньги этого мира или медицинские почести девушка не села бы назад. Плохой, наверное, из неё получался патриот и королевский верноподданный — за спиной люди строили планы, как спасти человечество и не дать миру загнуться, а Дейзи Белл в потёмках ковырялась в своих же записях по медицине, и мысленно благодарила Бога за то, что он не дал ей возможности стать частью этого разговора. Да и что бы она сказала? Что безобразный страх обездвиживал её всю и студил кровь при одной лишь мысли о том, что в стенах замурованы гиганты? Что душу истязал бесконтрольный ужас собственной беспомощности перед ещё одной трагедией? Отряду были необходимы здравые рассуждения, а не чьё-либо душеизлияние. По правде говоря, она изначально не хотела… не смела лезть в это ещё глубже — боялась, что страшное, зловещее знание, способное разрушить человека изнутри, подчистую сметёт её веру, ведь та уже не держалась, а лишь отчаянно цеплялась за старые добродетели. За любовь, милосердие, заботу, терпение, и всё то, что Дейзи старалась замечать вокруг себя и чувствовала в себе. Она пришла в Разведку со своими целями и мечтами и не собиралась вдохновляться чужими. А замурованные в стенах гиганты, возможные предатели в рядах военных, политические паутины, перевёртыши… едва ли имели отношение к искусству врачевания.       — Неужели ты… молишься, дитя? Обрушившийся на неё раскатом грома, голос пастора ошеломил настолько, что вся фигура напряглась и дёрнулась, будто пытаясь увернуться от невидимого удара молнией. Широко распахнувшиеся в неподдельном изумлении, глаза девушки опустились вниз, к собственной груди, где крепко сплелись в молитвенном жесте влажные от испарины пальцы. Дейзи медленно обернулась: пастор Ник больше не выглядел пленником, приговорённым к смертной казни — его лицо выражало лишь растерянный интерес и, как будто, то слабое облегчение, которое едва-заметно освобождало грудь от груза вины.       — Прошу прощения? Я вслух? — девушка повернулась и посмотрела на Армина так доверительно, будто одни лишь светлые глаза Арлерта могли бы помочь и прояснить ситуацию. Не успев ответить ей, юноша сумел только приоткрыть рот, когда его опередил новый вопрос со стороны проповедника:       — Кто научил тебя этой молитве? Одолеваемая сомнениями в необходимости честного ответа, Дейзи поджала губы. После сегодняшней встречи с дядей, любой намёк и каждая малейшая деталь, способная связать Аду Белл с её благородной семьёй, вызывала неизвестный страх и предчувствие чего-то ужасного. Возможно, она надумывала. Возможно, что просто устала. Тем не менее девушка предпочла бы вовсе не отвечать, нежели увиливать или врать.       — Она посещала церковь, когда жила в Шиганшине, — в затянувшейся паузе слова Ханджи прозвучали сухо и менее эмоционально. — А вы интересуетесь этим по особой причине? Настороженно прислушавшись, Дейзи уловила в голове женщины тонкий налёт напряжения и тревоги лишним интересом, никак не похожим на случайное любопытство. Помня о дружбе майора с её матерью, Белл не могла не ощутить почти предательское, неуместное в сложившейся ситуации желание влезть в это дело, касавшееся Адалин. Знала ли Зоэ о том, к какой семье принадлежала её близкая подруга? А может быть знала нечто большее? Пастора заметно встряхнуло после упоминания города. И это — удивительно — была самая обычная реакция на тех, кто выжил в обстоятельствах, когда казалось, будто пала не одна стена, а все три разом.       — Я всего лишь удивился. Их верующих, особенно женщин, ограждают от службы в военных структурах, — слегка приподняв уголки губ, с почти-отческой лаской произнёс служитель Культа, умело скрыв тень сожаления. — Это прекрасная молитва. Дейзи сильнее стиснула пальцы, содрогнувшись всем телом от куснувшего за спину и плечи холода. Так не высказывались о религиозных стихах тех, кого считали еретиками — так выражали неподдельное уважение.       — Как-то вы подозрительно оживились — появилось желание поболтать? Так давайте потолкуем, — жёстким замечанием перебил Леви, не без удовольствия наблюдая за вновь переменившимся выражением лица мужчины. — Обрели новую веру, пастор? Пользуясь тем, что «гость» замялся и замолчал, будто опомнился и схватил сам себя за язык, девушка бегло отвернулась от всех, стараясь унять пропустившее удар и тут же панически дёрнувшееся сердце, и дрожь всё ещё соединённых рук. Что было представителю Культа до простых молитв? «Кто научил тебя?» Что он имел ввиду? «Их ограждают от службы» Должна ли она с ним поговорить? 64. Сон был ужасен. Удивительного мало, но всё равно неприятно. В пути почти всегда так: на ухабистой дороге трясёт, укачивает, кто-то рядом противно бормочет и спорит, всё скрипит и шуршит, и как-то так выходит, что лучшее из зол — если вообще ничего не снится. В прошлый раз Дейзи повезло просто выпасть из жизни на какое-то время. Видимо, миру веселее всего чередовать удачное с не очень удачным — на этот раз отделаться малой кровью не удалось. Дейзи видела странную чепуху и долго старалась всеми силами из неё вырваться, чтобы избавиться от порождения ужасающего слияния воспалённого болезнью воображения и реальности. В голове была каша, которую словно вылили в котелок, накрыли крышкой и подвесили над костром. Крышка звонко стучала по чугунным краям, из щелей валил пар и адское варево, зловеще пенясь и шипя, выплёскивалось на открытый огонь. Из чётких образов была лишь мама, но совсем не такая, какой Дейзи всегда её помнила. Тонкая и мягкая, как будто сотканная из мельчайших крупинок света, объятая дорогими шелками, какие Беллам никогда не были по карману, Ада держала у своего лица флакончик розового масла и с наслаждением тянула носом изящный цветочный аромат. Она сидела в кресле у окна с выбитым стеклом, за которым виднелось кроваво-красное небо, освещаемое зависшим в небосклоне огромным рубиновым камнем. На полу у её ног сидел Марко, расплываясь в блаженной улыбке и прислонившись лбом к женским коленям, как послушный пёс. Отчего-то половина его лица и туловища находились в тени. Даже очертаний не разглядеть, как будто их и не было вовсе. Снаружи всё выглядело неправильно. На голых ветках деревьев висели тяжёлые рубины. Воды в реках были красными и горячими. Над ними плыло клюквенное, плотное и удушливое марево. Берега покрывали камни цвета киновари. Лежал снег. Снова рубины. Виноградные лозы. Стена. Сотни нечеловечески-огромных размеров глаз, врезанных в плоский камень. Громко капала вязкая кровь. Кто-то смеялся. Плакал. Кричал. Умолял. Торговался. Голоса были все незнакомые, искажённые.       — … У куклы длинные косы и цветы в руках. У неё нет ружья.       — Но ты льёшь вино ей в рот, и затем до хруста смыкаешь её крохотные челюсти. Зажимаешь нос. Ты не даёшь вдохнуть. Не позволяешь выплюнуть. И она улыбается, глотая. И ты улыбаешься. Это мы научили тебя, как правильно поить.       — Только ваше вино — отрава, а я сцедила своё собственное, и оно безгрешно. Она моя! Моя, ты слышишь? Убирайся к чёрту, ты её не получишь!       — Никто не меняет рубины на янтарь… Кровь лилась из окна, заливая пол. Деревянные доски под ногами мокли, разбухали и гнили. Моментально. Дейзи пыталась поднять тяжёлые руки к глазам, хотела закрыть их, и почти не дышала: от запаха роз, меди и соли кружилась голова и внутри росли толстые, твёрдые струпья. Воздуху приходилось ползти сквозь узкие щели нарывов между кровавыми корками в горле. Ей почти удалось побороть тяжесть, когда Марко вдруг повернулся. Дейзи вцепилась зубами в собственный язык, лишь бы не закричать. Вовсе не тень была на его лице… Не тень.       — Держишься, Барашек? Правильно. Держись. И цветы держи. У тебя так ослабли руки — я знаю. Но цветы нельзя ронять. Не тень! Стена за разбитым окном трещала. Куски каменных плит откалывались и грузными плитами падали в реки. Вспенившиеся волны накрывали каменистый берег и снег за ним. Ужасные глаза становились частями сотен живых лиц, замурованных внутрь. Лица улыбались. Глаза сверкали. Так они блестят у детей в моменты искреннего восторга. Дейзи не могла пошевелиться. Единственное, на что хватило сил, — сжать губы, прежде чем ощущение реального окружающего мира вернулось к ней вместе с ощущением небольшой встряски за плечо. Сон, наконец-то, растворился, и она окончательно проснулась. Чёткость зрения возвращалась постепенно и поначалу девушка не сообразила, что рядом кто-то находился. Приподнявшись на локтях — оказывается, она успела разлечься на скамье, пока Моблита не было, — Дейзи медленно покрутила головой, осматриваясь. Между лопаток со всей осторожностью и заботой скользнула чья-то рука, помогая сесть.       — Дейзи? — над головой прошелестел голос… Микасы? Боже, какой позор! — Как ты?.. Армин, дай, пожалуйста, флягу.       — Долго я так? — вместо ответа спросила Белл, потерев пальцами глаза. Стряхнуть с себя слабость дремоты было нелегко, но девушка, кажется, справилась с этим. Хотя голос всё ещё хрипел так, что не приведи господь услышать такое ночью в переулке.       — Не знаю… мы заметили только сейчас. Отряд уже прибыл в Эрмих, — сказал Армин. — Держи.       — Спасибо. Надеюсь, что капитан и майор тоже не заметили. Взяв флягу, Дейзи потянулась к сумке с лекарствами, вслепую нащупывая нужное. Горло болело уже не так сильно, как в начале пути, и руки почти не тряслись, но она всё равно посчитала необходимым не давать организму слабины. Между пальцами мелькнул бумажный квадратик, сложенный из бумаги. Микаса и Армин настороженно переглянулись между собой.       — Это порошок с эхинацеей, — объяснила Дейзи. — Ничего серьёзного. Или запрещённого.       — Мы и не думали, — Арлерт качнул головой. — Ты в состоянии ехать верхом? Какой очаровательный вопрос — Белл почти снисходительно рассмеялась. Её состояние никак не влияло на необходимость. Если нужно сесть верхом и мчаться во весь опор, то она даже сама себя не станет спрашивать, осилит ли путь. Просто оседлает Басмана и поедет наравне со всеми. Молча. Возможно, изредка кашляя.       — Конечно. Выпрыгнув из повозки и слегка пошатнувшись от резкого рывка, Дейзи уточнила у ребят дальнейший план действий:       — Сейчас идёт перегруппировка, — Микаса потянулась к девушке с очевидным намерением придержать её, но Белл не дала к себе притронуться, отрицательно махнув ладонью. — Часть отряда поедет на юго-запад.       — У нас есть немного времени?       — Думаю, да. Нам сообщат о составах групп чуть позже… — с беспокойством, которое уже понемногу начинало раздражать (в самом деле, она дитя неразумное, что ли?), Армин быстро оглядел Дейзи с головы до ног. Явно усомнившись в её недавнем однозначном ответе, он ещё раз попытал счастье, спросив: — Ты уверена, что не хочешь обратиться сейчас в медчасть? Пока мы ещё в штабе. Девушка бледно улыбнулась.       — В таком случае, хорошо, что я официально числюсь в составе медицинской команды.       — Почему?       — Потому что я сама решаю — нужен мне больничный или нет. Что ей действительно было необходимо, так это несколько ответов на парочку простых вопросов. Роскошь строить предположения и надеяться на завтрашний день ушла в небытие давным-давно, и кто знает, куда их забросит в следующий раз. Под влиянием высших сил Дейзи решила, что короткий разговор с пастором мог бы избавить её от возможных сожалений и доли сомнений. По словам однокурсников, капитан Леви собирался отвести представителя Культа в город, чтобы наглядно показать весь ужас эвакуации, и девушка тут же отправилась следом. Пока заботливые советчики не напали на неё. Подсознательно Дейзи знала, что будет ждать их здесь. Какая картина развернётся перед глазами. Поняла ещё в тот момент, когда никто ничего не обсуждал, а отряд только готовился выезжать из Стохеса. Опыт в шкуре беженца настиг её в раннем возрасте и в ухудшенной версии этого ужасного события — он сопровождался паникой и давкой, когда люди едва не начали сбрасывать друг друга с кораблей, лишь бы уплыть поскорее и подальше от разбитых, погибельных земель Шиганшины — поэтому девушка была готова как никто другой. Чего нельзя сказать о пасторе.       — Что это… что происходит?       — А ты чего ждал? Фанфар и поклонов до земли? Стена же пала — вот тебе результат. Так что раскрой глаза пошире и смотри внимательнее: так выглядят люди, которые живут в реальном мире. Дейзи с неодобрением взглянула на капитана Леви, который мгновение назад буквально пнул проповедника под зад, физически мотивируя продолжать идти дальше и понаблюдать поближе. Не то, чтобы это хоть как-то влияло на поведение старшего по званию, но по мнению девушки, у капитана была отвратительная манера преподносить людям правду. Не важно — заслуживал пастор Ник такого отношения к себе или нет. Как служитель и даже как простой верующий, он слепо и искренне верил в то, что проповедовал, и Дейзи полагала, что отчаяние и непонимание ранили его даже глубже, чем увиденный траур. Или хотела верить. С того дня, как Мария пала, всех — в особенности население южных городов — обязали заучить процедуру эвакуации, несмотря на тайные надежды никогда не применять эти знания на практике. Однако теория о побеге не включала в себя практический навык моментального смирения с тем, что в один момент придётся посреди ночи оставить всю свою прежнюю жизнь вместе с домом. Шествие напоминало похороны. Наверное, это они и были — только хоронили не человека. Хоронили привычки, быт, мечты, планы на будущее и всё то, чего лишился каждый житель. Дети плакали, теряли родителей в медленной толпе, не прерывавшей движение ни на мгновение — взрослые же позволяли себе лишь шокировано ронять слёзы, не произнося ни звука.       — Капитан, сэр… я могу поговорить с пастором? — набравшись храбрости, Дейзи осмелилась привлечь к себе внимание обоих мужчин, умудрившись ловко встрять в паузу после разговора. — Всего пару минут.       — … Ну, попробуй. — Леви безразлично приподнял плечи. — Хотя нет никаких гарантий, что он ответит — наш гость, как оказалось, тот ещё интроверт. Пока сарказм не зашёл куда-нибудь дальше и поглубже, Белл решила не тратить драгоценное время и поспешила начать:       — Пастор, мне не дают покоя ваши слова. Вы говорили так, словно в нашей вере много запретов. Интерес, никак не связанный с тем, чего от него пытались добиться последние сутки, явно удивил мужчину. Он какое-то время молчал, с плохо скрываемым ужасом наблюдая за людьми, похожими скорее на невиновных агнцев, добровольно идущих на заклание. Дейзи смиренно ожидала, пока контузия пройдет, внутренне всё же опасалась, что не безграничное терпение капитана, наблюдавшего за ними, лопнет, и он отвесит проповеднику ещё один пинок.       — Верующие в единого Бога — очень закрытая и малочисленная религия, — осторожно и вдумчиво подбирая слова, наконец-то произнёс пастор. — Из их тайн мне открыты только те, которыми они сами предпочитают делиться. Знание об отношении ваших верующих к военному делу — одна из таких тайн. Я могу поведать лишь сущую малость.       — Закрытая и малочисленная… — проговорив это вслух, девушка опешила. — То есть вы хотите сказать, что не распространять свою веру — это осознанный выбор? — смысл не вязался с последними воспоминаниями. — Но я же… я ходила в церковно-приходскую школу и на воскресные службы. Туда мог попасть любой!       — А многие ли в действительности попадали в церковь?       — Пускай там никогда не было много людей и на службы приходило не больше десяти человек… мне говорили, что это вы… что представители Культа оказывают давление. Запугивают.       — Безумцы есть на любой стороне. Зачем нам давить на веру, которая частично разделяет наши взгляды? Стены — творение Бога и… Далее пастор пустился в витиеватые, полные дряхлого и ненужного пафоса, проповеди, из которых стало ясно лишь одно — Культ считал веру, к которой относилась Дейзи, чем-то своим, поэтому для них не имело смысла подавление. В самом конце монолога Белл услышала скептическое, почти презрительное хмыканье со стороны Леви. Однако ей было совсем не до его выразительной реакции. Разговор начинал сворачивать в очень странное русло.       — Ты закончила? — осведомился капитан. Время поджимало, и эти религиозные тёрки уже утомляли.       — Ещё один вопрос, — тихо попросила девушка и подняла глаза на пастора. — Вы знаете, какое отношение к этому может иметь семья Айхенвальд? Все учения, молитвы, истины и даже правила (в какие дни посещать церковь, как себя вести во время служб, какие ритуалы исполнять, чтобы почтить Отца всего живого на земле) — всё это Дейзи усвоила ещё с младых ногтей. От матери ей передавались знания о Господе, его страданиях на земле, вознесении на небо… из уст Адалин Марии Белл, рождённой и воспитанной по канонам семьи Айхенвальд.       — Самое что ни на есть прямое, — уверенно… насколько вообще мог быть уверен человек в его положении… ответил пастор Ник. — Благородная семья Айхенвальд была одной из первых, что заговорили о едином Боге. Письмо от деда, переданное руками дяди, находившееся во внутреннем кармане форменной куртки, неприятно жгло грудь. Если послания от папы всегда согревали любовью, напоминая о доме, то это… приглашение посетить родовое гнездо больно плавило кожу, словно раскалённое железо. Мысль о том, что мама могла оказаться не верующей, а… кем-то другим, и пыталась сделать из дочери такую же, как она сама, оставляла гадкое ощущение оболганности. Вера была для Дейзи неотъемлемой частью жизни и сомневаться в ней в такой сложный момент, когда всё и так рушилось, казалось невыносимым мучением для молодой души.       — Спасибо, что уделили мне время и ответили на вопросы, пастор, — глухо пробормотав благодарность, девушка склонила голову. Не дождавшись ответа, она развернулась к мужчинам спиной и поспешила убраться с глаз как можно скорее. Всё это напоминало начало чего-то плохого. Даже стараясь видеть лучшее, Дейзи никак не могло отделаться от ощущения, словно влезла куда-то, где ей непременно сделают больно. Папа говорил, что с любопытством очень важно не переусердствовать и ни в коем случае не совать свой нос в ту часть истины, о знании которой можно глубоко пожалеть. Потому что за правду всегда приходится платить. 64. Иногда, абстрагируясь от внешнего шума, она ловила себя на мысли, что чертовски сильно хотела бы проснуться.       — Получается, что разлома в стене нет?       — Похоже на то… и, если честно, то вся эта история изначально выглядела странно. Просто открыть глаза, и чтобы тут же заспанным взглядом можно было найти деревянную балку под потолком, на которую она временами безалаберно забрасывала куртку или даже брюки; чтобы рассвет чертил золочёные полосы на стенах и освещал бардак на полках в изголовье кровати; чтобы внизу, собираясь, шуршали вещами и щебетали девчонки, успевая за короткие минуты подъёма обсудить всё, вплоть до того, стоит ли сменить занавески на окнах. Чтобы вокруг снова была вся эта ежедневная кадетская рутина: утренние построения, тренировки, лекции, наряды вне очереди и штрафы за отлынивание… А не вот это дерьмо, в котором они увязли по горло, едва минуло несколько часов с выпуска. Но открывая слезившиеся от кашля глаза и обнаруживая перед собой только огромную каменную глыбу, запечатывавшую стену в том месте, где раньше были ворота, Дейзи могла лишь бессильно принимать реальность такой, какой её вылепили все эти бесконечные чудеса на виражах, от которых с каждым новым поворотом пропадало желание проснуться и появлялось желание немного удавиться. Обстановка вокруг угнетала. Ни капли не облагороженный Трост, который правительство оставило наполовину разрушенным и обнищавшим, определив его как «временно непригодный для проживания гражданских», напоминал Дейзи один огромный, задыхающийся хоспис, где брошенные собственным королём люди, сжираемые заживо смертельными болезнями, могли лишь смиренно увядать. Ведь у них не было ничего, кроме жизни в этом городе — больше их нигде не ждали.       — Вам не кажется, что местечко чертовски спокойное? И зачем мы, спрашивается, тащились в такую даль? Вокруг было полно полицейских — все шумно трепались о том, как ждали чего-то более грандиозного, нежели просто торчать в развалюхе-Тросте и пялиться на стену в ожидании чуда. Держась на расстоянии от огромной группы людей, в которой как будто смешались все структуры, тем самым вызывая раздражение зрения от массы красно-сине-зелёных нашивок на плащах, Дейзи предпочитала держаться поближе к своему коню — самому желанному из компаньонов на этот день. Краем уха она услышала, как где-то за спиной, вольготно расположившись в повозке, капитан Леви предложил Полиции командную экспедицию за стены, и тем самым пресёк пустые бравады элитного подразделения. Представляя бесстрастное выражение лица мужчины, вообще не вязавшееся с его шутками, девушка ощутила до неприличия злорадное ликование напополам с облегчением — в такие бесценные моменты ей почему-то становилось предельно ясно, насколько их шеф был надёжен. Прятаться за его спиной Дейзи даже не считала зазорным — по крайней мере до тех пор, пока он это негласно позволял. К слову, о рамках дозволенности…       — Капитан, — вспомнив кое-что важное, о чём она так и не услышала с тех пор, как пастора Ника представили группе, девушка подошла к Леви с намерением уточнить момент. — Вы ведь останетесь в Тросте на время больничного вне зависимости от того, куда в дальнейшем двинется отряд?       — Буду премного благодарен, если в твоей голове появилась гениальная идея, как это предотвратить.       — Вынуждена огорчить.       — У тебя получилось. Ясно, не продолжай, я понял, что ты не моё ранение обсуждать пришла.       — Пастор Ник… что будет с ним? Под ледяной лавиной, которой накрыл её мужчина, всего лишь посмотрев чуть пристальнее обычного, Дейзи захотелось съёжиться до размеров крохотной песчинки и потеряться где-нибудь на обочине просёлочной дороги. Но она стоически поджала губы и вперила упорный взгляд в ответ, не собираясь уступать в своём интересе.       — Вообще-то, меня дружески попросили присмотреть за этим молчуном, — бросив в сторону проповедника беглый взгляд, Леви вернул внимание Дейзи. Её серьёзная мина, немигающие глаза дохлой рыбы, да ещё и так близко, сильно напрягали его. — Хотя, ничего не обещаю. Может, другие адепты случайно узнают, что он сболтнул лишнего в Эрмихе, и решат его убрать… или у меня палец дрогнет. Совершенно случайно. Вот жалость будет.       — Что вы такое гово…       — Но мы в любой момент можем сделать вид, что он сам застрелился.       — В каком смысле «сам застрелился»?!       — Мол: «Не выдержал вида людских страданий» и прочее дерьмо…       — Сэр.       — Я, может быть, даже всплакну.       — … Дурдом какой-то. В момент, когда Дейзи окончательно утратила смысловую нить диалога, позади неё, среди какофонии галдежа, раздался непонятный грохот чуть громче чужих голосов, и девушка обернулась. В первый миг осознания появление гарнизонного доносчика обрадовало её — наконец-то развеется это противное чувство ожидания (и все вокруг перестанут судачить о том, что ждали чего-то грандиозного, а Разведотряд опять облажался). Но затем… стало так плохо и страшно. Доносчик измождённо рухнул на колени. Дейзи испугалась, что он мог быть ранен и поспешила протиснуться через полицейских и служащих Гарнизона, которые, словно коршуны, в одно мгновение окружили несчастного, готовые вот-вот наброситься на него и растерзать неуместным, надменным любопытством. Заранее прихватив с собой флягу с водой, Белл протянула её мужчине, одновременно занимаясь кратким визуальным анализом: следов крови и подозрительных искривлений не было — только ноги заметно тряслись.       — Всё в порядке, я врач. Скажите, вам нужна помощь? — на всякий случай уточнила она, пока офицер жадно глотал воду. Тот лишь мотнул головой.       — Он ранен, Дейзи? — спокойно осведомился голос подоспевшего командора Эрвина.       — Нет, — негромко отчиталась девушка, осторожно похлопав докладчика по спине. Тот так торопился сглотнуть и отчитаться, что подавился и закашлялся. Настал подходящий момент, чтобы умолкнуть и дать всем вокруг услышать новости с передовой линии. Странно, что именно в это мгновение, когда ничего уже невозможно было исправить и никакие слова забрать назад, в Дейзи пропало, испарилось стремление знать правду. Всё ещё держа ладонь на спине мужчины, она следила за движением его губ, затаённо вслушиваясь в каждое слово. И — парадоксально, неправильно, недостойно — не желала ничего слышать, мысленно стеная, умоляя, умирая от каждого звука. Не говори. Не смей. Не хочу знать.  — … Трое из них оказались гигантами. Не правда. Так не бывает. Даже у жестокости есть предел. Должен быть предел. Разрываясь между желанием вырваться из страха и увидеть лица людей вокруг себя, и неведомым ни одним законам природы инстинктам завернуться в этот почти осязаемый страх, как в оболочку, и спрятаться, запереться внутри раковины, Дейзи потянула руки к груди. Она пыталась сложить их в молебном жесте. Хотела убежать от мира в обращение к Богу. Это же всегда помогало. Работало. Спасало…       — Кто из них?! Ладони крепко накрыли уши. В отличие от Жана, который выглядел и говорил так, словно был готов зубами выгрызать истину из горла любого, кто ею владел, Дейзи не собиралась узнавать их имена сию же секунду. И не имеет значения, что ей скажут вне зависимости от желания. Но никакие молитвы и утешения не помогали против ужасного напоминания: Любая правда имеет свою цену.